Три ночи - Вячеслав Подкольский

В. В. Подкольский

Три ночи

(Из летних мотивов)

I

— Вам куда ехать-то?

— Поедем со мной, барин, у меня лошадки добрые и карандас покойный!

— Не ездите с ним, барин, куда ему! Врёт он всё: лошади у него заморённые; он сейчас только на них сорок вёрст отхватал и покормить их не успел!

— Ладно, помалкивай-знай! Сам-то хорош: как до первого кабака доедет, так и заночует тут!

— А ты из непьющих, што ли? Забыл, видно, как прошедшей весной хрящовский барин тебе в загорбок-то наклал за то, что пьяный свалил его в овраг?!

Виктор Петрович Крупицын, сутуловатый господин лет сорока трёх, с нервными, подвижными чертами лица переутомлённого петербуржца, сильно близорукий, с заметной проседью на висках и в маленькой бородке, одетый в изящный светлый костюм, долго прислушивался к перебранке ямщиков у подъезда глухой железнодорожной станции, на которой он только что слез с почтового поезда. Наконец, это ему наскучило. Заметив стоявшего поодаль и не принимавшего участия в общем споре худощавого парня с апатичным выражением лица, Крупицын подошёл к нему и с двух слов, не рядясь особенно в цене, нанял его отвести в с. Размахино, за пятнадцать вёрст от станции.

Багаж был вскоре уложен. Крупицын насколько возможно удобнее расположился на свежем, ароматном сене. Лошади тронулись, и колокольчик, зазвякав, затянул свою грустно-однообразную песню.

Поправив на носу пенсне и закурив папиросу, Виктор Петрович спросил ямщика:

— Сколько времени проедем?

— Часа полтора, не больше, дорога теперь хорошая, да и жара спадает… — ответил ямщик.

Крупицын посмотрел на часы и по петербургской привычке точного распределения времени решил:

— Теперь ровно пять, значит, в половине седьмого мы будем на месте. Так, что ли?

— Знамо дело, на месте, — апатично согласился парень.

Путники замолчали. Возница сидел на козлах, немного согнувшись, и Виктору Петровичу хорошо виден был профиль его лица с устремлёнными в расстилавшуюся впереди даль глазами. Вся апатичная фигура ямщика, в рубахе какого-то неопределённого цвета, с обожжённым солнцем лицом, вполне гармонировала с неопределёнными тонами застывшей предвечерней природы, а в глазах его отражалась манящая куда-то даль и покорность собственному бессилию. Невольно следуя примеру парня, Крупицын также перевёл с его фигуры взгляд на даль и подумал: «Экое безлюдье! А дышится всё-таки легко, не то, что в Петербурге!»

Вблизи виднелся небольшой лесок с позолоченными солнцем верхушками деревьев, Стройные, молоденькие берёзки стояли правильными рядами, блистая ярко-белыми стволами и пышной зеленью листвы. «Точно институтки выстроились на торжественном акте!» — сравнил их Виктор Петрович, улыбнувшись.

Миновав лесок и выехав на открытую поляну, экипаж стал подниматься на пригорок. Вдали раскинулась деревушка, к которой величественно и медленно плыло на закат золотое солнце.

В эту минуту в левую ногу Крупицына сильно стрельнул, напомнив о себе, мучительный ревматизм, которым страдал Виктор Петрович, и сразу изменил его сравнительно благодушное настроение.

— Закат… какой это закат? — забрюзжал он про себя с недовольством и раздражением. — У нас на Стрелке гораздо лучше!.. Притом весёлая компания, заедешь в ресторан… А тут Бог знает ещё чем накормит меня милейшая Пелагея Игнатьевна!..

Вёрсты, между тем, незаметно бежали, а с ними и время. Виктор Петрович снова вынул часы и обратился к ямщику:

— Что же ты, братец мой, как плохо везёшь? Уж без четверти семь, а Размахина до сих пор не видно?

— А вот обогнём вон энтот пригорок, тутотки оно и есть, самое Размахино! — успокоил его ямщик и, точно стряхнув с себя дремоту, выпрямился на козлах и молодцевато гикнул на лошадей.

Экипаж покатился быстрее.

«Ну, вот, наконец-то я и у цели! — подумал Крупицын. — Воздух, хороший моцион, молоко, тихая, безыскусственная обстановка, как советовал доктор, всё это, кажется, здесь имеется налицо… Недаром Пелагея Игнатьевна, когда я уведомил её о своём приезде, ответила мне, что у неё на хуторе будет для меня рай земной!.. А изменилась она, я думаю? Неужто всё такая же чопорная?»

Пелагея Игнатьевна была дальней родственницей покойной матери Виктора Петровича и, раньше, живя у них в имении, помогала ей в ведении хозяйства, так как вдовая мать постоянно хворала, а по смерти её хозяйство всецело перешло в руки Пелагеи Игнатьевны. Крупицын прекрасно помнил все заботы последней о себе и о сестре, оставшихся сиротами, и как она посылала ему, когда он был студентом, в Петербург индюшек, копчёных гусей, варений и всевозможных наливок.

При воспоминании об этом Виктор Петрович вздохнул и с горечью прошептал:

— Э-эх, хорошее было время! Теперь мне всё, решительно всё запрещено докторами!

Когда надо было выдавать замуж сестру, имение пришлось продать. Из полученных за него денег, по завещанию покойной матери, выделили пять тысяч рублей Пелагее Игнатьевне, на которые та приобрела себе небольшой хуторок вблизи с. Размахина. Лет пятнадцать уже она жила на покое в своём собственном гнёздышке, среди самой идиллической обстановки, окружённая своими неизменными друзьями, — коровами, утками и курами, — изредка приезжая в Петербург повидаться с «детьми», как называла она Виктора Петровича и его замужнюю сестру.

Сам Крупицын служил в одном из видных министерств и был уже на линии «генерала». Лето он обыкновенно проводил на даче у сестры в Павловске или же заграницей, но нынешний год, вследствие усиленных работ по начатым в министерстве преобразованиям, Виктору Петровичу не удалось получить двухмесячного отпуска, хотя, по причине переутомления, теперь это было более необходимо, чем когда-либо. Директор департамента, у которого Крупицын считался правой рукой, суливший ему всевозможные блага в близком будущем, с окончанием реформ, отпустил его отдохнуть всего только на двадцать восемь дней. Виктор Петрович решил, что заграницу ехать не стоит и воспользовался приглашением Пелагеи Игнатьевны, которое та настоятельно повторяла в каждом письме.

Миновав указанный ямщиком пригорок, Крупицын действительно увидел раскинутое в ярко-зелёной лощине село Размахино, с белой, многоглавой церковью, а за ним, почти у самой речки, хорошенький хуторок, выглядывавший из окружавшего его садика. «Этакая идиллия!» — не без удовольствия улыбнулся он, предвкушая близкий конец путешествия на тряском крестьянском тарантасе.

— Это и есть хутор Пчелинцевой? — обратился Виктор Петрович к ямщику, желая подтвердить своё предположение.

— Барышни-то? Пелагеи Игнатьевны? — с оживлением повернулся к седоку парень. — Он самый и есть. Любопытная барышня!

— Чем же? — заинтересовался Крупицын.

— Мужского полу пуще огня боится! — хихикнул возница. — Чтобы и духу не было! Даже заместо кучера тётка Домна у ней отвечает… На весь хутор один мужик, да и тот — петух! Собаки у неё — и те все суки!.. А сама добрая, говорить нечего! Коли беда какая, никогда не откажет… Только, ежели мужик придёт, руками замашет и слушать не станет: «Пришли, — говорит, — жену, тебя я не понимаю»… Смехота просто! Тётка-то Домна у неё и сторожем ходит, ночью колотушкой стучит… Эй, вы, поворачивайтесь! — заключил он обращением к лошадям.

Тарантас, проехав зыбкий, трясучий мостик, завернул от села на дорогу влево и через пять минут подкатил к ограде столь оригинальной владелицы хутора.

Пелагея Игнатьевна, ещё издали услышавшая колокольчик, торопливо сошла с балкона и направилась к садовой калитке навстречу ожидаемому гостю. Прямая, высокая, с кружевной наколкой на голове, с тёмными гофрированными волосами, на первый взгляд она производила впечатление сухой и строгой классной дамы или директрисы какого-нибудь благородного пансиона. Но стоило вглядеться пристальнее в её глаза, как первое впечатление оказывалось ошибочным, и делалось ясным, что вся эта внешняя чопорность — напускная, и что пред вами добрейшее существо.

— Наконец-то! — воскликнула Пелагея Игнатьевна, отворяя дрожавшими от радости руками калитку. — Ждала, ждала, думала, уж опять куда-нибудь за границу укатили!

— Я своё слово держу, Пелагея Игнатьевна! — с улыбкой сказал Крупицын, вылезая из экипажа и обнимаясь с хозяйкой. — Ну, как поживаете? Как здоровье ваше?

— Ничего, ничего, пока ещё Бог грехам терпит! — ответила она. — А про вас этого, кажется, нельзя сказать: уж очень вы что-то плохо выглядите!.. Ну, да у меня живо поправитесь: вон какая благодать кругом! Такое нынче лето, что и не запомним!.. Впрочем, что же я расхвасталась? Пойдёмте скорее в комнаты… Эй, Домна, беги живее, вытаскивай вещи! А ты подожди, — обратилась Пелагея Игнатьевна к ямщику, — сам сюда не входи, сейчас моя баба придёт и выберет вещи…