Каин еще не родился - Николай Чадович

Юрий Брайдер, Николай Чадович

Каин еще не родился

Пролог

«Журналист» и «ученый»

Отыскал я, значит, нужный кабинет, постучал вежливо и вхожу. В приемной никого: седьмой час, секретарша, понятное дело, уже отбыла. В полном соответствии с трудовым законодательством. Тогда я по ковровой дорожке прямиком к следующей двери. Опять стучу, опять вхожу.

– Здравствуйте, – говорю с порога. – Журнал «Эврика». Заведующий отделом горизонтов и проблем науки Авдей Сычев.

На самом деле по паспорту я Саша Анохин. Александр Васильевич, если хотите. Для своих – просто Саня. В редакции я всего вторую неделю. Самое ответственное дело, которое мне там пока доверяют – это откупорить тюбик с клеем. Даже при галстуке и в очках «Сенатор» вид у меня не очень импозантный. Об этом, кстати, мне и Авдей Кузьмич на инструктаже говорил. А еще он сказал: «Ты, Санька, главное, не тушуйся. Внешность-дело второстепенное. Самый толковый журналист, которого я знал, больше всего был похож на грузчика из бакалейной базы».

И точно! Хозяин кабинета (судя по табличке на дверях – член-корреспондент, доктор физико-математических наук и профессор), услыхав фамилию автора знаменитой статьи «Мои встречи со снежным человеком», чуть не подпрыгнул в своем кресле.

– Рад, очень рад! – воскликнул он с таким энтузиазмом, словно перед ним предстал, по крайней мере, директор универсама «Центральный». – Давно мечтаю познакомиться!.. Хотя, признаться, я представлял вас себе несколько иным…

Ну вот, начинается! Со слегка обиженным видом я полез во внутренний карман пиджака, где у меня кроме проездного билета на автобус, газовой зажигалки «Ронсон» (взятой, как и очки, для солидности) да всяких бумажек ничего не имелось. Прием, конечно, наивный. На милицию и персонал детских учреждений давно не действует. Но с научной и творческой интеллигенцией иногда проходит.

Так и есть – профессор вскочил, руками замахал:

– Ну что вы, что вы! Садитесь, прошу вас!

Я присел, и хотя волнение, вкупе с чужими линзами, мешало мне сосредоточить взор на чем-либо определенном, все же отметил про себя, что профессор удивительно молод. Ну от силы лет на десять старше меня. А может, и того не будет. Интересно, когда же это он все успел? Ведь говорил же я себе тысячу раз – брось без дела шататься по улицам и в выходные спать до обеда, берись за ум… Тоже мог бы уже профессором стать. Или, в крайнем случае, завотделом горизонтов и Проблем… Как Авдей Кузьмич.

– Если не возражаете, приступим к делу, – эту фразу я заранее отрепетировал дома перед зеркалом.

Профессор кивнул и для чего-то приподнял лежащую перед ним папочку. В кресле он сидел как-то странно – боком. То ли еще не привык к нему, то ли уже успел заработать в нем геморрой.

Я тем временем небрежным жестом раскрыл блокнот. Все вопросы, которые настоящий Авдей Сычев собирался задать профессору, были записаны там в столбик. Под каждым вопросом оставались три чистых строки для ответа. Профессор славился своим лаконизмом не менее, чем любовью к парадоксам. Глядя поверх очков, я прочел первый вопрос: «Ваша точка зрения на истинное положение человечества во Вселенной?»

Профессор отодвинул папочку еще дальше, и я увидел, что под ней лежит какая-то бумага. Ученый посмотрел сначала в эту бумагу, потом в потолок, потом снова в бумагу и, наконец, глубокомысленно изрек:

– Наука – попытка человека внести некий порядок в хаос природы. Поскольку никакого хаоса не существует, а имеется высший, недоступный нам пока порядок – наука является не чем иным, как самообманом.

По мере того, как профессор говорил, голос его становился все менее и менее уверенным. Закончив, он выжидательно посмотрел на меня, и уже совсем растерянно спросил:

– Ну что – не то?

– Не то… – не менее растерянно пробормотал я. – Про науку у меня вопросы в конце.

Вот так да! Вот так профессор! Попал, как говорится, пальцем в небо.

– Тогда попробуем что-нибудь другое… – он снова уткнулся в свою бумажку. – Может быть это: «В настоящее время человек представляет собой основной дестабилизирующий фактор среды»? «Человека» можно заменить на «человечество», а «среду» – на «Вселенную». Подходит?

– Подходит. Одну минуточку… Записываю… Так, следующий вопрос: «Расскажите коротко о главных направлениях ваших исследований?»

– Сейчас, сейчас… – вся его шпаргалка была покрыта размашистыми неразборчивыми строчками, и профессор, кривясь и морщась, пытался разобраться в них. – Ага! Вот: «Следует уяснить, что с точки зрения многомерного мироздания наша Вселенная не что иное, как сверхтонкий блин, один из бесконечного множества точно таких же или почти таких блинов. Причем каждая мини-Вселенная как бы свернута по отношению к любой другой, что полностью исключает какие бы то ни было взаимные влияния. Цель нашей работы – заглянуть, а если удастся, то и проникнуть за естественную границу нашего мира, проще говоря – в иное пространство».

– Подтверждаются ли ваши идеи практически?

– Безусловно! – профессор оторвался, наконец, от бумажки. – Установка для исследования сопредельных пространств уже действует.

– Тогда еще вопрос: «Что означает в философском плане…»

– Подождите, пожалуйста! – взмолился вдруг мой собеседник. – Вот тут все написано. Ответы на любой ваш вопрос. Только очень уж неразборчиво. Можете пользоваться.

– Так значит, вы не профессор? – дошло, наконец, до меня.

– Нет, я здесь лаборантом работаю, – сознался парень, и кончики ушей у него при этом покраснели. – Профессор час назад улетел на симпозиум в Сидней. Уж извините, товарищ Сычев, что так получилось.

Ага, подумал я. С тобой все ясно! Видать, в юные годы тоже по улицам любил шататься, науку игнорировал – так и остался у серьезных людей на побегушках. Нечего теперь расстраиваться, сам виноват.

– Анохин моя фамилия, – сказал я. – А зовут Саней. И я под чужого дядю сегодня работаю. Авдей Кузьмич тоже улетел. Правда, не в Сидней, а поближе. Свидание у него с любимой женщиной. В редакции он никому, кроме меня, не доверяет. Говорит: «Один только ты, Санька, под меня еще не копаешь.»

– Володя, – представился лаборант. – Насчет Сиднея, я, конечно, пошутил. Профессор дома спит. Сутки напролет работал. Знаете ведь, как у них со временем.

Тут нам обоим сразу полегчало. Я узел на галстуке расслабил и очки снял. А он в кресле развалился и ноги на журнальный столик положил.

– Что же тогда получается? – чуть не хохочу я. – Ты не настоящий! Я не настоящий! Может и установка ваша не настоящая?

– Ну нет! – успокоил он меня. – Тут все как надо. Испытано, одобрено и защищено патентами. У шефа, считай, уже Нобелевка в кармане. Было бы желание, можно хоть сейчас – ф-ф-р-р – и улететь в сопредельное пространство.

– И был там уже кто-нибудь?

– Ты что! Мы же о нем почти ничего не знаем. Так черт знает куда можно попасть. Ведь там все иное может оказаться: и гравитация, и время, и даже структура материи.

– Может, хоть кота или собаку запускали?

– Исключено! А вдруг в том пространстве люди всего с палец величиной? Представляешь, что наш кот может натворить?

– Выходит, изобрели машинку, а она ни туда ни сюда?

– Почему же? – парень, вроде, даже обиделся. – Эксперименты идут полным ходом. Строго по плану. Из сопредельного пространства уже получена одна молекула газа. Изучается.

– А глянуть на нее можно?

– На молекулу?

– Нет, на вашу установку.

– А мы, считай, прямо в ней и находимся. Тут на каждом этаже ее узлы. Но все основное, конечно, под землей… Ключи от главного зала я могу взять… Да только посторонних туда водить не положено.

– Какой я посторонний? Я же пресса! Нас даже в роддом без халатов пускают.

– Ну если так… Только чур – об этом никому!

– Что за вопрос, коллега!

Лифт оказался прямо в профессорском кабинете. В смежной комнате. Очень удобно. Через пару минут мы были там, где нужно. Гляжу – коридор бетонный, как в бомбоубежище, а в самом его конце одна-единственная дверь. Мой парень прямо к ней подошел и сначала какие-то кнопочки потыкал. В окошечке над дверью шестизначный номер загорелся. Понятно – сенсор. У меня в телевизоре такой есть. Только уже давно не работает.

После этого лаборант ключ достал и в замочную скважину вставил. Я такого ключа отродясь не видал – обыкновенная гладкая пластинка длиной с палец. Ясно сразу – с большим секретом замок. А парень, видно, молодец, раз профессор ему не только свои каракули доверяет, но и ключи тоже.

В общем, заходим мы в этот самый главный зал. Холодно. И пахнет как-то странно – не то горелой изоляцией, не то канифолью. А может озоном. Я, правда, сам этого газа никогда не нюхал, но моя родная жена как только в лес хотя бы на полметра зайдет, так сразу и вещает: «Ох, чудненько! Оз-зон!»

– Верхний свет не горит. Но не очень темно. Глазки зеленые на приборах мигают, всякие экраны от потолка до пола светятся. Когда-то я в этом хозяйстве неплохо разбирался. Как-никак почти три года в кружок радиолюбителей ходил. Любой телевизор мог разобрать. Теперь, правда, подзабыл многое. Хотя резистор от транзистора отличу.