Око за око - Чарльз Биркин

Биркин Чарльз

Око за око

Чарльз БИРКИН

ОКО ЗА ОКО

Четыре свечи в старомодных стеклянных подсвечниках мягко освещали столовую, наполняя темные углы комнаты смутными колеблющимися тенями.

Джимми Клинтон посмотрел на своих гостей. Справа от него сидела мисс Джеральдина Виктор. Ее внешность была весьма примечательной: темно-красное бархатное платье оттеняло великолепные, цвета воронова крыла волосы, тщательно расчесанные и затянутые в тугой узел на затылке. Ей было около тридцати пяти лет, и она считалась одной из наиболее удачливых романисток "изысканного стиля".

Рядом с ней сидела жена Джимми, Наоми. Миниатюрная блондинка, чья внешность великолепно контрастировала с таинственной красотой писательницы. Сидя на стуле, Наоми наклонилась вперся" постукивая пальцами левой руки по полированной поверхности стола.

- Но, Джимми... Если полиция знает, кто это сделал, почему они его не арестуют?

- Потому что нет решающих улик, дорогая.

- Понимаете, миссис Клинтон, - вмешался в разговор сэр Генри Мэтью, человека можно лишь раз привлечь к суду за убийство, и полиция вполне резонно считает, что рано или поздно он себя выдаст.

- Или недостающее звено в цепи улик будет восстановлено, - заключал Джимми.

- Абсолютно верно. - И сэр Генри во второй раз наполнил бокал портвейном.

- Как бы ни было, я уверена, что преступление совершил шофер, и нахожу просто скандальным факт, что убийца останется безнаказанным, - упрямо повторила Наоми.

- Конечно, убийство совершил он. Как жаль, что я не имею права выносить приговоры, - добавила Джеральдина с какой-то злобой.

Сэр Генри улыбнулся Джимми: "А еще говорят, что женщины - слабый пол".

- Но ведь это было ужасное преступление. Бедная девочка. Мне сказали, что подробности слишком ужасны, чтобы быть опубликованными. Знаете, ей было всего шестнадцать. Таких людей нужно казнить каким-то особым, более жестоким способом. Их мало лишь повесить, - настаивала Джеральдина.

- Должен вам сказать, что я знаком с доктором Питерсом уже много лет. - Тихие слова сэра Генри прозвучали как-то завораживающе на фоне неистовых реплик Джеральдины.

- Вы хорошо его знали? И девушку? Как интересно! - Наоми охватило возбуждение.

- Да, я знал Анджелу. Правда, не сказал бы, что очень хорошо. Она была прелестнейшим созданием. Я с трудом могу поверить всем этим ужасам, описанным в газетах. Но когда вы доживете до моих лет, моя дорогая юная леди, вас ничто уже не сможет удивить.

- Разве вы не думаете, что преступление совершил шофер, его фамилия, кажется, Ярроу?

- Без сомнения, - ответил Мэтьюз. - Но раз улики неубедительны, мы ничего не можем поделать.

- Я думаю, что это преступление - позволит ему скрыться. Он совершит что-нибудь подобное еще раз. Такие люди не могут остановиться, - сказала Наоми. - Кто-то должен наказать его - в этом нет никаких сомнений.

- Ты можешь быть уверена, что в следующий раз они до него доберутся.

- Хотелось бы верить. Но платой за это может быть еще одна бесполезная жертва.

- Ну, хорошо, Наоми, что, по-твоему, я должен сделать?

- Я не говорю, что ты должен что-то сделать, но кто-либо другой просто обязан. Отец девушки, или брат, или еще кто-нибудь.

- Анджела была единственным ребенком в семье.

- Скажите, сэр Генри, этот Питере не тот самый доктор Питере? спросил Джимми.

- Именно он.

- Человек, который творит чудеса со щитовидной железой? Но тогда почему, - драматично спросила Джеральдина, - местом жительства он выбрал Уимблдон?

Сэр Генри засмеялся.

- Да потому что, - сказал он, - с возрастом человек начинает ценить тишину и спокойствие, мисс Виктор.

- Довольно странно, что люди считают, что если бы он не жил возле такого пустынного места, как Коммон, то его дочь была бы жива.

- Надо сказать, что безлюдных мест хватает и на полпути к Гайд-парку.

- Давайте больше не будем говорить об убийствах, - передернув плечами, сказала Наоми, - если вы согласны, Джеральдина, то мы предоставим возможность им одним насладиться жуткими деталями преступления.

Джимми встал, чтобы открыть им дверь. На пороге Наоми обернулась и сделала напоследок замечание:

- И не занимайтесь этой мерзкой болтовней слишком долго, Джимми, иначе мы опоздаем в театр.

Оставшись вдвоем, мужчины немного помолчали, размышляя об ужасной трагедии, интерес к которой в обществе не угасал последние несколько дней.

- Бренди?

- Нет, спасибо, лучше немного этого отличного портвейна.

Джимми налил себе крепкого бренди и повернулся к гостю.

- А как вы думаете, что теперь ждет этого Ярроу? Ему будет чертовски трудно найти работу, не правда ли?

- Исключительно трудно. Наверняка, он постарается начать новую жизнь где-нибудь в колониях.

- Или изменит свое имя?

- Не думаю. Если он сделает это, он все равно не сможет скрыть свою тайну. Поэтому, попав под подозрение, очень немногие убийцы прибегают к этому способу. Я думаю, что в один прекрасный момент он просто скроется.

- Да, грязное дело.

- Более грязное, чем вы думаете, Джимми. Как выразилась мисс Виктор, детали слишком отвратительны, чтобы о них узнала публика. Девушке было всего шестнадцать...

- Джимми! - позвала Наоми из холла.

- Ну, ладно. Иду, дорогая! - крикнула ответ Клинтон. - Извините за то, что вынужден вас прервать, - обратился он к сэру Генри, - я думаю, что Наоми очень хочет увидеть поднятие занавеса.

Джордж Ярроу сидел на кровати в маленькой комнате, которую он снимал в доме № 77 по Элдетон-роуд в Уимблдоне. Комната была небольшой и необыкновенно скучной на вид, но плата за нее составляла всего восемь шиллингов в неделю, и хозяйка поддерживала ее в относительной чистоте. У Джорджа до сих пор не прошло потрясение от того испытания, через которое ему пришлось пройти. Суд был настроен враждебно, и вина его для всех была очевидна. И он знал свою вину, и сознание этого и придавало ему такую отчаянную храбрость. А его защита была так слаба. Он утверждал, что во время совершения преступления прогуливался по Гайд-парку, и никто не мог этого опровергнуть. Человек, который обвиняется в преступлении, считается невиновным, пока вина его не будет доказана в английском суде. И у Джорджа были все основания радоваться этому. Но был момент, когда его положение показалось критическим. Никогда за тридцать лет своей жизни Ярроу не испытывал такого глубокого ужаса, который он почувствовал, когда против него одна за другой стали приводиться проклятые улики.

Вокруг него была атмосфера полного отчуждения и неослабевающей враждебности, которая его пугала, безжалостные глаза, изучавшие его лицо, насмешки толпы, ожидавшей, когда он выйдет из здания суда.