Комната кукол - Майя Илиш

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2017

Посвящается моим дорогим Андреа и Зое.

Спасибо вам за все — я помню прекрасные годы и то дупло старой ивы

Глава 1

Они нарядили меня в белое платье. С этого-то все и началось.

— Мы будем называть тебя Флоранс, — сказали они. — Флоранс — это французское имя. Куда красивее, чем английское Флоренс.

Я слушала их и кивала. У меня еще никогда не было белого платья. И звали меня вовсе не Флоранс.

Собственно, все началось куда раньше. Всегда есть «раньше», а вот настоящего начала никогда не бывает. Но я хочу начать свой рассказ с того дня, когда в приют Св. Маргариты приехал один джентльмен. «Школа Св. Маргариты для падших дочерей» — так мы называли наш приют, тайком, конечно. Падших — как падшие женщины. Было в этом что-то распутное, и нам это нравилось. Такой уж у нас был возраст. Директриса об этом, конечно, не подозревала. Ее звали мисс Монтфорд, и выглядела она, как и надлежит женщине на такой должности: острый подбородок и маленький тонкогубый рот, в зависимости от ситуации выражавший разную степень презрения. Итак, я жила в сиротском приюте.

Во всем Лондоне и окрестностях едва ли нашлось бы более викторианское заведение — уж мисс Монтфорд постаралась: она доходила до крайности в своем стремлении быть викторианской женщиной старого толка. Да, она знала, что королева Виктория уже давно умерла, — не зря же она тогда много недель заставляла нас ходить в трауре. Я прекрасно помню день, когда королева умерла. Мне тогда было семь лет, я только что потеряла свою лучшую и единственную подругу, а скорбеть приходилось о какой-то старой толстухе с вислыми щеками, которую я никогда в жизни не видела. У каждой девочки в приюте Св. Маргариты был человек, по которому они скорбели, а вовсе не по королеве. Большинство еще помнили, как умерли их родители или дедушки с бабушками, и хотя своих родителей я не знала, мне тоже пришлось познать горечь утраты. Нам было наплевать на старую королеву, но раз уж мисс Монтфорд объявила траур, мы предпочитали с ней не спорить. Мы всегда подчинялись, когда мисс Монтфорд чего-то от нас требовала. Избавиться от сироты было куда легче, чем от бездомного пса. Если псов не кормить несколько дней, они хотя бы могут попытаться сожрать друг друга — у нас, девчонок, такой возможности не было. Как школьный учитель, так и мисс Монтфорд всегда носили с собой розги, которыми били нас по пальцам, когда мы не слушались. А если мисс Монтфорд не замечала чьей-то оплошности, всегда находились девочки, готовые наябедничать — хотя бы потому, что после этого никто не станет бить розгами по пальцам их самих по крайней мере полдня. Вечера мы проводили за шитьем — продавая поделки, мы зарабатывали себе карманные деньги, а главное, так наша директриса могла позволить себе закупить достаточное количество еды. А шитьем куда легче заниматься, когда у тебя не болят все кости в руке.

Я бы предпочла порку, но порка предполагала соприкосновение с теми частями нашего тела, о которых пристойным девочкам-сиротам и задумываться было нельзя. Мы ведь должны быть набожными, чистыми духом и знать, что прилично, а что нет. Наверное, именно по этой причине мисс Монтфорд уже после смерти королевы Виктории так долго не убирала ее портрет из коридора — она и подумать не могла о том, что ее девочки каждое утро будут видеть на стене портрет мужчины, да еще и мужчины со столь сомнительной репутацией! И пусть за пределами приюта страной правил король Эдуард VII, мы были и оставались истинными викторианскими девочками, во всяком случае до тех пор, пока не покидали это заведение.

Три пути вели из приюта Св. Маргариты. Первый путь — смерть. Страшная, печальная, но в то же время до странного повседневная. Я, конечно, не помню ни одной девочки, которая действительно умерла бы от голода в приюте, но никто из нас не питался нормально и потому не мог выжить в случае серьезной болезни: коклюш забирал самых маленьких, скарлатина — девочек постарше, а воспаление легких — самых старших. Смерть была непривередлива в своем выборе, и удивительно, сколько сирот в этом приюте действительно доживали до того дня, когда им открывался второй путь. Окончив школу, девочки уже могли сами зарабатывать себе на жизнь, но едва ли их работа где-нибудь на фабрике позволяла вести жизнь лучше, чем в приюте. Впрочем, что может быть лучше хорошей подготовки к бедности и лишениям? Третий путь, удочерение, был единственным, на что можно было надеяться. Именно поэтому едва ли многим из нас предстояло ступить на эту дорожку. Нечасто бывало, чтобы в приют заглядывали джентльмены, тем более в одиночестве. Если речь шла об удочерении, то в приют в основном приходили супружеские пары, да и вообще: кто в здравом уме захочет удочерить девочку из приюта Св. Маргариты? Дом, казалось, был придуман каким-то жалким подражателем Диккенса, который публикует главы своих романов в дешевых газетенках — знаете, из тех газет с влажной краской, оставляющей черные следы на руках. Снаружи сооружение казалось большим и темным. Темным оно было и внутри — но уже не таким большим: три спальни для девочек, кухня, столовая и комната для шитья. Конечно, мисс Монтфорд содержала в порядке и подсобные помещения, но все они были крошечными, словно приют так старался произвести благоприятное впечатление своей наружностью, что на внутреннее убранство сил у него уже не осталось. В здании царил такой холод и бушевали такие сквозняки, что готовая удочерить кого-то из девчонок мамочка сразу задумывалась о том, не умрет ли ее избранница от чахотки через год-полтора, а такие мысли, знаете ли, не способствуют радости удочерения.

Мы, бедные воспитанницы в этом приюте, должны были рассчитывать на то, что рано или поздно попадем в работный дом, если, конечно, кто-нибудь не захочет взять нас на работу служанками, ведь господам неважно, когда и по какой причине их служанка умрет от чахотки. Найти замену прислуге куда легче, чем дочери. Итак, либо фабрика, либо работа служанки. Мы не могли решить, какая участь хуже, и потому возлагали большую надежду на удочерение, хотя и случалось такое крайне редко. Никому не приходилось напоминать нам, что, когда какие-то заинтересованные в удочерении господа предупреждают директрису о своем намерении приехать в приют, волосы надо зачесывать на ровный, как струночка, пробор, ногти чистить, а губы растягивать в милейшей улыбочке.

Но джентльмен, в тот судьбоносный день прибывший в приют Св. Маргариты, не предупредил директрису о своем приезде. Безусловно, это мог быть хитро продуманный ход: так у него получилось бы застать врасплох тех девочек, которые не всегда зачесывали волосы на ровный пробор и не всегда чистили ногти. Джентльмен, похоже, торопился. Ну конечно, если тебе предстоит такое важное дело, как удочерение, не стоит торопиться, но даже при тщательной предварительной подготовке выбор из шестидесяти девочек, выставленных в три ряда по росту и одетых в одинаковые темно-синие платьица, да еще и с одинаковыми туго заплетенными косами… в общем, такая ситуация мало отличалась от выбора щенка из огромного выводка. Да и вообще, может быть, этот джентльмен приехал сюда вовсе не с целью удочерить кого-то. Девочки постарше и так уже утратили всякую надежду — если тебе исполнилось четырнадцать лет, считай, ты практически закончила школу и уже одной ногой в работном доме. Для удочерения куда лучше подходят маленькие девочки. Те, кто недолго пробыл в приюте, чтобы исхудать от скудной пищи, которую готовила миссис Хьюберт, наша кухарка. Те, чьи ямочки на щеках еще не разгладились от истощения. Те, чьи волосы еще курчавились, не посекшись от постоянного заплетания в тугие косы. После определенного возраста никого уже не удочеряли. Но всегда можно было надеяться, что когда-нибудь в приют явится какой-нибудь джентльмен, пройдет вдоль ряда девочек и объявит, что одна из них — на самом деле давно потерянная наследница графа Лестера (вы только посмотрите, вот его завещание). Джентльмен усадит эту счастливицу в роскошную карету и отвезет в дом, которому предстоит стать ее резиденцией.

Но с этим джентльменом все было иначе. Он наводил девочек совсем на другие мысли. Высокий, худощавый, узкоплечий, он явно никогда в жизни не работал, а если и работал, то это был не физический труд. Но сколько же в нем было достоинства и изящества! Точеные черты, печальная складка у рта, темные круги под глазами, скорбное лицо — он словно убежал от одной из сестер Бронте, прежде чем она успела сделать его героем своей следующей книги. Черные волосы, темные глаза, черный костюм — он напоминал очень серьезного ворона. От его пронзительного взгляда каждый чувствовал себя мелким и ничтожным, но в то же время каким-то возвышенным — просто потому, что этот господин изволил обратить на него внимание. Я посмотрела на него и сразу поняла, какие романтические мысли закрались в головы тех девочек постарше, которые, как и я, стояли в заднем ряду. Но не мне. У меня не было романтических фантазий о том, как какой-то мрачный незнакомец появляется в моей жизни и увозит меня в имение своей семьи. Я, конечно, была бы не против, чтобы меня удочерили, но и в этом случае я не собиралась надолго задерживаться у приемных родителей. Моя мечта — и не знаю, сочтет ли кто-то, кроме меня, ее романтической — состояла в том, чтобы устроиться в цирк. Меня завораживало это невероятное буйство свободы — каждый день оказываться на новом месте. С одной стороны — нелегкая жизнь цирковой артистки, с другой — бурные аплодисменты, а я — посередине, высоко в воздухе, совсем одна на канате. Я воображала, что где-то освободилось место цирковой эквилибристки — например, после того как Эльвира Мадиган[1] сбежала со своим лейтенантом. Меня мало волновало, что эта история произошла двадцать лет назад — романтические мечты обычно никак не связаны с реальностью. Иногда мне представлялась Эльвира: милое личико, длинные распущенные волосы, которым я так завидовала. Эльвира нашептывала мне, что сделала все это ради меня, чтобы я могла попасть в цирк. Впрочем, я никогда не понимала эту актрису. Зачем сбегать с каким-то лейтенантом, если он тоже мог остаться в цирке и выступать с ней на канате? Поэтому поделом им, что они оба в итоге застрелились. И я делала все от меня зависящее, чтобы эта моя мечта когда-нибудь сбылась. Когда никто за мной не следил, я тренировалась на балюстраде балкона на втором этаже. Конечно, я могла упасть и переломать себе все кости, да и шею заодно, но от этого было только интереснее. Я танцевала на перилах, но нужно было тщательно следить за тем, чтобы никто меня не застукал. Мисс Монтфорд неодобрительно относилась к циркам, еще неодобрительнее — к цирковым эквилибристкам, и уж совсем терпеть не могла девушек, которые носили волосы распущенными и стригли челку, как моя дорогая Эльвира. Но я постоянно думала о цирке. Иногда мне даже казалось, что было бы здорово выступать с акробатическими номерами на спине лошади в галопе — интересно, можно ли эквилибристке исполнять подобные трюки? Я была не такой, как другие девочки, хотя — благодаря приюту — выглядела в точности как они.