Хогарт - Михаил Герман

Михаил Герман

ХОГАРТ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Мудрость продается на горестном рынке.

МАЛЮТКА УИЛЛИ

В северной части лондонского Сити, в Смитфилде, до наших дней сохранилась древняя церковь святого Варфоломея Великого. Именно здесь, в восьмиугольной купели, которую и сейчас охотно показывают любознательным посетителям, крестили 28 ноября 1697 года будущего мистера Хогарта, знаменитого живописца. Как и множество других младенцев, родившихся в ту памятную осень, он получил имя Уильям, ибо не было тогда в городе Лондоне и во всей Англии более почитаемого и славного имени.

Оно гремело в благодарственных молитвах с церковных кафедр, чудилось в праздничном звоне колоколов, плескалось на шелковых, золотом шитых флагах, горело, рассыпая трескучие искры, в затейливых вензелях невиданной иллюминации. Король Вильгельм III[1] только что вернулся в столицу, заключив долгожданный и почетный мир с Францией. Кровавая и дорогостоящая война на континенте счастливо окончилась. Приверженцы новой династии ликовали, посрамленные якобиты затаились, курс ценных бумаг стремительно подымался. И родители, радуясь наступившему наконец миру, нарекали новорожденных в честь короля.

После крещения мистер Уильям Хогарт, ничем не замечательный младенец восемнадцати дней от роду, был отнесен в родительский дом на Сент-Джон-стрит в Клэркн-уэлл.

Слово «дом» не следует понимать буквально. Хогарты просто снимали квартиру, так как находились на той стадии благопристойной бедности, за которой следует вполне откровенная нищета. Мистер Хогарт-старший не имел ни состояния, ни доходов, ни даже службы; жизнь основательно его потрепала.

Сельский учитель из далекого Уэстморленда, фермер-латинист, Ричард Хогарт прибыл в Лондон с собственной, взлелеянной в буколической тиши педагогической системой и открыл школу на Нью-Гейт-стрит. Школа прогорела. Судьба равнодушно проглотила то немногое, что было скоплено в Уэстморленде. Но думать о возвращении на ферму было поздно разум, воспламененный скромной ученостью, не мирился более с деревенской жизнью. К тому же Ричард женился на уроженке Лондона. Так превратился он в столичного жителя.

Ни древние авторы, ни современные ученые и богословы, чьи труды прилежно изучал Хогарт-старший, не научили его обыденному практицизму. Он жил прескверно, иногда впроголодь. Правил корректуры для соседней типографии, сочинял проповеди ленивым пасторам, давал уроки.

В младенчестве Уилли Хогарт часто мерз. Лондонский муниципалитет обложил ввоз угля высоким налогом — нужны были деньги на великолепный портлендский камень, из которого зодчий сэр Кристофэр Рэн возводил новый собор святого Павла. На топливе приходилось экономить — цена угля поднялась до тридцати шиллингов за чолдрен[2]. Сам того не зная, ребенок страдал во имя искусства.

Малютка Уилли еще учился ходить, когда его колыбель перешла к новорожденной малютке Мэри.

Затем появилась малютка Энн.

Прибавления в семье Хогартов происходили с завидной регулярностью: с перерывом в два года и непременно осенью.

Мистер Хогарт-старший не оставлял ученых занятий. Несмотря на окружающий его кавардак — ведь теперь уже трое маленьких Хогартов наполняли комнаты криком и топотом, — он ухитрился составить большой латинский словарь — внушительную рукопись в четыреста страниц ин-кварто, рукопись, так и не увидевшую света, но сохранявшуюся в семье долгие годы после смерти автора. Кроме того, он сочинил своего рода самоучитель латинского языка и даже издал его в типографии Тейлора на Патерностер-роу, в той самой типографии, где несколькими годами позже был напечатан бессмертный «Робинзон Крузо». Но и этот труд не принес ни успеха, ни денег.

Так начиналось детство Уильяма Хогарта. К счастью, его воспоминания о первых годах сознательной жизни не ограничились гонкими ломтиками вареной баранины и капустными листьями на оловянных тарелках, дешевым разбавленным элем или тряпичными куклами сестер.

В доме, где щепотка чаю была роскошью, знание дарилось щедро. Отец учил сына со страстностью талантливого неудачника. Еще мальчишкой Уилли недурно читал по-латыни, понимал греческий, мог с грехом пополам объясниться по-французски. Читая, он учился размышлять. В нем появлялась постепенно легкая склонность к вольнодумству и умение смотреть на жизнь философски — в той мере, в какой это доступно было его возрасту.

В школе, однако, он учился прескверно. Лишнего узнавать не желал, а то, что его интересовало, уже знал от отца. На уроках Хогарт-младший обычно рисовал, что сильно его развлекало. К тому же приходские школы в царствование доброй королевы Анны были настолько жалкими учреждениями, что едва ли могли научить чему-нибудь мальчика, уже читавшего Горация. При первой возможности Уилли бросил школу.

Кроме школы и уроков отца, был Лондон.

Уильям Хогарт не видел других городов и не знал деревни. Лондон стоял у его колыбели, убаюкивал его глухим и грозным шумом, бросал в окна отблески пожаров и фейерверков, вползал в комнату липким морозным туманом или летней духотой, звонил в колокола, оповещая о казнях и торжественных процессиях.

Лондоном начинался и кончался мир. Все, что не относилось к Лондону, было просто географией. Правда, существовал еще Вестминстер, где заседал парламент, и Сент-Джеймский дворец, где жила королева, если не отдыхала в Виндзоре или в Бате. Но Лондон позволял себе об этом не помнить. Столица — здесь, у нее есть права, дающие не слишком обоснованное, но приятное чувство независимости. Даже королева была тут гостьей.

Лондонские мальчишки неясно, но гордо ощущали величие славного города. Какой позор не быть лондонцем! Провинциальный сквайр в парике из конского волоса вызывал презрение, он не был причастен столичных тайн, он был чужак.

Итак, Уильям Хогарт, подобно Тому Кэнти, жил в бедности, но не в невежестве. К тому же бедность способствовала раннему выбору профессии и, следовательно, накоплению знаний не только академических.

ПОД ВЫВЕСКОЙ «ЗОЛОТОГО АНГЕЛА»

Не совсем понятно, как именно произошло приобщение Уилли к искусству. Имеются сведения, что в школьные годы он хаживал в гости к жившему по соседству художнику, чье имя для истории утрачено. Эти визиты в сочетании с природными наклонностями мальчика к рисованию и равнодушием его к науке толкнули мистера Ричарда Хогарта на решительный шаг. Он отдал сына в обучение к живописцу вывесок.