Сендер Бланк и его семейка - Шолом-Алейхем

Сендер Бланк и его семейка

(Роман без романа)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Занавес поднят, представление начинается

К большому двухэтажному каменному дому на самой красивой улице города N (так начинают все романисты, так начинаю и я) все утро подъезжают фаэтоны и дрожки с самыми разнообразными седоками. Седоки выходят и, не торгуясь, щедро расплачиваются с кучером.

Тут уже дважды побывал доктор Клигер, и каждый раз, когда он выходит из дома, его провожают и подолгу простаивают с ним на тротуаре молодые господа и дамы. А одна из дам, самая молодая, ежеминутно подносит к глазам белоснежный носовой платочек и сморкается с такой силой, словно именно таким образом хочет освободиться от всех своих горестей. Доктор Клигер успокаивает ее как только может. Он говорит несчастной женщине красивые слова, которые, я полагаю, довольно трудно понять, потому что доктор Клигер любит пересыпать свою речь множеством ученых терминов.

— Успокойтесь, мадам Земель, возьмите себя в руки! Вспомните, что вы мать, молодая мать! Что вы делаете? Будьте спокойны: ваш отец, с божьей помощью, будет здоров. Правда, предстоит очень тяжелый кризис, но человек крепче железа. Вам, наверное, известна такая поговорка: «Человек слабей соломинки и крепче камня». Славная поговорка, право, умная поговорка! Мы должны быть готовы ко всему, как сказал великий мудрец: «Si vis pasem, para bellum». На нашем языке это значит: «Хочешь мира, готовься к войне»… Понятно, мои милые дамы? Адье! Через два часа я снова здесь…

— Ой, мама, вы понимаете, что говорит доктор? Он говорит, нужно быть готовым ко всему, ждать всего. Вы понимаете, мама?

— Ничего я не понимаю. Я понимаю только, что я несчастна. Одинока и несчастна! Горе мне! Несчастная моя молодость!

Автор в глубине души должен сознаться, что смерть богача производит на него гораздо более сильное впечатление, чем, скажем, смерть бедняка. Он все еще не отдал себе отчета, почему именно так бывает. Разве бедняк не такой же человек, как богач? Почему же мы остаемся равнодушны, когда служка, по случаю смерти портного Иосла или сапожника Гершла, выкрикивает, потряхивая коробкой: «Благотворительность спасает от смерти»? А когда нам говорят: «Вы знаете, ведь умер реб Иосл», или: «Реб Гершл умер», — мы поражены, потрясены, нас охватывает трепет. «Как? Что? Реб Иосл? Сколько он оставил капиталу? Сколько детей? Он, наверное, оставил завещание? Такое состояние! Такое состояние! Жаль, право, жаль жену!» А разве придет нам в голову пожалеть вдову портного Иосла или сапожника Гершла? Кто это вдруг заинтересуется, сколько детей они оставили, есть ли где приклонить головы сиротам и их матерям — несчастным вдовам, и что ждет их в будущем?

От правды никуда не уйдешь, поэтому нам очень хочется узнать, что же происходит здесь, в этом большом двухэтажном доме. Кто так опасно болен? Мы знаем, что тут живет Сендер Бланк, чуть ли не первый богач в городе! Неужели болен сам Сендер Бланк и болезнь его так серьезна? Нет, мы не можем больше находиться в неведении и просим наших любознательных читателей отправиться вместе с нами и навестить Сендера Бланка. Но предварительно мы на минуту остановимся здесь, внизу, и послушаем прекрасную речь, которую держит Фройка перед всеми слугами и приказчиками. Вообще говоря, очень некрасиво подслушивать, тем более кухонные разговоры прислуги. Но посудите сами, что делать бедному содержателю панорамы, который хочет угодить всем своим милым посетителям? Что делать бедному сочинителю-романисту, который хочет, чтобы все категории его читателей были довольны? Не в обиду вам будь сказано, благороднейшие дамы, но и среди вас найдется немало таких, которые частенько стояли, приложив ухо к кухонным дверям, стараясь уловить хоть несколько слов, сказанных прислугой. Не приходится говорить и о том, что теща обязательно должна подслушать, как высказывается о ней зятек! А ведь невестка, со своей стороны, непременно должна знать, о чем шепчутся между собой свекор со свекровью, по какому поводу перемигиваются деверь с золовкой. Уши, мои дорогие друзья, на то и подарил нам господь, чтобы слушать, что говорят!..

— Не знаю, — произносит Фройка, жуя медовый пряник и перетирая стаканы, — не знаю, какой черт забрался к нашему старику в живот! Сам он лежит, вытянувшись, как бревно, щеки надуты, морда красная, затылок жирный, дай бог мне такой, и мычит, как взбесившийся теленок: «Ой, смерть моя! Ой, конец мне приходит!» Но с такой мордой в гроб не кладут, нет! А доктор пичкает его лекарствами, черт знает чем! Спросили бы меня, я бы велел ему выпить стакан касторки, горшок квасу и три крынки простокваши. Он бы у меня сразу выздоровел. Такое брюхо лекарствами не прошибешь!

— А хозяйка плачет. Говорит, умирает он! — отозвалась кухарка Зелда и заглянула в печь.

— Говорит! Плюньте ей в глаза! — с жаром отвечает Фройка, снова вытаскивая из кармана кусок пряника. — Много она понимает в этом, не больше мертвого! Это дети втемяшили ей в голову! Выдумки Ревекки!

— Что ты имеешь против моей мадам, Фройка? — заступилась за свою хозяйку молодая девушка лет двадцати по имени Малке-Сосл.

— Твоя мадам?! — набросилась на нее Фройка. — Твоя мадам совсем не прочь, чтоб старик протянул ноги. Почему — это уж мы знаем. Не твоего ума дело! Твоя Ревекка только и умеет, что играть в карты с незнакомыми молодыми людьми и показывать Осипу кукиши; а втихомолку, когда никто не видит, она и оплеуху ему отпустит. Откуда я все знаю? Это уж наше дело! Она любит отца, как зубную боль. Но здорово же она обманывает его! А теперь, когда он слег, она нюни распустила! И с невесткой вдруг подружилась. Именно теперь! Целый день они шепчутся, секретничают, а потом посылают меня подслушивать, о чем говорят Соня со свекровью. Хорошая штучка, эта твоя Ревекка, нечего сказать! Мы-то их знаем! Мы здесь не со вчерашнего дня!

— Моя мадам Соня считается с ней как с прошлогодним снегом! — откликнулась Златка-черная, горничная Сони. — У нас в доме…

— Твоя мадам, — перебил ее Фройка, — тоже неспроста прикатила. Но подождите немножко — ффью!!! (Тут Фройка протяжно присвистнул.) Твоя мадам, все напасти на ее голову, тоже не брезгает сплетнями. Зачем она оговаривает родную сестру? Меня самого она мучила и терзала три дня и три ночи подряд, — расскажи ей, что делает Маркус, куда каждый день ходит, кому пишет записки, почему я ежедневно бегаю на почту за письмами! О, твоя Соня — штучка! Но зато муж крепко держит ее в руках! Один только Осип молодец! Он был бы и совсем ничего, если б не был таким пустозвоном, таким отъявленным лгуном! Ведь ни единому его слову нельзя верить и…

Если бы Фройке не помешали, он продолжал бы аттестовать своих господ бесконечно, но резкий звонок прервал его разглагольствования. Фройка бросил полотенце Малке в лицо и пустился вверх по лестнице, на второй этаж. Но как же он был поражен, когда сам, своими глазами увидел, что обе глубокоуважаемые и высокочтимые дамы стоят под кухонной дверью! А дамы эти, увидев его, тоже бросились бежать! Наше слабое перо трепещет, оно не в состоянии начертать эти слова, но истина повелевает открыть нашим милым друзьям, что — о ужас! — эти дамы были: сама почтеннейшая мадам Ревекка Земель и сама высокочтимая мадам Соня Бланк, вместе с нами и они не пропустили ни слова из того, что говорил Фройка.

Эти многоуважаемые дамы, Ревекка и Соня, устремились было вверх по лестнице, но вдруг обе одновременно кинулись вниз. Этим маневром они надеялись обмануть Фройку. Они будто только что пришли, и им надо вниз, а не вверх. Удался этот маневр или нет, нам неизвестно, так как Фройка только сверкнул глазами, тонко улыбнулся и, тряхнув своей гривой (следует заметить, что в доме Сендера Бланка все ходили с непокрытыми головами*, кроме самого Сендера, который носил ермолку), быстро взлетел на последнюю ступеньку.

Наши дамы застыли на месте, стыдливо и смущенно глядя друг на друга. Бог знает, чем все это могло кончиться, и чем поплатился бы Фройка за свой острый язык, и как стали бы эти две дамы смотреть друг другу в глаза, если б между ними не завязался, здесь же на лестнице, такого рода разговор:

— Ну, что вы скажете, Ревекка? Как вам нравятся слуги вашего отца? Они могут опозорить нас самым ужасным образом! Долго ли этим негодяям оклеветать нас? Я удивляюсь, право, как вы, Ревекка, разрешаете держать такую собаку в доме? Мне кажется, что одно ваше слово могло бы…

— Не говорите этого, Соня! Отец не виноват; это «ее» флигель-адъютант, а «ее» единственный сынок буквально вешается ему на шею. Если бы отец знал десятую, хотя бы сотую долю всех этих дел!.. Ох, Соня, недаром он из-за «нее» болеет! «Она» его в гроб вгонит! «Она» его доконает!..

— И при этом «она» еще хвастает, что «ее» Маркус получит половину наследства… Нечего сказать, в хорошие руки попадет состояние вашего отца.