Истинный маг - Кайл Иторр

Кайл Иторр

Истиный маг

Кроме бывшего, настоящего и будущего у них есть еще небывшее, ненастоящее и небудущее. Если ты чего-то не сделал, это не отрицание, а небывшее время.

Сказание первое

Давным-давно

«…Первым звуком в его жизни стало журчание ручья. Медленное, рокочущее, удовлетворенное.

Первым светом в его жизни стал окрашенный серебром луч весенней луны. Луна уже заходила, мгновением позже из-за горизонта вынырнуло солнце и послало первый свой луч сквозь длинный каменный коридор к подножию Ключа, шестигранного камня в центре серого кольца менгиров.

Тринадцать раз ударило его сердце, пока ребенок смотрел в глаза жрице Великой Богини, всемогущей Сулевии, по мановению руки которой разгорался и гас пожар войны, а реки меняли свое течение. Затем священный золотой нож опустился, пролив жертвенную кровь.

Но кровь эта была кровью самой Сулевии, а не новорожденного младенца, безымянного и безродного, и значит, лишенного небесных и земных заступников и покровителей.

И кровь коснулась его губ раньше, чем материнское молоко. Которого он, однако, так и не попробовал, потому что сам встал с окровавленного алтаря. Встал ребенком, но не младенцем, а самое малое шестилетним. И тогда же густые черные волосы его пробороздила первая седая прядь…»

– Так и было, Маэв?

– Так и было. Мне эту историю рассказывала Динор, внучка Эйлин, младшей жрицы, которая своими глазами видела шестилетнего младенца и гибель Сулевии…

«…А когда пришел срок наречения имени сердца, мальчик ушел в лес. И явились к нему ночью волк, соловей, лосось, кречет и дракон.

И пообещал волк, что сделает его сильным, неутомимым и выносливым, что подарит ему свободу и гордость, что будет он властен не уступать дороги никому, кроме лесного пожара, наводнения да горного обвала.

И пообещал соловей, что сделает его вольным и радостным, что не тронет его сердце ни одно горе и поношение, что мир будет ему в радость, а сам он и песни его – в радость миру.

И пообещал лосось, что сделает его частью первозданной природы, поведает все ее секреты и загадки, что поможет ему нырнуть к самым корням Мирового древа и познать тайну бытия.

И пообещал кречет, что сделает его способным летать и парить в вышине наравне с крылатыми от рождения, что взгляд его будет проникать во все уголки подзвездного мира, а дух возвысится над звездами, хладный и спокойный, словно воздух горных высот.

А дракон ничего не стал обещать. Лишь сверкнул кровавым багрянцем чешуи и молча сказал: выбирай, да не ошибись в выборе своем, ибо судьбы многих зависят от сего выбора!

Вернувшись утром к людям, мальчик назвался Кречетом. На правом плече его действительно топорщил татуированные перья молодой черно-серый кречет.

Но на правом запястье, у самого локтя, улыбалась голова мудрого красного дракона…»

– Маэв, но об этом я никогда не слышала!

– Мало ли чего ты не слышала… Это было так, я тебе точно говорю! Как знахарка Керидуэн напоила Кречета приворотным зельем и переспала с ним, слышала? Вот ее-то внук Эмрис и рассказал. Я сама была в Руане, когда он поведал эту часть легенды.

– А как же его раньше не узнали – со знаком дракона?…

– Так ведь и узнали…

«…И оставил он Озерный край, когда пришел срок странствий, и путь его лежал на юг. И не был путь тот долог и опасен – не дольше и не опаснее прочих путей, ведущих к сердцу Ллогрис, в место, что зовется Хрустальной пещерой. Не всякому открывался ход в средоточье сил, но молодому Кречету препятствий не чинили.

И остался он в Пещере на три луны, а потом еще на три, дабы выучиться премудростям, ведомым лишь Посвященным. И грани хрустального яйца видели его сны и открывали Кречету сны тех, кто грезил здесь прежде. Не открыла Пещера ему былого и грядущего, не лежало сердце Кречета к этому, но открыла глаза, чтобы мог он прозревать сущность вещей.

А когда Пещера осталась за спиной, легли перед Кречетом три дороги. Звериная тропа в дебри лесные, где сила его стала бы единой с силой лесов, зверей и птиц, с мудростью Друантии Зеленой; усыпанная острыми камнями горная тропа дерзкой Бронах, которая бросила вызов морю и бездне Аннона, вышла на бой и одолела их; пыльная извилистая тропа меж холмов, куда ушел Фион Могучерукий, прежде чем взобраться на небо и быть низвергнутым оттуда на престол Гитина, Ллогрис и Лионесс.

Кречет не стал выбирать ни одну из этих троп, ибо чужды они были потерявшему молодость волшебнику. Ударил он камнем о камень, и в рожденных ударом искрах открыл собственную дорогу.

И Страж сперва не желал пускать его на этот путь и стал биться с волшебником. Но когда в жаркой битве разорвалось одеяние Кречета, и открылся для Стража знак – прочь отступил он, не смея перечить боле…»

– Так вот о каком знаке говорилось…

– Конечно.

– Маэв, а если…

– А если без «если»? Глупо верить сказаниям бардов, вот только не верить им – еще глупее, Морра.

Не-бывшее

Конечно, этого не произошло, потому что такого не бывает. Стань ты трижды великим магом да чародеем – с отрубленной головой заклинаний не выговоришь и пассов колдовских тоже не сотворишь.

Впрочем, пассы да жесты разные делать, по сути, и нечем, когда от тебя одна голова осталась. Чисто старый клинок сработал, спинной мозг от головного так отделил, что не смешал одно с другим. Потому только Кречет и мог пока мыслить. Мысль – это оставалось с ним до конца.

А конец казался более чем близким…

Есть и такие заклинания, для которых язык да руки не нужны, одной мысли довольно. Есть, кто ж спорит. И Кречет знал несколько.

Только много ли толку от знаний, коли нельзя их к делу приставить? Заклинания такие, все как одно, требуют ясного разума, воли и силы. Немалой силы. Ясный разум у Кречета был, но и только; воли едва-едва хватало, чтобы удерживать сознание в отсеченной голове, а сил и вовсе не оставалось.

«Попробуем вместе?» – пришла мысль.

Труп Моргьен, свисавший с окровавленного кола, не пошевелился, но мысль была ее. Кроме Королевы Моря, некому тут к нему обращаться. И к ней – некому, кроме него.

«Давай вместе,» – согласился Кречет и передал мысленный узор, первую часть образа-заклинания.

Потом вторую.

Когда в него хлынула небывалая легкость и невесть откуда появился прилив надежды, Кречет отдал Королеве завершение заклинания и воспарил над собственной головой, что медленно обращалась в прах. Рядом рассыпалось таким же прахом тело Морры, а сама она серым призраком взмыла к потолку.

«Что теперь?»

«Создать новое тело. Или – войти в новорожденного.»

«Вместе?»

«Только через твой труп! – возмущенно заявил волшебник, хотя и знал, что ни у него, ни у Морры теперь даже трупа нет. – В одном теле нам не бывать!»

«Как ни странно, я согласна. Что ты выберешь?»

«Новорожденного. Проще и быстрее.»

«А как же душа, которой предназначено туда вселиться?»

«За это придется потом заплатить.»

«А я, наверное, попробую сперва без платы обойтись.»

«Удачи.»

Призрак Кречета скользнул вверх и исчез.

Сказание второе

Давно

Вряд ли Фион Могучерукий, сокрушая черную луну, ведал, что последует за этим. А коли и ведал, то далеко не все.

Однако, если он это знал, но все равно взялся за дело, – даже самые ретивые барды и сказители определенно недооценивали героя.

Пока в небесах кружила черная луна, пока ее незримые лучи смешивались с серебром обычной луны, – вокруг земли держался тонкий, но прочный панцирь, отражая некоторую часть солнечного золота. И не только золота: оно, конечно, металл священный да божественный, и чрезмерный груз этого металла людям приносит больше вреда, нежели пользы, но главное не в золоте заключается. А в тепле.

Взять хотя бы теперешние зимы! До Фиона, если Узкое море не покрывалось льдом, такую зиму за теплую считали, а уж коли Сена вскрывалась до прихода Бельтейна, до середины весны – так и вовсе праздник великий. А теперь? Вечером в канун праздника Йоль на изломе зимы выставишь ведро с водой из дома, так к утру вода в нем и будет. Может, корочкой льда подернется. И в дорогу зимой пускаться – не подвиг великий. Не как летом, конечно, но все одно, под силу обычному человеку. А на юге Галлии, подумать только, виноград расти начал! Это к северу-то от Пиреней, в Гьенни, Ландах и Оверни! Кто былые времена помнит, чудом из чудес считает, и правильно считает. Раньше-то там яблоки с трудом приживались…

Кречет родился, когда черной луны в небесах уже не было. Однако старые времена помнил. Поневоле пришлось вспомнить, принять в себя чужую память, память тех, кто вошел в Хрустальную пещеру и не вернулся. Помнил, что случилось это, когда Сципион после пятимесячной осады отдал приказ штурмовать Карт-Хагайн, а гордый Ганнибал, не желая умирать побежденным, осушил чашу отравленного вина. Не так давно дело было, если подумать, три поколения назад – но мир переменился разительно. Жизнь стала… мягче. Не проще – мягче.