За метром метр - Борис Ваулин

Борис Ваулин

За метром метр

«Ускорить выявление и разведку новых месторождений нефти, природного газа и конденсата прежде всего в Среднем Приобье и на севере Тюменской области…»

Рисунки Н. Мооса

Самолет забирает все дальше на север. Около Салехарда стало быстро темнеть, хотя стрелки часов едва сошлись на двенадцати дня. За Полярным кругом — полярная ночь…

На откидных скамьях вдоль борта транспортного Ан-26 — тридцать мужчин. Буровики, геологи, испытатели скважин летят на работу в Карскую нефтегазоразведочную экспедицию. Работа за две тысячи километров от дома, на самом краешке земли, на Ямале.

Напряженна и необычна жизнь заполярных разведчиков недр. Немалые трудности преодолевает человек в своем движении к неведомым местам. Но невозможно порой понять и верно оценить положение дел в краткие дни командировки, да и просто по-человечески неловко стоять с блокнотом в руках за спинами людей, захваченных работой. Поэтому взял отпуск и вот лечу. Замелькали огни моей буровой… Помощник бурильщика — такова теперь моя должность…

— Ну, что, товарищи, — недовольно сказал Лысенко, — бурить будем или как? Когда, наконец, метры у нас пойдут?

…Первым, как правило, встает Саша Гордеев. Сухощавый, порывисто-резкий в движениях, он быстро одевается и исчезает за дверью. Ребята продолжают облачение в теплую амуницию, а Сашка уже появляется в клубах морозного пара и сообщает, что мороз градусов под тридцать, но ветер небольшой — работать можно. Впрочем, последние слова Гордеев говорит при любой погоде.

От балков до буровой — сотня метров. Буровая — сказочное царство: потолок, стены, перила покрыты ажурной вязью куржака. Шипят струи пара, превращаясь в тончайшее кружево. Мерно гудит электростанция. От вибрации дизелей подрагивает укрытие. Бежит по желобам раствор, промывающий скважину. Из устья выливается горячий, по пути остывает и дальше слоится густым киселем.

Бурильщик Дмитрий Дмитрович — тридцатилетний украинец — дает указания перед началом смены. Круглые, чуть навыкате, зеленые глаза перебегают с одного лица на другое.

— Хлопци, — начинает Дима, и рыжие усы его топорщатся, — вы должны не ходить, а бегать по буровой. Мы сюда приехали не кашу есть. Наша забота бурить. Бурение — это ускорение. Ускорение — это деньги. Вам ясно, хлопци?

Бурильщик слегка отпускает тормоз, и в ответ на это стрелка гидравлического индикатора веса подскакивает на несколько делений. Через минуту-две она возвращается на место, и Дима вновь отпускает тормоз. Идет бурение! Нет для Дмитровича ничего важнее этого момента, и даже вконец окоченевшие ноги не могут оторвать его от пульта. Он яростно стучит сапогами, приплясывает на месте, но ручку тормоза не бросает. Идет бурение!

Тракторный кран поднимает на площадку контейнер с утяжелителем. Задача предельно проста — два кубометра смерзшегося черного порошка перебросать в раствор. Начал успешно. Два шага к контейнеру, два к растворному желобу. Лом и лопата меняют поочередно друг друга.

Фуфайка летит в угол, каска все время лезет на глаза — ее тоже долой. Два шага туда, два обратно. Одежда делается мокрой и неприятно липнет к телу. Остановиться бы на минуту, передохнуть, но рубаха застывает, и зябкая дрожь пробегает по спине. Надо двигаться! Но руки не могут удержать инструмент: лом выскальзывает из рукавиц, лопата высыпает реагент на полдороге.

Контейнер — полупуст. Два шага вперед — два назад. Рукавицы летят в угол. Руки за пазуху, пальцы ноют, ощущая тепло, просят пощады.

Раскисать нельзя. По настилу бухают торопливые шаги. Из-за угла показывается Гордеев. Вдвоем дело движется быстрее, и вот уже бросаем в раствор последнюю лопату реагента. Выпрямляем спины, улыбаемся. Немного можно отдохнуть.

— Мужики, — раздается сзади, — машина пришла с базы. Разгружать быстро. — Помощник мастера Владимир Шиков спор в делах и словах. Черный полушубок снова скрывается в клубах пара.

В кузове мощного тягача гора мешков. Пятьдесят килограммов хлопается на плечи. Ступени обледенелого трапа, скрипучая дверь, поворот за угол — ноша летит на пол. Живой конвейер работает четко, но мешки становятся все тяжелее, и темп работы замедляется. Водитель поглядывает на часы: серпантин метельных струек завихряется вокруг колес, успеет ли он проскочить дорогу до пурги? Шиков аккуратно вешает полушубок на ручку кабины и взваливает мешок на плечо.

…Смену сдали вахте Подосинина. Гриша, кажется, учился в начальных классах, когда впервые появился на буровой — принес завтрак отцу. С тех пор прошло двадцать лет, и парень сам стал классным бурильщиком, сменил Кавказ на Ямал, перевез сюда семью. Отец и мать работают на базе, а жена Ирина с ним на буровой — лаборанткой.

Бурение Гришу затянуло накрепко. Для него — это жизнь без остатка, поэтому разговоры о поисках места в жизни воспринимает скептически. Впрочем, он вообще не любит лишней болтовни. Взгляд внимателен и насмешлив, из-под низко надвинутого капюшона штормовки смотрят суровые серые глаза. Делает он все основательно и терпеть не может суеты и скороспешки. Всякий непорядок вызывает в нем тихо клокочущий гнев.

Даже своей Ирине не прощает оплошностей. Впрочем, на работе Подосинин с ней никогда не разговаривает. Делает вид, что не замечает. Сумрачные глаза смотрят сквозь человека, мысли его кочуют где-то далеко. Он хмуро кивает Дмитровичу и сразу встает за пульт. Жизнерадостного Диму такая неприветливость коробит, но он так замерз, что только обиженно машет рукой и бежит в балок.

Сменились с вахты, переоделись и, проглотив наскоро тарелку борща и фирменное блюдо наших поваров — глазунью из трех яиц, мы сгрудились возле обогревательного прибора, именуемого в просторечии «козлом». День и ночь горят его малиновые спирали, разнося по комнате теплый воздух. Фанерные балки явно не рассчитаны на жестокие заполярные морозы. Вот и теснимся в часы отдыха возле «козла» с его животворным теплом…

На стенах болтаются куртки, штаны и рубахи, балок кажется давно обжитым и уютным. Каждый занимается в эти часы своим делом. Гордеев пишет письмо невесте. К новому году Сашка решил жениться. За четыре года геологических экспедиций посмотрел он разные края, и вот задумал, наконец, осесть на месте. Сейчас и держит совет с невестой. Шепчет что-то про себя, хмурится, зачеркивает, снова пишет, дымит сигаретой…

…Утром во время завтрака кто-то обронил:

— Братцы, а почему буровая молчит?

В столовой хорошо слышны все звуки работающих механизмов. Сейчас в воздухе стояла непонятная и неприятная тишина. Буровая встретила омертвелым молчанием. То, что вчера крутилось, скрипело, бежало, — все замерло. Во время ночной вахты сгорел насос, и мороз заковал все линии ледовым панцирем. Ваш ход, товарищ бурильщик? Он ясен: разбираем замерзшие трубы, подключаем пар. Толстые резиновые шланги змеями вьются на буровой. В хитросплетении опорных конструкций проложены длинные металлические желоба. Стараясь повернуться спиной к пронизывающему ветру, ребята долбят замерзший кисель. Вчерашний труд — прахом… Глухо шлепаются о твердый наст куски коричневого льда.

Появляется мастер Лысенко. Лицо его измято сном; по обыкновению недовольно и обижено. Руки, зябко засунутые в рукава полушубка, держатся на животе калачиком. На худых ногах болтается синее трико.

— Хватит копать, — роняет он скучным голосом. — Идите отогревайте глиномешалку.

Площадка. Толкаю дверь. Морозным жаром охватывает лицо. Рукой прикрываюсь от ветра, другой держусь за перила трапа. Девять обледенелых ступеней вверх. Дергаю дверь буровой. Шипит струйка пара из патрубка, падает легкий снежок, тускло светят фонари.

Открываю вентиль паропровода. Охватываю руками толстую резину, чувствую, как она нагревается. В пальцы входит тепло. Полминуты блаженства.

— Дима, — ору я радостно, — все готово, греется мешалка.

— Молодец, — откликается бурильщик, и зеленые глаза его блестят от радости. — Хлопци, вы должны не думать сейчас о себе. Вы должны делать все быстро и аккуратно. Отдыхать будем потом, надо начинать бурение.

…Надо начинать бурение, однако не бурим уже третий день. В журнале вахт, в графе пробуренных метров, бурильщики смена за сменой ставят черточки. Забой не увеличивается ни на метр. Кажется все делаем, чтобы прервать, наконец, этот злополучный частокол неудач, но что-нибудь , да срывается.

Мастер с утра сделал всем такой втык, что вахта, включая Дмитровича, бегала рысью. Все вдруг стали страшно деловитыми, и каждый старался показать, что нагоняй к нему не относится. Особенно неприятно было, когда в разгар постоянных осложнений появлялся на буровой Лысенко. Несколько минут он стоял молча, наблюдал за действиями людей, и в этот момент как назло работа не ладилась. Мастер раздражался и громко кричал: «Давай, давай. Делай быстрее». Сам, однако, никогда не помогал. За ним так и укрепилось прозвище: «Давай-давай».