Четверый - Евгений Антипов

Антипов Евгений

Четвертый

«Чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и робкое смирение перед тираном. В 1570 году под надуманным предлогом он разоряет Новгород…»

Такими формулировками кишат интернет-рефераты для школьников и студентов, примерно так и представляется сегодня добросовестному налогоплательщику образ первого русского царя. Именно таким и предстал Грозный перед жюри Каннского кинофестиваля прошлого года. Тогда киноверсия Павла Лунгина многих историков возмутила. И действительно, в то же время в ТВ-референдуме «Имя России» Грозный рассматривается в качестве возможного претендента на то, чтобы сегодня и всегда олицетворять — собою! — великую страну. Не слишком ли — для циничного богохульника, отпетого самодура, жестокого деспота, развратного многоженца, убийцы собственного сына, разорителя собственного народа и вообще кровопийцы-опричника?

Впрочем, нет ни одного произведения русского фольклора, в котором Иван Грозный был бы однозначно осужден.

…Вообще-то Грозным при жизни называли другого Ивана Васильевича, Третьего. Четвертый же получил этот эпитет после. Информация о Четвертом парадоксально негативна и подозрительно противоречива, а значит, вполне вероятно, что все-таки именно Четвертый олицетворяет собою великую страну. Он, как малый фрагмент голограммы, своей судьбой проиллюстрировал все странности отношения к России — в сознании как «цивилизованного мира», так и своих родненьких россиян.

Итак: богохульник.

Как богохульник Четвертый, пожалуй, уникален: он субсидирует православную церковь, которая переживала не лучшие времена, — причем не только в Константинополе, но и в других форпостах православия; он автор музыки и текста службы праздника Владимирской Богоматери, автор канона архангелу Михаилу, инициатор строительства храма Василия Блаженного на Красной площади. Того самого Васьки-юродивого, что часто хаживал к царю даже с критикой, кого выслушивал внимательно и чей гроб при похоронах он, царь всея Руси, нес собственноручно. В Александровской слободе — в своей духовной резиденции — Четвертый сам звонил к заутрене, пел в церкви на клиросе, после обедни назидательно читал охране жития святых, проповедовал аскезу и воздержание, мог неделю круглосуточно молиться. Пожары-неурожаи-засуху и любые иные проблемы в стране принимал исключительно на свой счет, как наказание Божие за недостаточную праведность. 30-летнего царя россияне-современники рисуют так: «Обычай Иоанна есть соблюдать себя чистым перед Богом: и в храме, и в молитве уединенной, и в совете боярском, и среди народа у него одно чувство — властвуй, как Всевышний указал властвовать своим истинным помазанникам».

Четвертый неоднократно хотел постричься в монахи; последний раз — после смерти сына Ивана, которого, по устоявшейся версии, сам и убил в 1581 году. Но осуществил Четвертый свое давнее желание и стал монахом только перед смертью. Последний приказ не то царя, не то уже инока Ионы был такой: освободить всех пленных.

В общей-то лавине негатива и этот приказ при правильно подретушированном контексте мог бы оказаться в реестре капризов деспота.

Потому как был Четвертый самодур и деспот.

…Из-за Ливонской войны, такой важной для экономики России, но которой боярская рада почему-то не желала, в 1557–1558 годах в отношении с боярами состоялось у царя великое напряжение. А в 1560 году, с кончиной жены Анастасии Романовны, которая, как показал современный анализ останков, была-таки отравлена, состоялся полный разрыв. И было это болезненно. Выдвиженцы царя Адашев и протопоп Сильвестр были сосланы. Адашев, например, когда-то был выдвинут Четвертым из низов. «Алексей, взял я тебя из нищих и из самых молодых людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше веры твоей». Попытки бояр переломить эту ситуацию спровоцировали репрессии, но до кровавой черты репрессии не дошли. Гонения обрели жестокий характер только в связи с отъездом («изменой») бояр. Заметив тягу к отъездам, Четвертый брал с бояр, подозреваемых в желании отбыть в Литву, обязательства — за поручительством нескольких лиц — не отбывать. Такими «поручительными грамотами» он боярство и повязал. Но отъезды недовольных все-таки были.

В 1564 году, объясняя свой побег «нестерпимою яростию и горчайшей ненавистью», бежал в Литву князь Курбский Андрей Михайлович, бросив войска и крепость — бросив во время боевых действий.

Но бежал Андрей Михайлович не просто, а возглавив войско противника. Оправдывая себя смятением горести сердечной и обвиняя Четвертого в мучительстве, пишет царю письмо. Для обоснования своей позиции повествует о соборно избранном митрополите Германе, навлекшем на себя немилость Четвертого из-за опричнины: Герман, наедине «тихими кроткими словесы» обличив царя, тут же схлопотал не то отравление, не то удушение. Но в современных источниках нет информации о статусе Германа как митрополита, что роняет легонькую тень на компетентность случайного и единственного свидетеля царских бесед наедине, зато есть описание участия Германа в избрании 25 июля 1566 года митрополитом Филиппа. И умер Герман мирно — через полтора года после своего удушения-отравления.

Убежденно и убедительно пишет информированный Курбский о трагической кончине Корнелия Псковского и Васиана Муромцева в 1577 году: кончина их была ужасной, через раздавление специальным каким-то агрегатом. Давильный агрегат, конечно, воспламеняет читательское воображение, отчего сказание становится особо достоверным. Однако о насильственной смерти преподобного со своим учеником в других источниках нет и намека. В «Повести о начале и основании Печерского монастыря» о смерти Корнелия, умершего все-таки на семь лет раньше, чем это указывает информированный Курбский, говорится лишь, что преподобный, очень по-доброму встреченный царем, «от тленного сего жития земным царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище». Конечно, если правильно прищуриться, в конфигурации этих строк можно увидеть и давильный агрегат.

Чтобы придать своим претензиям аргументированность и системность, Курбский составляет «Историю князя Великого московского, о делах, услышанных от проверенных людей и виденных своими очами».

Почитав историю увиденную и услышанную, Четвертый отвечает почти без гнева, почти сочувственной проповедью, мол, почто, несчастный, губишь душу изменою да клеветою? Жалуешься на гонения? Но, будь я таким страшным деспотом, никуда бы ты, голубчик, от меня не делся. «Угрожаешь мне судом Христовым на том свете? А разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь манихейская: вы думаете, что Господь царствует только на небесах, дьявол во аде, на земле же властвуют люди. Нет, везде Господня держава — и в сей, и в будущей жизни. Положи свою грамоту в могилу с собою, сим докажешь, что и последняя искра христианства в тебе угасла. Ибо христианин умирает с любовью, с прощением, а не со злобою».

А ведь мощный, надо сказать, текст. Все-таки Четвертый был очень талантлив.

Отличный композитор, поэт, умевший «по латыни и по греческому», собравший уникальнейшую библиотеку, он способствовал организации книгопечатания в Москве, создал первую типографию и вошел в реальную историю все-таки не как деспот. Один из самых образованных людей своего времени, он обладал феноменальной памятью и потрясающей богословской эрудицией.

Либеральный реформатор, учредивший принцип народного обсуждения насущных государственных вопросов — 1000 человек разного сословия со всей страны, — с подачи навязчивых гуманистов становится пародийным пугалом. Ибо на его совести жертвы оппозиционеров.

Да, на совести Четвертого и Адашев, и Сильвестр.

…На Анастасии Четвертый женился в 16 лет, совершенно невзирая на родословную. Следствие по делу отравлении жены вышло на пронемецкое окружение Адашева с Сильвестром и, главное, на них самих. И не в первый раз царские любимцы предстают перед своим покровителем как фигуранты по политическим делам. Но тут еще и убийство. Как поступает кровавый деспот? Адашева послал в действующую армию, церковного иерарха Сильвестра — в Кирилло-Белозерский монастырь. Никого из их приверженцев не тронул, потребовал только клятву верности, чтоб «впредь не измышлять измен». Что ж, присягнули.

Присягнул, кстати, и князь Дмитрий Вишневецкий, воевода, да, бросив войско, перебежал к литовцам, к Сигизмунду. У Сигизмунда не понравилось, побежал в Молдавию, набедокурил там. Господарь Стефан отправил Дмитрия в Стамбул к султану. Султан, оценив непоседливого воеводу вальяжным оком, казнил его к шайтану. Каким-то образом и эта казнь засчитана Четвертому в его деспотический актив.

Еще одна страшная история, сообщенная Джеромом Горсеем, гласит, что после постройки храма Василия Блаженного Четвертый повелел казнить зодчих Ивана Барму и Постника — так, от самодурства, на всякий случай. Но через пять лет после казни Иван Яковлевич Барма по прозвищу Постник (это одно лицо) построил казанский кремль: Благовещенский собор, Спасскую башню и еще что-то. В летописях вообще не упоминается о таких оригинальных формах поощрения, как казнь.