День отличника - Максим Кононенко

Максим Кононенко

День отличника

Утопия

И слава Богу.

В. Сорокин, «День опричника»

Я свободен и счастлив. Я высокопоставлен. Я открываю глаза и смотрю на изысканного серого цвета потолок. Я талантлив. Мало кто может подобрать комбинацию свечей в помещении так.

Я называю этот красивый оттенок «афор явеш[1]». Никакой черноты. Никаких хлопьев копоти. Легкая серость. Как цвет моего служебного мерина.

Расстегиваю молнию спального мешка и вдыхаю чистейший воздух. В доме прохладно. Бодрит.

Выныриваю из мешка и привычным движением бросаю в печь пару крепких подсохших поленьев. Д.Россия жива березой. Березой и Березовой революцией. Тода раба,[2] герои! Лонг лив зе Проктер энд Гэмбл![3]

Поворачиваю la persienne,[4] и в дом врывается яркий солнечный свет. Над Москвой чистое голубое небо. С тех пор, как Д.Россия перестала зависеть от нефти, над ее городами перестал висеть удушливый смог. В этой стране так легко дышать! Воздух свободы свеж и кристально прозрачен. Воздух свободы справедлив и прекрасен. Я обнажен и распахнут навстречу этому воздуху. Я тоже прекрасен. Отимо![5] Рукоподаю новому дню.

Кукушка кукует семь сорок. Я подтягиваю вверх чугунные гирьки, ставлю на печь чайник с талым с вечера снегом, и отправляюсь в комнату-douche.[6]

Комната-douche — это место, где можно остаться совсем одному. Сбросить груз забот, растворить их в воде. Сквозь прозрачные двери душевой кабины проникают лучи веселого зимнего солнца. Вода весело сбегает по моей груди, ласково обтекая висящий на шее хьюман райтс вотч.[7] Я улыбаюсь себе и своей полной свободе. Мне хорошо здесь, под чистыми и холодными струями.

Передо мной — широкая полка из светлой березы. На полке — продукция «Проктер энд Гэмбл». Я выбираю сегодняшнее.

Шампунь и кондиционер в одном флаконе для солнечного понедельника. Жидкое мыло для морозного понедельника. Тюбик зубной пасты для второго послепохмельного понедельника.

Я правда выпил, но немного. Позавчера. В шабат не очень-то принято, но был национальный праздник — День поминовения всех Своих, в земле д. российской воссидевших. Основных из них три. Три главных хранителя Другой России, три ее сияющих правозащитника. Академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. И академик Михаил Борисович Ходорковский. В министерстве накрыли большие столы, расставили на них цыплята табака, сациви, купаты, шашлыки и чебуреки. Говорил батоно Пархом. Хванчкару пили. Боржом пили. Нино пела «Тбилисо». Было здорово. Бон. Дэлисьё.[8]

Мы живем в либеральном демократическом обществе, и можем самостоятельно выбирать себе средства ухода за полостью рта, руководствуясь при этом лишь личной свободой и здравым смыслом. Однако наша свобода не должна ограничивать свободу других, и, по правилам хорошего тона, принятым среди интеллигентных людей, зубную пасту с послепохмельными добавками следует использовать как на первый, так и на второй день после принятия спиртных напитков. И это самый эффективный способ борьбы с извечным русским тоталитарным пьянством, поскольку послепохмельные добавки имеют специально подобранный дурной вкус, не заметный, впрочем, для окружающих. И теперь в этой свободной стране выпивают гораздо меньше.

А выпил — терпи, сказал я себе и, освободив одноразовую зубную щетку от упаковки, выдавил на нее коротенькую колбаску коричневой зубной пасты.

Раздался резкий отрезвляющий запах. Я попытался отвлечься.

Прекрасные слова говорил батоно Пархом. Просто замечательные. Дэр кунстмалер![9] Как это там было?

А на самом деле мы гордыеИ в ответ на потоки лестиМы отрежем словами твердыми:Экскьюзе-муа — много чести!

Какие тонкие и умные строки! Рукопо… какая же гадость эта ваша послепохмельная зубная паста…

Батоно Пархом — гордый и свободолюбивый человек, годами безупречной службы доказавший свое право на честь. И я понимаю его! Вот я — всего лишь помощник министра. Пусть даже и самого министра свободы слова. Но даже мне приходится выслушивать столько записной и лицемерной лести, что иногда хочется попросту перестать рукоподавать собеседнику. Честное слово, так отвратительно!

Почистив зубы и ополоснув рот, я омываю свое молодое тело жидким мылом, а также споласкиваю волосы на голове шампунем и кондиционером в одном флаконе. Это прекрасно, когда на свете существует компания «Проктэр энд Гэмбл»! Гмадлобт,[11] высокорентабельная легкая промышленность, рост которой всегда сопутствует демократии! Хай живе[12] свободный ученый, первым сумевший соединить в одном флаконе шампунь и бальзам-вольюмайзер, который позволяет придать волосам объем даже при естественном высыхании без использования дополнительных косметических средств! Даже в холодной воде. Спасибо, таинственный незнакомец! Пою тебе хвалу! За простоту, за чистоту, за мыло и за душ. За всепрощение, за воскрешение, за очищенье наших душ! Рукоподаю технологиям.

Я пускаю в себя мощную струю любимого «Проктэр энд Гэмбл» «Запах помощника», бодро выхожу из комнаты-douche и подбрасываю в печь еще пару крепких поленьев.

Морозно до треска. Я очень люблю зиму. Д.Россия жива зимой. Зимой и березой. И, конечно же, революцией. Я разглядываю морозные узоры на окнах и включаю радио. Хрипит. Батарейки замерзли. Я ставлю радио поближе к печи — отогреться, а на саму печь, рядом с закипающим чайником, ставлю мой котелок с завтраком.

Я очень люблю свой котелок. Прекрасный котелок с антипригарным покрытием от «Проктэр энд Гэмбл». Мне подарили его в министерстве, всем коллективом. Вещь интеллигентная и очень практичная. Ани модэ лха,[13] сотрудники! «Проктер энд Гэмбл», ты думаешь о нас!

В котелке — нежнейший порридж[14] из превосходной американской кукурузы, улучшенной ведущими генетиками свободного мира. Пока завтрак и батарейки разогреваются, я подхожу к гардеробу и одеваюсь в рабочее. На мне: трусы и майка «Проктэр энд Гэмбл» для одинокого понедельника, носки «Проктэр энд Гэмбл» для официальных приемов, теплые ватные штаны для езды на мерине, рубашка и галстук для правительственной работы, теплый кошачий свитер грубой домашней вязки — подарок от правозащитников.

Талая вода в чайнике уже бурлит, уже подпрыгивает на пару алюминиевая крышечка c клеймом AMAL United Company.[15] Я снимаю крышечку и бросаю в чайник добрый кусок прекрасного грузинского плиточного чая. Кладу крышечку на место. Пусть заваривается покрепче — сегодня будет много работы.

Снова пробую включить приемник. Работает! Настраиваюсь на общенациональное «Эхо Москвы». В эфире радиошоу «Свободное утро». У микрофона — легенды демократической журналистики Ксюша Ларина и Ира Петровская. Идет традиционное понедельничное обсуждение воскресных телерадиопрограмм Жени Киселева «Итоги» и Вити Шендеровича «Итого».

— Вот сволочь! — говорит Ксюша своим низким грудным голосом, — До чего хорош! Просто гад! И паузы…и междометия…и порыв…

— А тембр бархатного голоса! — вторит ей Ира, — А улыбочка в усы! Эти подкупающие своей искренностью интонации… и каждая фраза — как в первый раз…

— И как всегда был великолепен Шендерович, — продолжает Ксюша, — Язва.

— Незаживающая язва, — подхватывает Ира, — Столько лет жить с обнаженным сердцем! Я так за него переживаю!

— Ужас! — соглашается Ксюша.

Я улыбаюсь, вспоминая вчерашний вечер. Этот восхитительный концерт Вити Шендеровича в программе «Итого», который показывают каждый день вот уже несколько лет, и который я могу пересматривать бесконечно. Откровенный и честный разговор о нас, об этой стране, о демократии и свободе.

Три часа концерта пролетели практически незаметно. Мы с Мишей сидели в телекомнате, держась за руки, и не отрывали глаз от голубого экрана. Миша — ды э мин кеастэ.[16] Мы не всегда сможем быть вместе, потому что я собираюсь стать правозащитником, но Миша понимает это и всячески меня поддерживает.

Вокруг нас сидели другие зрители, и мы чувствовали друг друга как самих себя, наслаждались свободой, которая дала нам возможность смотреть телевизор вот так, вместе, как будто бы все мы одна большая, единая общечеловеческая семья.

Когда Д.Россия страдала под гнетом царизма, авторитаризма и стабилинизма, каждый человек жил в одиночестве. Каждый вечер, а то и прямо с утра, люди прятались в телеэфире от суровых реалий жизни и духоты несвободы. И что это был за телефир! Пошлый и разнузданный вертеп, составленный из лицемерных, бравурных псевдо-новостей, восхвалений поработивших страну оккупантов и временщиков, щедро приправленный так называемым «юмором» ниже пояса, грубым и отвратительным, как федеральный чиновник в губернаторской бане. Че ун лимитэ а оньи коза![17]