Стихи о Писателях и Творцах - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

Инна Фидянина

Стихи о Писателях и Творцах

1. Стихи о Писателях

Поэты людям не пишут

Я знаю, поэты людям не пишут,

потому что поэты выше,

выше людей!

Но иногда без страстей

живут и поэты,

умирая за это.

Если ты меня никогда не увидишь

и ртом не надышишь

моё возрождение,

знай, что каждое воскресенье

я сама воскресаю,

к тебе прилетаю

и спрашиваю: «Как дышишь?»

Меня ты не слышишь,

занят чем-то серьёзным,

а я о звёздах

хотела поговорить.

Ну ладно, не буду тебя будить.

Душа поэта

Ничего не понимая,

ветер носится за мной!

Эх, была бы я живая,

то попёрлась б за тобой

и сказала: «Бесконечность —

это лишь твоя душа!»

Ты ответишь: «Как же вечность?»

Запиши мои слова

под диктовку, нашепчу я

буйных тысячу стихов!

Счастье — это делать что-то.

Я мертва, но ты готов

на планетище весёлой

воевать и танцевать.

Милый мой сегодня болен?

Ну лежи, нельзя вставать.

Поцелую, улечу я,

а мой муж допишет стих,

он живой, его волнует

на земле ваш каждый чих.

Встанет он и повоюет,

а в бою слова, слова!

Щёки приставы надуют.

Всё прощай! И я ушла:

полетела снова, снова

собирать небесну пыль…

Моё имя было Слово,

нынче же — бумажный Вихрь.

А на свете горе, беды,

развесёлые стихи,

и любимые мужчины

как-то глупо полегли.

Лучше б ты не читала

Не читала б я книжек,

не стала бы я поэтом:

не ходила б тогда за летом,

а ходила лишь за зимою

и во все двери стучалась:

кто-нибудь да откроет.

Откроет и в дом запустит,

накормит и больше не пустит

во все двери стучаться,

а позовёт венчаться.

Счастливое было б время,

если бы ты не читала,

а детей нарожала

и считала у мужа зарплату,

ставила на его пиджаке заплату,

да говорила подружкам:

— У меня есть пивная кружка

прямо из Чехии!

Вот так веха за вехою

и катилась б моя история,

если б я не читала Толстого,

Чехова и Ахматову.

А теперь вся душа в заплатах

и больное, разбитое сердце.

Выросли дети без детства,

без детства пошли в институт.

Они там, а я тут.

Мои дети книг не читают,

потому что кое-что знают:

нет поэтам на земле места,

поэт — ни жена, ни невеста,

поэт — вечное одиночество.

Так зачем себе портить отрочество?

Войны сей, войны все и поэты

Войны катились войнами,

а мы учили добру.

Войны. Поэты не воины,

поэтов поберегут.

Сила мужицкая, сила!

К поэтам она не шла.

Бабья краса. Это было?

Поэтесса, как тень из сна.

Войны, войны и войны!

Поэты же учат добру.

Я родилась поэтом.

Вот, сижу, себя берегу.

А вокруг бесконечное горе.

Я ж упорно пишу про добро.

На воле, в тюрьме и в поле

я твержу: «Мне не всё равно!»

Лист бумажный исписан.

Вдовы слёзы устали стирать.

Я стихи несу тем, кто выжил:

«Возьмите исчёрканную тетрадь.»

Листочки сложат живые,

мёртвых схоронят опять,

прочтут стихи над могилой,

стихи тех, кто устал их слагать

в тиши чужих чемоданов,

в гуле лихих поездов.

Память. Вечная память.

И море, море цветов

несут почему-то поэтам —

не героям всех этих войн.

Я устала писать в это лето.

Поговорим потом.

Видимо, фантастам так лучше

Думал ли ты об этом,

каким вдохновенным бредом

врывается в мозг тоска!

Одиночество. И глаза

не пропускают мимо

всё, что в них заходило.

Книжные переплёты,

ядерные бои, пехоту

прохожих спешащих,

котов на диванах лежащих,

сов Гарри Потера,

орков, троллей и хоббитов.

Ах, гениального мальчика

поманит редактор пальчиком:

«Пиши свой роман,

я его подороже продам!»

Ты к этому привыкаешь,

к спешке, к деньгам. А знаешь,

мы с тобой очень похожи.

Я поэтесса, ты тоже

болен безумной идеей:

— Я ничего не успею,

старость уже стучится,

роман ещё не случился,

она голой по кухне не ходит.

«Он блинов моих больше не просит.»

Мы выбрали жизнь свою сами:

короткими волосами

думать о длинном пути

в одиночестве. Не подходи!

Ах, зачем поэтам лето

Потекло по жилам лето

это, это, это, это, это…

Петербург недолго плакал:

всё заплакал, плакал, плакал.

А я ёкала по ёлкам

и иголкам колким, колким

сахалинским, непутёвым

сплошь корявым, нездоровым.

Вот и всё, я тут иль тута,

а просту-просту-простуда

навалилась Петроградом,

Ленинградом, самокатом

покатилось по дорогам.

Ветер воет. Как убого

прислонился август к ветке.

— Детка, детка, детка, детка,

это город одинокий.

Он сгребёт свои «сугробы»,

и завалит твои песни

сумасбродны, интересны.

— Ах, зачем поэтам лето

это, это, это, это?

И зачем поэтам город,

тот который спорит, спорит?

— Спи спокойно, детка, детка.

Город — призрак, город — клетка

распахнет свои ворота:

«Здравствуй, Инна! Кто ты, кто ты?»

Я и мои читатели

Если б читателей я выбирала,

я б, наверное, горя не знала,

не знала горя людского,

я б сказала: читай меня, море!

И горы меня читайте,

хвалебные песни слагайте

и обо мне не думайте плохо!

Ведь стихи собирала по крохам:

с подберёзовиками, с морошкой,

клала в большое лукошко

да к себе домой уносила,

а дома за стол садилась

и писала, писала, писала.

Но очень уставшая мама:

— Чего тебе было мало,

зачем ты к людям полезла,

скажи-ка, доню? Ну честно!

«Не знаю, — отвечу маме. —

Читателей не выбирают.

Вот если б я их выбирала,

я б никогда не писала,

а собирала морошку,

окучивала картошку.»

В ответ улыбнулась мама:

— О дочке такой лишь мечтала!

Если нам рты завяжут

Мы стихи писать не перестанем,

пока есть мел и забор.

Перед нами хоть дверь закройте!

Но есть столб, есть листок.

Конечно, сегодня не модно

на заборах писать стихи,

но если нам рты завяжут,

то мы это возродим.

Листовка — это так просто,

это бумага и стих.

А если бумаги не будет,

то мы её изобретём:

берестяные свитки,

пергаментные слова.

Я знаю, ты злишься, начальник,

ведь муза не умерла.

Она умирать не умеет,

она будет рождаться вновь.

Эх ты, маленький тролльчик,

булавкой стирающий кровь

с моей стареющей кожи.

Да, может быть, я мертва.

Но муза, она всех больше,

муза всегда жива!