Психология религиозного фанатизма - Геогрий Чистяков

Психология религиозного фанатизма

«Фанатизм от лат. fanatismus - исступленная, доведен­ная до крайней степени приверженность к каким-либо верованиям или воззрениям, нетерпимость к любым др. взглядам, напр. религиозным». Так определяет фанатизм вовсе не Краткий словарь иностранных слов и не какое- либо другое краткое руководство для студента, но послед­нее издание БСЭ. Уже сам объем этой статьи ярче, чем что-либо другое, показывает, что в отечественной науке это понятие крайне мало осмыслено и разработано. И это притом, что само слово «фанатизм» весьма широко употреблялось в атеистической литературе 20-80-х го­дов, когда религиозными фанатиками объявлялись и Франциск Ассизский, и преп. Серафим Саровский, и святая Тереза из Лизье, и Папа Иоанн Павел И, и о. Алек­сандр Мень и многие другие.

Из практически любого контекста понятно, что сло­вом «фанатизм» обозначается какая-то экстремальная форма религиозности. Но каково же на самом деле ме­сто, занимаемое термином «фанатизм» в ряду таких по­нятий, как аскетизм, религиозный фундаментализм или экстремизм, изуверство и т.д.?

Впервые в оборот это понятие ввел Жак Бенинь Боссюэ (1627—1704), католический епископ, бывший одним из главных идеологов французского абсолютиз­ма и видевший в католичестве, достаточно резко обосо­бившемся от Рима и по сути превращенном в националь­ную религию, официальную систему взглядов для мо­нархической Франции. Для него фанатиками были протестанты, поскольку они полагают, что все их «меч­тания» вдохновлены Богом. Для Боссюэ фанатики - это не парижские буржуа, которые в 1572 г. в ночь на 24 ав­густа, когда празднуется день апостола Варфоломея, «со всех ног, - как напишет потом Вольтер, - бросились уби­вать, перерезать горла, выбрасывать из окон и рубить на куски своих сограждан только за то, что они не ходи­ли к мессе». Фанатики для Боссюэ именно протестанты, ибо они ощущают, что их вера зависит только от Бога, но никак не от церковных установлений или кем бы то ни было утвержденных правил.

Пьер Бейль (1647-1706), а вслед за ним и «Французская энциклопедия» (1777 г.), а вернее, автор статьи о фана­тизме М. Делейр, бывший специалистом по философии Ф. Бэкона, дают принципиально иное определение фа­натизма. Это «введенное в действие суеверие» или плод незнания, примитивной души, иррационального или, вернее, предрационального (prerationel) сознания. «Фанатизм родился в лесах среди ночной темноты и па­нических страхов и воздвиг первые языческие храмы».

Если Боссюэ дает католическое, хотя, разумеется, не разделяемое католическими учеными сегодня, толкова­ние термина «фанатизм», то Бейль и «Французская эн­циклопедия» предлагают под фанатизмом понимать все, что касается ранних форм религии, а шире - рели­гиозного чувства вообще. Однако как Боссюэ, так и Бейль связывают фанатизм с теми ощущениями, кото­рые переживает верующий. В сущности, при всей кажу­щейся несовместимости двух определений фанатизма, и в том и в другом случае речь идет о самостоятельном религиозном чувстве, не регулируемом никакой бого­словской системой или церковной структурой.

Таким образом, он связывает само слово fanaticus с представлениями об эпифании или о богоявлении. Именно на этот аспект культа Кибелы или Беллоны об­ратил внимание весьма начитанный в античных авто­рах Боссюэ, когда впервые употребил слово «фанатик» в новоевропейском контексте. Протестанты или, к при­меру, английские квакеры, о которых он упоминает в речи, сказанной на похоронах английской королевы, кажутся ему фанатиками именно по той причине, что считают, что все их мечтания богодухновенны или вну­шены им Самим Богом.

Принципиально новое определение фанатизма, став­шее классическим, дает Вольтер в вышедшем в 1764 г. в Женеве «Философском словаре». Он выдвигает следу­ющее положение: «Тот, кому свойственны экстазы и ви­дения, кто принимает свои сны за нечто реальное и пло­ды своего воображения за пророчества, того можно на­звать энтузиастом, но тот, кто поддерживает свое безу­мие, убивая, фанатик». Суть фанатизма, по Вольтеру, заключается в том, что фанатик, отстаивая ту ортодок­сию, хранителем которой он себя считает, готов каз­нить и убивать, при этом он всегда и исключительно опирается на силу. «Наиболее отвратительным приме­ром фанатизма» является для Вольтера Варфоломеев­ская ночь. Вольтер говорит и о фанатиках с холодной кровью - это «судьи, которые выносят смертные приго­воры тем, кто думает иначе, чем они».

Вольтер определяет и некоторые черты психологии фанатизма. Это не просто «плод незнания и примитив­ной души», как утверждает «Французская энциклопе­дия», но он всегда тесно связан с психологией толпы: «книги гораздо меньше возбуждают фанатизм, нежели собрания и публичные выступления». Фанатизм всегда sombre et cruel, то есть «мрачен и жесток», это одновре­менно superstition, fievre, rage et colere (суеверие, лихорадка, бешенство и злоба).

Если вспомнить о том, что Буше-Леклерк считал не вполне надежной общепринятую этимологию слова fanaticus от fanum, то разумно будет предположить, что вольтеровское определение фанатизма базируется и на том, что каждый, кто знает греческий язык, несомнен­но услышит в латинском слове fanaticus отголосок грече­ского прилагательного thanatikos (§avcmx6<;) - смерто­носный. Фанатику всегда свойственно пренебрежитель­ное отношение к жизни - как к чужой, так и к своей собственной. Как те пилоты-террористы, что направи­ли пассажирские самолеты на здания Всемирного тор­гового центра в Нью-Йорке, погибли сами и погубили тысячи человеческих жизней. Несколько лет тому назад в интернете, на одном из православных форумов поя­вился целый ряд реплик по поводу того, что страдаю­щим онкологическими заболеваниями детям, которым помогает группа учеников о. Александра Меня, лучше и полезнее в духовном плане было бы умереть, нежели принимать помощь от еретиков. Ибо именно еретика видят в о. Александре многие православные неофиты, разумеется, имеющие с православием очень мало обще­го. Вот еще один вполне современный и на самом деле не менее страшный, чем 11 сентября 2001 г., пример пренебрежительного отношения к жизни, увы, типич­ного для фанатика. При этом фанатик как бы замещает Бога, Который, с его точки зрения, медлит, и начинает судить и действовать вместо Бога.

«Фанатизм, - пишет об этом Бердяев, - не допускает сосуществования разных идей и миросозерцаний. Существует только враг. Силы враждебные унифициру­ются, представляются единым врагом». И далее: «Коммунисты, фашисты, фанатики "ортодоксального" Православия, Католичества или Протестантизма ни с какими идеями не спорят, они отбрасывают противни­ка в противоположный лагерь, на который наставляют­ся пулеметы». Фанатик, как правило, не осознает, ско­рее, лишь ощущает слабость своей позиции, но при этом мобилизует все свои силы именно на беспощадную защи­ту исповедуемой им истины.

Фанатизм выходит на авансцену истории в эпохи, во- первых, упадка живой веры и кризиса религиозного ми­росозерцания, во-вторых, в моменты смены духовных ориентиров, когда большинство верующих крайне слабо представляют, во что они верят, и, наконец, в те перио­ды, когда в жизни общества вообще начинает преобла­дать новое. Именно поэтому религиозный фанатизм, инквизиционные процессы, «ауто-да-фе» (португальское выражение auto da fe происходит от латинского actus fidei, т.е. «акт веры»), те костры, в огне которых погибли Ян Гус, Савонарола, Мигель Сервет, Джордано Бруно и мно­гие другие, и, наконец, Варфоломеевская ночь стали, если так можно выразиться, тенью Возрождения.

Бурное развитие национальных языков и литератур, а затем и изобразительных искусств (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело), невероятно быстрое распространение книгопечатания по всей Европе и по­следовавший за этим книжный бум XVI века, великие географические открытия (Васко да Гама, Колумб и Магеллан) и революция в области классической науки (Коперник, Тихо Браге и И. Кеплер) менее чем за сто лет изменили мир до неузнаваемости. Все это спровоци­ровало тот гигантский кризис в области религиозного миросозерцания, который вылился в реформацию и контрреформацию. Появляются переводы Библии на все языки Европы, рождаются новые, порою совершен­но немыслимые прежде богословские и философские идеи. Это не может не вызвать реакции не только у сред­него верующего, который в новых условиях оказывает­ся полностью дезориентированным и начинает яростно защищать свою истину, правду былых времен, унаследо­ванную от предков и уже поэтому священную, но порою и у яркого мыслителя. Так было с Томасом Мором, кото­рый оказался среди тех, кто добился казни автора ан­глийского перевода Священного Писания Вильяма Тиндейла.

XX век во многом похож на эпоху Возрождения. Телефон, радио и телевидение, научно-техническая ре­волюция в целом, ядерная физика и атомная бомба, ави­ация, космические полеты, наконец, интернет и иссле­дования в области клонирования, - все это так же до неузнаваемости изменило жизнь вокруг нас, как это было в XVI веке. Человек, исповедующий традицион­ные ценности, не успевая осмыслить все, что происхо­дит вокруг него, с легкостью попадает в ловушку фана­тизма. Это почти всегда случается в том случае, если (ис­пользую евангельский образ) суббота, т.е. следование религиозным нормам и букве закона, той или иной иде­ологии или догме и т.п. оказывается для него ценнее жи­вого человека. В сущности, именно об этой ловушке Иисус многократно говорит на страницах Нового Завета, об­личая книжников и фарисеев.