Суд Шамиля и удача крепости - Василий Немирович-Данченко

Василий Иванович Немирович-Данченко

Суд Шамиля и удача крепости

Лезгины долго не могли оправиться после бури, описанной нами. Горные кланы потеряли массу людей в наводнении. Они опять обложили крепость отовсюду, сомкнув края своей подковы, так что ни одно живое существо не могло из Самурского укрепления прорваться теперь к морскому берегу и, следовательно, в Дербент. Шамиль пробовал казнями поднять дух горных дружин. Он нашёл виновных в прошлой неудаче, всех, кто нарушал обряды тариката, и приказал зарезать их перед отрядами. Но эти жертвы не помогли делу. Раза два-три он бросался на крепость, но теперь в его руках не было уже прежних воодушевлённых бойцов газавата, — и он с каждым днём убеждался, что только победа может разбудить опять прежний фанатизм. Напрасно мюриды оказывали чудеса храбрости, напрасно его наибы, вроде Хатхуа, стыдили окружавших, — теперь на растерявшихся горцев мудрено было подействовать. Недавно ещё лучшие воины князя Хатхуа, — Джансеид, Селим и их товарищи, предложили кабардинскому князю прорваться в крепость. Они пробрались почти к самым её стенам — ночью, да так, что их не заметил никто, даже собаки лаяли беспорядочно, но понять, откуда грозит опасность, не могли… Секреты тоже не заметили смелых салтинцев, проползших мимо как змеи. Ночью, когда всё успокоилось, Джансеид с двумя десятками приятелей и Ибраимом — дождались, когда зачем-то, вероятно, для смены секретов, отворились крепостные ворота, ворвались в них и подняли резню так неожиданно для наших, что несколько солдат погибло ранее, чем на верху опомнились в чём дело… Хатхуа думал, что хоть мюриды поддержат эту смелую выходку молодёжи, но Шамиль стоял на молитве, и те не тронулись. Хатхуа кинулся на помощь к Селиму, — ворота крепости ещё не успели запереть, — резня началась страшная, ночью, задавшеюся такой тёмной, что нельзя было отличить своих от чужих. Но тут подоспели назад секреты, бросились в штыки на смелых лезгин, часть загнали на двор крепости, часть перекололи, остальные едва успели унести ноги. Между последними были Джансеид и Селим. Утром они ожидали казни от Шамиля. Всё их движение носило характер самовольства, удайся оно, — разумеется, великий имам Чечни и Дагестана не судил бы их… Но теперь…

Мрачный, с потупленными глазами, пошёл за ними Хатхуа.

Его как своего наиба послал Шамиль за молодёжью.

Джансеид и Селим гордо стали перед великим имамом.

Шамиль, сидя на брошенном на землю седле, чертил что-то на песке концом кинжала.

— Твоё имя? — обратился он к первому.

— Джансеид, сын Арсалана.

— Первый раз в газавате?

— Да… Мне только девятнадцать лет. Ранее я не успел.

— А ты? — обратил он взгляд на его соседа.

— Селим, сын Абу-Бекира, салтинец…

Переспросив имена их, Шамиль опять задумался.

— Скажите, дети мои, зачем вы вчера так неосторожно бросились на крепость?

— Мы думали, что нас поддержат. Мы обрекли себя смерти, желая дать восторжествовать правому делу…

— Могу ли я сказать слово? — вмешался Хатхуа.

Шамиль бросил на него быстрый и зоркий взгляд.

— Говори, сын мой.

— Я участвовал во вчерашнем деле. Лучше погибнуть в бою с неверными, чем бездействовать… Вчера ушли по домам андийцы, дидойцы тоже волнуются… Белоканцы — ненадёжны… Нужна была битва, чтобы одушевить малодушных и наполнить стыдом их сердца…

— Так, так! — взгляд Шамиля загорался. — Так, так… Ты правильно судишь, Хатхуа. Если бы у меня все были такие как эти, — кивнул он на Джансеида и Селима, — от того каменного гнезда осталась бы только груда мусора… А теперь… — и он опять потупился.

Джансеид вдруг выступил вперёд.

— Если бы мы вернулись домой без подвига, — родные бы стыдились нас, старики на джамаате корили бы и меня, и всех моих своими старыми битвами. Легче умереть было… Теперь, по крайней мере, — если ты повелишь зарезать нас, память наша останется светлой в ауле, и свои будут гордиться нами…

— Вас зарезать?.. — удивился Шамиль и встал. — Вам умереть?.. За что? Вы умереть можете только там, — указал он на крепость. — Джансеид и Селим — я вас делаю начальниками пятисотен… Хатхуа — подай мне чарсанэ-каллу.

Тот бросился в ставку к Шамилю и принёс ему ящик.

Шамиль выбрал серебряные с чернью полулуния. На них была вычеканена надпись: «один Аллах даёт силу»… и ниже: «смелость приятна Пророку»… Торжественно он надел эти своеобразные ордена на грудь Джансеиду и Селиму.

— А вас, — обратился он к остальным, — я благодарю… Не вы и не ваши виноваты в том, что мы стоим здесь столько… Если бы все были похожи на вас, — правое дело давно бы было совершено!

Джансеиду казалось, что он видит сон. Он уже мечтал, как встретит невеста его Селтанет, каким счастьем загорятся её очи, когда она узнает из рассказов его товарищей обо всём, что случилось вчера и сегодня. Салтинцы окружат его сплошною стеною, и он станет рассказывать им обо всех событиях этой ночи. В честь его будут резать баранов. Пока что — наибы приезжали поздравлять удальцов, и Хатхуа искренно гордился ими.

А в это время в крепости начиналось тяжёлое время… Сухари подходили к концу. Круп давно не было… Ели коней, но и их оставалось два-три… Кнаус отдал своего… Отряду грозила скоро голодная смерть. Оправившийся уже Амед ходил по стенам и о чём-то подолгу шептался с Левченко… Они высматривали окрестности… Самур давно опал, но всё-таки в самом стремени его воды оставалось достаточно. Молодой елисуец изучал направление этой реки и сдружился в последнее время с Мехтулином… Юнкеру были обещаны эполеты, и он горел жаждой совершить что-нибудь необыкновенное, после чего он был бы в состоянии смотреть прямо в глаза Нине… Два или три раза по ночам Амед выходил с ним из крепости и шатался по окрестностям. Возвращались назад они угрюмые и усталые и сейчас ложились спать. Давно уже была уменьшена дача даже больным. Доктор полетел было к коменданту.

— У меня раненые с голоду перемрут… — закричал он ещё издали.

Брызгалов взял его за руку и повёл в крепостные склады. Доктор вышел оттуда хмурый и молчаливый и на прощание молча пожал руку старому коменданту.

Нина бледнела и худела на его глазах, но у Степана Фёдоровича как-то за последнее время закостенело сердце. «Всем пропадать приходится! — думал он. — Лучше так, чем в когтях у тех», — мысленно указывал он на становища горных дружин, бездействовавших вокруг крепости. Солдаты чутко поняли это. Ослабевшие, больные, голодные, они слонялись по площади и только тютюном да махоркой обманывали себя… «Сегодня по полсухаря пришлось!» — замечал кто-нибудь. — «А ты размочи его в воде и ешь… Воды-то побольше… Вроде похлёбки»… Собакам было лучше всего, — они с голоду бросались на баранов, отбивавшихся от стад по долине Самура, затравливали их и возвращались в крепость сытые, с выпачканными в крови мордами… В кухне — с тех пор, как крепость уничтожила последнюю лошадь, не зажигали огня вовсе… Шамиль хорошо знал это — и ждал… Он решился дать ещё несколько дней поголодать осаждённым и тогда взять их руками… Как-то он прислал к Брызгалову наиба с письмом, предлагая почётную сдачу. — Наиб нахально явился не парламентёром, а чем-то вроде победителя. Его, по его требованию, впустили, но комендант, желая произвести на упавший духом гарнизон крепости сильное впечатление, наиба приказал повесить. Долго мимо стены, где болталось тело бедного лезгина, Нина не могла проходить. Теперь уже никто в крепости не заикнулся бы о сдаче, какие почётные условия ни предложил бы Шамиль. Собрав своих, Брызгалов предупредил их: «Всякому, кто заикнётся о том, чтобы оставить крепость, ближайший должен всадить пулю в лоб. И со мной первым поступите так!» Весть об этом облетела всю крепость. Солдаты подбодрились…