Лес - Иван Горбунов

Иван Федорович Горбунов

Лес

(Ночь. Луговина в лесу. Посередине разложен костер).

ЯВЛЕНИЕ I

АНТОН и СЕМЕН сидят у костра; ПРОХОР поодаль лежит на армяке.

Антон (подкладывая хворост).

Ночь-то какая… Тихо!..

Семен.

Тихо!..

Прохор (Зевая).

Время чудесное… (Молчание). Эко, братцы, это лес!..

Чего в ем нету: и трава всякая, и птица разная…

Антон.

Божье произволенье!..

Семен.

И клад, ежели когда попадается, – все в лесу… Что за причина, братцы: тетка Арина девять зорь ходила за кладом. Станет копать – все уходит, пойдет домой – опять покажется. Так и не дался.

Прохор.

Брать, значит, не умела. Без разуму тоже не возьмешь.

Семен.

Я бы сейчас ухватил!

Прохор.

Ухватил один такой-то!.. Я тоже однова ходил, ходил…

Антон.

Може, его и не клали…

Прохор.

Клад был… это верно.

Семен.

Что ж, братец мой, во сне тебе это привиделось, али как? Тетка Арина сказывала, вишь, ей старец во сне объявился: хочу, говорит, я, раба Божья, счастье твое тебе сделать; ступай ты, говорит, на зоре к Федькину дубу, только ты иди, а назад чтобы не глядывайся.

Придешь ты, говорит, к Федькину дубу, оборотись лицом к зеленому лугу, отойди девять шагов и копай тут…

Прохор.

Нет, мне беглый солдат означил… по его речам я искал.

Антон.

Поймал ты, значит, его, солдата-то?

Прохор.

Поймал.

Семен.

Какой смелый!..

Прохор.

Чего робеть-то?

Семен.

Как чего, братец мой! убьет.

Прохор.

Ничего. На войне ежели – вестимо убьет; а в лесу он ничего, потому отощает. В лесу что он ест? Есть ему нечего… Ягода… Ягодой, али корешком каким ни на есть сыт не будешь. Ну, и отощал человек, – силу, значит, забрать не может. Опять же и ружья этого при ем нету.

Антон.

А ты в лесу его захватил?

Прохор.

В лесу; опричь лесу ему жить негде. Шел я тогда на покос, только что солнышко встало: смотрю, голова, а он сидит это, муницию свою заправляет. Подошел я к ему. Увидал это он меня – ровно бы вот лист затрясся. – Какой ты такой есть человек? говорю. – Ступай, говорит, дядюшка, своей дорогой, коли худа себе не хочешь. – Зачем, говорю, – идти мне некуда: я здешний. – Ничего ты, говорит, сделать мне не можешь, потому, говорит, я служу Богу и великому государю. – Мне, говорю, твоя душа не нужна, а что собственно к начальству я тебя предоставлю. – Испужался.

Семен.

Испужался?!..

Антон.

Испужаешься! За это ихнего брата не хвалят.

Прохор.

Где хвалить!.. Делать, говорю, нечего, друг мой сердечный, пойдем. – Есть, говорит, на тебе крест? – Есть, говорю. – Крещеный ты, говорит, человек, а своего брата не жалеешь: мне ведь, говорит, наказанье великое будет. – Я этому, говорю, голубчик, непричинен.

Семен.

Как же, сейчас ему лопатки назад и закрутил?

Прохор.

Без этого нельзя… порядок. Завязал это я ему назад руки, повел к становому. – Пусти, говорит, меня, дядюшка: – клад я тебе за это покажу, в купцы тебя произведу. – Сказывай, говорю, где? Коли верно скажешь, помилую. – Стал это мне сказывать приметы, где и что, а ребята ваньковские нам навстречу. – На войну, что ли, говорят, господа честные, идете? Обступили нас, стали допрашивать, да так вплоть до станового и шли. Опосля уж я искал, искал этого места: ровно и похоже найдешь, – станешь копать: нет. Так и бросил.

Семен.

А кабы нашел – ладно бы было.

Прохор (повернувшись на другой бок).

Пущай кто другой ищет. (Продолжительное молчание).

Антон.

Соловьи-то петь перестали. Оченно уж я люблю, коли ежели когда соловей поет.

Прохор (зевая).

Синица лучше.

Антон.

Где ж синице!.. Синице супротив соловья не сделать.

Прохор.

Сделает…

Антон.

Невозможно!.. Да ты соловьев-то слыхал ли?

Прохор.

Где слыхать! У нас их на мельнице тьма тьмущая, и домики для их понаделаны.

Антон.

Это скворцы!..

Прохор.

То бишь, скворцы… Все одно, и скворцы поют.

Антон.

Соловей, ежели теперича, когда петь ему, он сейчас… фиу, фиу. (Подражает пенью соловья; в лесу раздается свист).

Семен (прислушиваясь).

Что свистишь-то?

Антон.

А что?

Семен.

Погоди… молчи… (Все прислушиваются; опять раздается свист).

Прохор.

Разгуляться вышел…

Антон.

Кто?

Прохор (таинственно).

Кто? – Известно, кто.

Семен.

Теперича, ежели табун где близко, весь табун угонит.

Прохор.

Ничего, стороной пройдет.

Антон.

Да что вы, черти! – это сыч.

Семен.

Похоже!

Антон.

А то нет? Эх, вы!..

Прохор.

Коли свистит – ничего; а иной раз ровно малое дитя плачет… как есть ребенок.

Семен.

У нас летось под самый Успленьев день табун угнал.

Антон.

Ну, ври под пятницу-то!

Семен.

Вплоть до реки гнал.

Прохор.

Как до реки догнал, так и шабаш, дальние не погонит, жалеет тоже скотину-то.

ЯВЛЕНИЕ II

ПАВЕЛ-лесник (выходит справа).

Павел.

Что ж огонь-то не гасите… не спите?

Семен.

Так, сами промежду себя разговариваем.

Павел.

Спать чай пора.

Прохор (тихо).

Сам сейчас окликался.

Павел.

В обход ходил – не слыхал. Что ж, мы к этому привычны… это нам ничего.

Семен.

А мне, братец ты мой, жутко стало.

Павел.

По первоначалу, как я в лес пошел, и мне жутко было. Привык. Идешь, бывало, по лесу-то, все нутро в тебе переворачивает, а теперь ничего. Лихого человека бойся, а лешой ничего тебе не сделает. Домовой хуже – тот наваливается; а лешой, коли он уже оченно когда разбалуется, так он только тебя обойдет. Опять же на него молитва такая есть… особенная. Коли кто эту молитву знает, тому ничего.

Семен.

А ты, дядя Павел, знаешь?

Павел.

Нам нельзя без этого. Я, окромя молитвы, заговор на его знаю. Куда хошь иди – не тронет.

Прохор.

Обучи нас.

Павел.

Не переймете. Зря тоже этого не сделаешь.

Семен.

Ему заговор ничего: заговору он не боится:

Антон.

А мне, братцы, дворянин один в Калуге сказывал про лесовиков-то: ты, говорит, ничему этому не верь, никаких лесовиков нет, это так зря болтают.

Павел.

Много знает твой дворянин-то!

Антон.

Ни лесовиков этих самых, ни ведьмов – ничего, говорит, этого нет.

Павел.

Посадил бы я его ночи на две в сторожку, так он бы узнал, как их нет-то. Вот темные ночи пойдут осенью, пущай придет – посидит. Нету! Да вот как раз трафилось, слушай. Знаешь лапинский овраг – мы там рощу караулили. (Садится у костра). Дело близ Покрова было. Об эту пору ночи бывают темные… Дожди пошли… холодно… смерть!.. Идешь по лесу-то, да думаешь, зачем мать на свет родила.

Семен.

Беда, сейчас умереть…

Павел.

Спим это мы… Часу так в двенадцатом, слышу, братец мой, словно кто около сторожки ходит. Походил, походил – перестал. Орелка была у нас собака… просто, бывало, отца родного не подпустит… волка раз затеребила… Орелка раза два тявкнул, замолчал. Думаю: должно, – ветер. Только опять-то лег, как Орелка завизжит, как завоет, вот надо быть кто ей зад отшиб. Так индо меня мороз по коже! Мартын проснулся. Выдь, говорит, Павел, посмотри. Отворил я дверь-то: Орелка прижался к косяку, сидит… Слышу, братец ты мой, около самой сторожки лошадь заржала… Так у меня волосья на голове поднялись. Хочу назад-то идти, уж и двери не найду. Ходил, ходил, индо лихоманка забила, а лошадь нет-нет да опять заржет.

Семен.

Страсть!.. Я бы убег!

Павел.

Да куда бежать-то? Окромя сторожки – некуда. Ввалился в сторожку: дядя Мартын, говорю, – у сторожки лошадь ржет, должно за лесом приехали. Заругался мой Мартын – мужик он был хворый, сердитый: – убью, говорит, до смерти, кто попадется. Вышли мы из избы-то, а по лесу топорище так и звенит.