Любава - Борис Ручьев

Борис Ручьев

Любава

Пролог

Синей осенью, в двадцать девятом,о руду навострив топоры,обнесли мы забором дощатымпервый склад у Магнитной горы.Друг на дружке досаду срывая,мы пытали друг друга всерьез:— Где ж Индустрия тут мировая,до которой вербовщик нас вез?

Договоры подписаны нами,дезертирами быть не расчет…И пришлось нам в тот год с топорамивстать на первый рабочий учет.До чего ж это здорово было!Той же самой осенней поройкак пошла вдруг да как повалилався Россия на Магнитострой.Обью, Вологдой, Волгою полой,по-юнацки баской — без усов,бородатою, да длиннополой,да с гармонями в сто голосов.Шла да грелась чайком без закуски,по-мордовски — в лаптях напоказ,сгоряча материлась по-русски,по-цыгански бросалася в пляс.Будто в войске, со всеми по-братски,как на битву, союз заключив,шли отметные шагом солдатскимто путиловцы, то москвичи.И дивился народ, раскрываяудивленные тысячи глаз:— Где ж Индустрия тут мировая,та, что из дому требует нас!..

А вокруг — только степь на полмира,тусклым камнем рыжеет гора,да навстречу идут бригадиры,комитетчики да повара.У костров, до утра негасимых,под сияньем Полярной звездыздесь во фрунт становилась Россия,все народы скликая в ряды.И отсель до морей ледовитыхотдавалося в каждой груди:— Землекопы есть?.. — Мы!.. — Выходите!..— Есть партийные?.. — Есть!.. — Выходи!..

Я партийным по юности не были в ударники шибко не лез,и ржаного пайкового хлебамне хватало на ужин в обрез.Жил я вроде без лени и страха,может, слаб на большие дела,и своя, пусть худая, рубахаближе к телу всегда мне была.Но скажу безо всякой оглядки,договор отработав сполна:здешних мест голоса и порядкипереполнили сердце до днато ли ширью своей многолюдной,всем открытой на страдный постой,то ли близкою, завтрашней, чудной,несказанной пока красотой.И какую разгадку найти ей,если дивную, грозную тукто — индУстрией, кто — индустрИей,кто — гигантом зовет красоту.Был мне люб ее образ и страшен:весь в громах, в озаренном дыму,свыше сказочных замков и башен,недоступных уму моему.И еще — будто крепость, могучей,аж до неба, с железной трубой,той, что станет щитом или тучейнад моей деревенской судьбой.

…Будто выдало время задаток,чтоб ценой отработанных силжил и я под брезентом палаток,под подушкой портянки сушил.По гудкам поднимался до свету,шел под бурями, щеки знобя,кроме города, коего нету,никаких городов не любя.Да чтоб ждал я по собственной воле,по денечкам считая года,как заветного дня своей доли,как великого часа, когдавстанет наземь в железной оправечудо-юдо — мудреный заводи в деревню меня не отправит,а в ученье к себе позовет.Вот и ждал я, да сбился со счета,сколько дней отстоял я в строю,сколько гербовых грамот почетазаработал на душу свою.И не счесть ни в кубах и ни в тоннах,не упомнить, какое числолесу, камня, земли да бетоначерез руки мои перешло,сколько жару да хмельного пота,силы сердца, да мозга, да рукзабрала и дала мне работа —высший курс постройковых наук.

Стал я чуточку старше и крепче,и не раз довелось замечать,кто-нибудь да и спросит при встрече:«А по батюшке как величать?..»А однажды сошлись на ночевкувсе соседи мои за чайком.Вдруг заходит охранник с винтовкойи велит мне немедля в партком.Время позднее, стужа снаружи,на меня все глазеют молчком:дескать, что ж, подпояшься потуже,чай допей, запасись табачком.Чай не в чай, а пугать себя нечем.И пошли. К огонькам по прямой.А пурга наседает на плечи,а охранник молчит, как немой.А в парткоме народу не меньше,чем в нарядной у нас пред гудком.Бригадир с первой домны, мой сменщик,у порога шепнул мне: — Нарком!..Ну вхожу я, дают мне дорогу.Я опешил… А тут наш прорабувидал меня, вышел к порогу,тянет к центру: давно, мол, пора!Только слышу, как громко да частобьется сердце мое на весь мир.А прораб говорит: — Наш участок……по три нормы… бетон… бригадир…Человек с обаятельным взглядомглаз горячих, в искринках огня,вдруг легко поднимается рядоми глядит и глядит на меня.И тогда задохнувшись огромнымрыбьим вдохом, я вымолвить смог:— Добрый день… Я Егор… с первой домны…Добрый вечер, товарищ… — и смолк.То ли грудь от волнения сжало,то ли сердце зашлось под пургой.А нарком, как ни в чем не бывало,руку сжав, подсказал мне: — Серго…Никогда не игравший с мечтою,я стоял наяву перед ним,чести этакой вовсе не стояпо трудам невеликим своим.И при всех вдруг меня разуважил,молвит, голосом ласку храня:— Ну спасибо товарищам вашим,вам — от Партии и от меня!..Чем же было теперь отвечать мне,если в жизни моей небольшойни высоких заслуг за плечами,ни глубоких наук за душой.А нарком — напрямик, без осечки —сыплет мне за вопросом вопроспро житье, про палатки, про печки,про еду, да пимы, да мороз…И, ни в чем не успев разобраться,говорю, осмелев наконец:— Это верно! Живем тут с прохладцей…Так и я ведь мужик, а не спец!..Улыбнулся он, двинул бровями:— Что ж, прошу извинить за приемда за то, что послали за ваминевзначай человека с ружьем…А потом попрощался со мною,сел на белый некрашеный стули, чуть-чуть покачав головою,на прораба с укором взглянул.

Я не знаю, взаправду ли, в сказке —каждый час, каждый день, каждый годсам Железный нарком по-хозяйскиобходил все участки работ.Будто б раз перед самым рассветом,приглушив от волненья буры,горняки его видели летомна крутых горизонтах горы.А под осень — на трапах плотины,по приметам действительно он,с бригадиром одним беспартийнымполчаса толковал про бетон.По сугробным, невидимым тропам,поздним вечером, в лютый буранон зашел на часок к землекопамв освещенный костром котлован.Может, нами порой не примечен,утомясь от бессонниц и дел,для торжественных радостей встречибеспокоить он нас не хотел.И, по компасу путь выбирая,шел пешком через ямы и тьму,к первым стройкам переднего края,лишь по картам знакомым ему.Ну а люди легко разглядели,самым сердцем подметив в тот час,как шагает он в длинной шинели,нахлобучив кубанку до глаз.Каждый раз — и зимою и летом —не по слухам, не зря, не тайком,по своим незабвенным приметамзнали мы, что приехал нарком.Эх, и мыкались братцы-завхозы,окна мылись, и шторки цвели,и прорабы метались, как грозы,под ногами не чуя земли.И не как-то бочком да вразвалку —все начальники наши в моментвраз бросались к бетономешалкамдобывать нам песок и цемент.Будто в праздник, на скатерти белой,вся бригада, садясь у стола,даже щи со сметаною ела,даже чай с белым хлебом пила.А по складам, конторам, столовымшепотком, отдаваясь как гром,проходило железное слово,огнестрельное слово: «Нарком!»И недаром, бывало, с устатку,загораясь душевным огнем,горожане в походных палаткахпо ночам толковали о нем.Дескать, наш, настоящий, народныйкомиссар всех заводов и гор,будто он еще в давние годывел с самим Ильичем разговор:как Россию спасем да распашем,доживем до великой поры,станем строить индустрию нашуу чудесной Магнитной горы.…И теперь вот, по-воински тугосжав солдатскую пряжку ремня,он проходит, оставивший другатихо спящим сейчас у Кремля.В самый полдень, на зорьке, ночамион идет сквозь жару и сквозь снег,строгий-строгий, железный начальник,Ильичевой души человек.

…Мы вчера разобрали палатку,перебрались в бревенчатый дом,домну сдали под сборку да кладку,вроде б с домной простились на том.Желтой курткой шагреневой кожинаградил меня нынче цехком…Даже будни на праздник похожипри отменном порядке таком.И, возможно, взаправду как в сказке,каждый час, каждый день, каждый годмой товарищ Серго по-хозяйскиобходил все участки работ.

Глава первая