Знак Юка (СИ) - Виктор Юрьевич Молчанов

   Омуран улыбался. Солнечные лучи косо падали сквозь приоткрытые ставни на столешницу с прикреплённой к ней четырьмя шуртами натянутую кожу зверя-елдрика. Елдрика давно уже не было, а шкура – вот она – делала своё дело. Точнее – Омуран делал на ней своё дело, выполнял урок дядьки Воя. Урок невелик, но исполнить его полагалось со всем тщанием, ибо иначе наставник мог и осерчать. А серчает он примерно раза по два на дню. Иногда и чаще. Впрочем, вспышки гнева дядюшки Воя так же коротки, как и летние грозы. Долбанёт по загривку своей похожей на клешню зверя-орбана ручищей, заставит раз восемь выводить закорюки знаков – посидишь тут ещё не только до большого стола, но и до вечёрок. А там уж куда? Там – только дома и куковать. А оттого приходится сильно-сильно стараться. Знак Юка, начертанный Омураном на чуть ворсистой коже, выходил ну прямо, как на образце: со всеми завитушками и хвостиками. И то это была ещё не полная форма. Полная включала ещё и вид зверя-юка, со всей пастью его многозевной. Почему пасть многозевная, дядька Вой объяснил просто: дескать, много зевает зверь, что аж за ушами трещит. Да то ещё Юк малый. А вот большой! У того, по словам дядьки, не одна пасть, а аж две. Как оно так, Омуран не ведал. Юков живых он сам не видывал, да и шкур подобного зверя в селении не было. Поговаривали даже, что те они давно перевывелись или их перевывели местные охотники. А картинки... А что картинки? На картинках можно ведь всякого нарисовать. Кожа зверя-елдрика всё стерпит. Хотя тоже, в зависимости он писальной пасты что-то можно нацарапать лишь единожды. Вот он в писальную трубку сок из злака-оша заправляет, так тут стереть можно любой тряпкой с пастой го. А если заправить настоем из крови зверя-чукши, так хоть скребком скреби – не поможет.

   А сейчас знак удался на славу! Впрочем, в урок входило не только знак знать, но ещё и рассказ, что перед глазами, на образце. Не наизусть, но чтоб суть отражалась. Тогда дядька кивнёт – свободен, мол, можно и порезвиться.

  – Ну, готов, что ли? – в дверях появился дядька. Высокий, черноволосый, Нос – что клюв птицы-ары. Глаза хищные, цепкие. Рубаха линяная, в какой не на праздник, а в поход ходят, а на поясе... Эх, чего только на поясе у дядьки не было! Но ведь не даст посмотреть. Никогда не давал. Говорил, что рано ещё, не всё он, Омуран, осилил из Книги Жизни. Вот и приходится заниматься от утра и... пока урок крепко не освоит.

   Омуран почтительно встал и показал на рисунок на коже.

  – Вота.

  – И что это за мазня?

  – Знак зверя-юка малого.

  – Вижу, что не Большого. Юк малый, говоришь? А что сиё за тварь? – дядька присел на сундук возле двери, что с двумя замочками навесными и одним встроенным, и уставился на Омурана своими чёрными въедливыми глазищами.

  – Тварь сия не столь велика, сколь опасна.

  – Да неужель?

  – Говорит она так, – «Юк, юк» – воодушевился мальчик, видя, что дядька вроде совсем и не сердится, а лишь напустил на себя суровости. – Росточком оно по коленку, оттого и «малый». Живёт под землёю. Но вот когда на охоту выходит – верещит, словно режет его кто.

   Дядька хмыкнул.

  – А, коли, человек услышит визг тот без подушей – так и слуха лишиться может. Кто на час, а кто и дён на пять. Тогда оглушённого зверь и схарчить может.

  – Не схарчить. Он мяса не ест.

  – Ну, вытянуть из него соки. Дяденька Вой, а как вытянуть соки, если не схарчить?

   Дядька поморщился. Видно воспоминание о чём-то своём не давало ему спокойно обсуждать эту тему.

  – Помнишь, как тётка Макала страдала? Правда, её зверь-чукша высосал. Все соки ему передала. Так и угасла. Звери – на то и звери, что соки из нас сосут. Юки – свистом своим. Елдрики – взглядом. Сам же читал мне. Ладно, а как с Юком справиться?

  – Ну, подуши в уши.

  – Это защита.

  – А потом... – Омуран задумался. О привычках зверя он читал, но про охоту там ничего не было! Дядька – он всегда такой, нет, чтоб рассказать – заставляет голову ломать. Говорит, что у охотника она должна работать быстро-быстро.

  – Панцирь у него прочный, живёт в земле. Значит, бить и ставить ловушки бесполезно. Ножки маленькие. Вылезает не из одной норы, а откуда вылезет, – принялся припоминать все подробности Омуран. – А глаза... Ослепить его можно! Огня боится! – улыбка осенила круглое лицо мальчишки, – Я б его факелом и в морду!

   На суровом лице дядьки блеснула улыбка. Омуран понял, что попал. Может не в самую сердцевину, но всё же дядька был доволен.

  – Добро. Против зверя-юка охотники носят с собой порошок. И мы с тобой его завтра возьмём.

  – Мы? – Омуран остолбенел он неожиданного поворота. – Я ж ещё не все знаки...

  – Основные знаешь. Остальное ещё освоим. Далеко не пойдём. Но кое-что закрепим за частоколом.

   «За частоколом» – значило – «За вторым частоколом». Селение было окружено двумя рядами глубоко вкопанных стволов дерева-тоты. Дерево это не гнило, было в достаточной степени колючим и ядовитым и не позволяло тварям из леса приближаться к жителям селенья на опасное расстояние. Между двумя рядами частоколов простирались поля. Туда выходили только днём, когда ночные жители леса дремали по своим убежищам. Впрочем, на всякий случай всегда двое-трое караульщиков бодрствовали в пределах слышимости. Случиться могло всё, что угодно. Вон, как с тёткой Макалой, которая была слишком близко ко внешнему частоколу, когда рано на рассвете стал звать самку почему-то не уснувший зверь-чукша.

  – Я отцу сказал, чтоб всё подготовил. Выходим на рассвете, – поднялся с сундука дядька Вой, показывая, что на сегодня с учением покончено.

   Как только он скрылся за дверью, Омуран перекувыркнулся от радости в воздухе, а потом изобразил несколько боевых движений конечностями. Это он так завтра будет с тварями расправляться. С помощью дядьки конечно, как без него. На всякий случай мальчишка зыркнул в сторону окна – а вдруг кто подглядывает. Потом на смех поднимут, радуется, мол, как малолетка-беспартошник. Охотнику всё же надлежит быть скромным и терпеливым. А теперь он почти охотник. Ну, или – ученик охотника, что тоже не так уж и плохо.

   А назавтра от солнышка осталось лишь воспоминание. Дождь зарядил ещё ночью, когда Омуран крепко спал на своей лежанке. Он мелко, усыпляюще сеял по крыше, барабанил в запертые ставни, но, как только домашняя птица-хорох