Человек, который мог творить чудеса - Герберт Уэллс

Герберт Уэллс

Человек, который мог творить чудеса

Трудно сказать, была ли эта способность врожденной. Что касается меня, я думаю, что она возникла у него внезапно. До тридцати лет он был скептиком и не признавал никаких чудесных сил. Здесь кстати будет заметить, что это был человек маленького роста, с темнокарими глазами, густой щеткой рыжих волос и усами, закрученными кверху; все лицо у него было в веснушках. Звали его Джордж Мак Уиртер Фотерингей — имя, вовсе не заставляющее ожидать чего-нибудь чудесного, — и он служил клерком у Гомшота. У него была привычка высказывать свои мнения в категорической форме. И вот однажды, когда он утверждал, что чудеса невозможны, он в первый раз почувствовал, что сам таит в себе сверхъестественные силы.

Дело было в кабачке «Длинный дракон», и Тодди Бимиш, возглавляя спорщиков, бросил ему однообразную, но довольно сильно действующую реплику: «Это — по-вашему», которая вывела мистера Фотерингея из терпения.

Кроме этих двух лиц, в комнате находились; какой-то запыленный велосипедист, хозяин кабачка Кокс и мисс Мейбридж, почтенная и немного тучная служанка «Дракона». Мисс Мейбридж стояла спиной к мистеру Фотерингею и мыла стаканы; остальные смотрели на него, смеясь над безуспешностью его доводов.

Раздраженный тактикой в духе Торрес-Ведраса[1], принятой мистером Бимишем, мистер Фотерингей прибегнул к не совсем обычному риторическому приему.

— Послушайте, мистер Бимиш, — сказал он, — попробуем ясно определить, что такое чудо. Чудо — это что-то противоречащее законам природы, вызываемое силой воли: если бы чудес не жаждали, они не могли бы произойти.

— Это — по-вашему! — возразил Бимиш.

Мистер Фотерингей обратился к велосипедисту, который до сих пор слушал молча. Тот кивнул, потом нерешительно кашлянул и взглянул на мистера Бимиша. Хозяин отказался высказать свое мнение, и мистер Фотерингей опять обратился к Бимишу, который вдруг, совершенно неожиданно, согласился с его определением чуда.

— Например, — продолжал Фотерингей, ободренный, — вот что было бы чудом. По законам природы, эта лампа не может гореть, если ее перевернуть вверх дном. Не правда ли, Бимиш?

— Это вы говорите, что не может, — отвечал Бимиш.

— А вы? — вскричал Фотерингей. — Вы полагаете, может, а?

— Нет, — неохотно согласился Бимиш, — не может.

— Отлично, — сказал Фотерингей. — Теперь представим себе, что приходит человек, — ну, хоть я, например, — становится вот тут и говорит лампе, вот как я говорю, сосредоточив всю свою волю: «Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть» и… Ого!

Да, тут всякий воскликнул бы «ого!». На глазах у всех совершилось невозможное, невероятное. Лампа, опрокинувшись, повисла в воздухе и преспокойно продолжала гореть, причем острый конец пламени был обращен вниз. И это была лампа кабачка «Длинный дракон».

Мистер Фотерингей стоял, не двигаясь с места, протянув указательный палец и нахмурив брови. Велосипедист, который сидел ближе всех к лампе, вскочил и перепрыгнул через прилавок. Все отскочили в сторону. Мисс Мейбридж обернулась и вскрикнула. Лампа оставалась в том же положении около трех секунд. Потом послышался слабый возглас Фотерингея: «Не могу больше!» Он сделал шаг назад, и в то же мгновение опрокинутая лампа вспыхнула, грохнулась на стойку и погасла.

Хорошо, что у нее был металлический резервуар, иначе дом загорелся бы. Мистер Кокс первый опомнился и без лишних слов объявил, что Фотерингей — болван. Фотерингей был не в состоянии даже оспаривать этого утверждения. Он был слишком изумлен тем, что произошло. Последующий разговор нисколько не уяснил происшедшего: все горячо поддержали мистера Кокса. Все обвиняли Фотерингея, наперебой доказывая ему, что своими дурацкими фокусами он нарушает общественный покой и безопасность. Он сам был расстроен и страшно растерялся; он готов был согласиться с ними и почти не возражал, когда ему сказали, чтобы он шел домой.

Он шел по улицам, разгоряченный и красный, со смятым воротничком, с болью в глазах, с горящими ушами, и тревожно косился на каждый уличный фонарь, мимо которого проходил. Только оказавшись в одиночестве, в своей маленькой спальне на Черч-Роу, он смог восстановить в памяти все происшедшее и спросить себя: «Что же, наконец, произошло?»

Он снял пиджак и ботинки. Усевшись на постель и сунув руки в карманы, он в двадцатый раз повторял то самое, что уже раньше говорил в свою защиту; «Я вовсе не хотел, чтобы эта проклятая штука опрокинулась». Вдруг он сообразил, что в ту минуту, когда он произносил свое приказание лампе, он, помимо своей воли, пожелал, чтобы сказанное осуществилось. Потом он вспомнил, что, увидев лампу в воздухе, он почувствовал, что от него зависит удержать ее в таком положении, хоть и не понимал, отчего это так. Ум у него был не философского склада, иначе его поразило бы это «желание против воли» и он понял бы, что коснулся одного из самых темных вопросов в учении о свободе воли. Но он не имел об этом ни малейшего понятия, и так как, очевидно, его размышления не приходили ни к каким логическим выводам, он решил проверить их на опыте.

Он решительно протянул руку к свечке и, хотя ему казалось, что он делает глупость, сосредоточился и произнес: «Поднимись вверх!» Его сомнение тотчас исчезло: свеча поднялась и одно мгновение висела в воздухе. А когда мистер Фотерингей открыл рот, чтобы перевести дух, она с шумом упала на ночной столик и оставила мистера Фотерингея в темноте; только фитиль слабо блеснул и погас.

Минуту или две мистер Фотерингей сидел в темноте не двигаясь.

— Да, это произошло, — промолвил он. — Но как — хоть убей, не понимаю.

Он тяжело вздохнул и стал шарить в карманах, отыскивая спички. Там спичек не было, и он стал искать их на ночном столике.

— Где бы найти спички? — произнес он.

Он поискал в пиджаке, но и там спичек не оказалось. Тогда ему пришло в голову, что со спичками тоже можно творить чудеса. Он протянул руку и уставился на нее в темноте.

— Пусть в этой руке будет спичка! — сказал он. На ладонь ему упало что-то легкое, и пальцы его сжали спичку.

После нескольких напрасных попыток зажечь ее об стол, он догадался, что это безопасная спичка. Он бросил ее и тут же пожелал, чтобы она сама зажглась. Он пожелал этого и увидел, что она загорелась на коврике перед кроватью. Он схватил ее, но она погасла. Его вера в собственную силу мгновенно выросла. Он ощупью нашел свечу и вставил ее в подсвечник.

— Ну, теперь зажгись! — сказал Фотерингей, и свеча в ту же секунду зажглась. При свете ее он увидел черную дырочку в коврике и струйку дыма, тянувшуюся оттуда. Несколько секунд он смотрел то на эту дырочку, то на огонь свечи и вдруг встретился глазами со своим собственным отражением в зеркале. Он вопросительно посмотрел на него.

— Так как же насчет чудес? — спросил он наконец, обращаясь к своему отражению.

Последующие размышления мистера Фотерингея были хоть и напряженными, ко чрезвычайно смутными. Он видел, что все дело просто в его воле. Ему не хотелось производить дальнейшие опыты, по крайней мере, пока он не обдумает прежних. Все-таки он заставил подняться в воздух листок бумаги и сделал воду в стакане сначала красной, потом зеленой; затем он создал улитку, тем же путем уничтожил ее и чудесным образом сотворил новую зубную щетку. В течение немногих часов он окончательно убедился, что обладает редкой, необычайной силой воли, — факт, который он отчасти замечал и раньше, хоть не был в нем вполне уверен. К неприятному чувству душевного смятения примешивались теперь гордость от сознания своей исключительной способности и смутное предчувствие возможных выгод. Вдруг он услышал, что церковные часы пробили час, и так как ему еще не приходило в голову, что он может чудесным образом избавиться от работы в конторе Гомшота, он опять стал раздеваться, чтобы поскорее лечь в постель.

Когда он снимал через голову рубашку, его осенила блестящая мысль.

— Пусть я буду в постели! — произнес он и сейчас же очутился в постели. — Раздетым, — прибавил он и, найдя, что простыни холодны, быстро проговорил: — И в своей ночной рубашке. Нет, в тонкой, мягкой шерстяной рубашке. Ах! — воскликнул он наслаждаясь. — А теперь пусть я спокойно засну!

Он проснулся в обычное время и, сидя за завтраком, мучился сомнениями, не были ли все его вчерашние приключения просто необыкновенно живым сном. Наконец он решился проделать несколько небольших опытов.

Так, он съел за завтраком три яйца: два подала ему хозяйка — это были хорошие, но дешевые яйца, — а третье было прекрасное, свежее гусиное яйцо, которое он добыл, сварил и подал себе сам при помощи своей поразительной силы воли. Он отправился в контору Гомшота в глубоком, но тщательно скрываемом волнении и вспомнил о скорлупе третьего яйца только вечером, когда о ней заговорила хозяйка. Весь день он не мог работать, поглощенный размышлениями о своей новой силе. Но это не причинило ему никаких неудобств: всю свою работу он сделал чудесным способом в последние десять минут.