Мелкий собственник - Сергей Сергеев-Ценский

Сергеев-Ценский Сергей

Мелкий собственник

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Мелкий собственник

К пятилетнему Кольке, сынишке ночного сторожа Савелия и прачки Феклы, который остался в это летнее ясное утро один на хозяйстве (отец еще не приходил со службы, а мать понесла белье в город), подошла четырехлетняя Надя, дочь больничной сиделки, принесла на руках, как ребенка, прекрасную куклу, укрытую ярко-красным, атласным стеганым одеяльцем, и сказала с подходу, вся лучась и сияя:

- Вот Катя!

- И-шь!.. "Ка-атя"!..

Колька презрительно прищурился и большим пальцем правой ноги провел по слегка влажной земле загадочную черту. Руками он ничего не мог сделать: в одной был большой кусок белого хлеба, в другой - фунтик с красной смородиной: матери нужно же было его задобрить, чтобы никуда не уходил из дому и не скучал.

- Она, когда упадет, никогда не кричит, - расхваливает свою Катю Надя, - и она все кушает, все, все...

- Ну да, - все-е!.. - задирает Колька, толкая куклу локтем. - А небось, са-мо-родину не будет!

- И са-мо-родину будет!.. Еще ка-ак!.. Все, все кушает!

Колька мгновенно прикладывает к яркому ротику куклы ягодку, но фарфоровый ротик скользкий, и ягодка куда-то пропадает из-под его трепетных пальцев.

Он изумлен. Он вскрикивает:

- Съела!

- Ну да, съела! - не удивляется Надя. - И булочку будет кушать.

Колька тут же отдирает от своего хлеба порядочный кусок, приставляет ко рту куклы, а сам нагибается над нею и смотрит во все глаза.

- Не ест!.. А, что? - кричит он. - Вот тебе и Катя твоя!.. Даже и губами не пробует!

Но объясняет Надя спокойно:

- Большой очень... У ней ротик ма-аленький!.. Дай, я сама дам...

- Ну на сама, когда так!.. Щипай сама!..

Надя отщипнула крошечку, добросовестно сует в рот своей Кате и даже сама не замечает, что крошка прилипла к ее собственным пальцам.

Однако руку она отводит назад и говорит серьезно:

- А вот это съела.

- Съела?.. Где?.. А ну, я ей сам дам!.. Вот, а, что?.. Даже и совсем никак!..

- Сыта уж, - объясняет Надя. - Она маленькая... Разве она много может?

- Ее как зовут? - спрашивает Колька тихо.

- Катя же! - удивленно отвечает Надя.

Колька очарован. Колька уже влюблен в Катю. Колька весь до краев переполнен этой влюбленностью... И он говорит глухо:

- Пускай она спит!

Девочка тут же укрывает ее заботливо и начинает мурлыкать песенку, у которой свойство усыплять детей:

- Катя, крошечка моя-я, нена-глядышка моя!

- Хым... Оглодышка! - ввязывается Колька, кусая хлеб.

- Не надо так! - укоряет Надя.

- Почему это не надо? - наступает Колька.

- Некрасивое слово... И Катя спать не будет.

- Ну, нехай спит... И не просыпается...

Колька ест хлеб и смородину, а Надя все ходит около, укачивает и напевает:

- Не-на-глядышка моя-я, ненадышечка моя!

Это очень тоненько и даже, пожалуй, грустно.

- Уснула! - говорит она, наконец, серьезно, кладет куклу на траву очень нежно и очень заботливо и обращается ласково к Кольке:

- Дай самородинки!

- Ишь ты какая!.. Пойдем дикой лук искать, тогда дам! - властно говорит Колька.

- А Катя же как?

- Нехай спит!.. "Катя"!.. Будешь еще Катю свою везде таскать!

- Ну что ж, - соглашается Надя, матерински оглядывает спящую и идет: "Катя" лежит около дома на траве, потеряться она никак не может, а в кустах, пожалуй, изорвешь ее платьице.

Кусты здесь около, потому что это - окраина города, нагорный берег реки, и среди них много колючих, идти между ними нужно осторожно, а Колька так и шныряет и кричит то и дело откуда-то, где его не видно:

- Вот он лу-ук!.. А вот еще лу-ук!.. Сколько мно-го!

Лук этот жесткий и длинный; цветочки лиловые; пахнет от него чесноком.

Надя - синеглазая, в белом, в желтых туфельках - все старается поспеть за Колькой, который кружит по кустам, как собачонка, и потом совсем уж неизвестно где. В укромном уголку между кустами попался и ей одинокий длинностебельчатый дикий лук, и она рвет его, торжествуя, и нюхает и морщит носик. Но все-таки она крепко зажимает его в руке и кричит куда-то в зеленое кругом:

- И я-я нашла-а-а!.. Ко-ля-я!.. И я нашла-а-а!

Кусты очень густые и очень высокие, - так кажется ей. И так много тоненьких веток кругом, - рябит в глазах... И под самыми кустами, в глуши попадаются кустики фиалок, - цветов давно уже нет, одни листики, сверху зеленые, а повернешь, - то будто фиолетовые, то розовые: из них выходит букетик куда лучше, чем из вонючего дикого луку.

- Надь-ка-а!.. Ты игде та-ам?.. - кричит Колька из такой дали, что его еле слышно.

- Я здеся-я-я! - отзывается Надя тончайше, насколько может, а сама спешит-спешит к нему, продираясь мимо колючек боярышника.

Но вот не слышно стало Кольки, и нет его нигде: хоть бы где-нибудь мелькнула его розовая рубашка или круглая стриженая голова.

Наде становится немного страшно даже. Она бросает дикий лук, прижимает к груди букетик из листьев фиалок и начинает всхлипывать тихо.

- Коль-ка-а-а-а! - зовет она громко и очень долго тянет: - а-а-а!

Потом бросает и букетик. Еще раз зовет, - не отзывается Колька, а сама все продирается через кусты куда-то. Теперь она уже всхлипывает громче... И вдруг тропинка, по которой можно даже бежать, - такая широкая. И, хныкая и вытирая глаза, она добегает до дороги, с которой уже виден Колькин дом с одною трубою. Дальше бежать просто и даже весело, и слезы на щеках высыхают сами, пока она добегает до зеленой площадки, на которой оставалась Катя. Она ищет везде глазами, - куклы нет. Как же это?.. С большой тревогой обходит она вокруг всего домика, - нет нигде ни куклы, ни красного стеганого одеяльца.

Тогда она опускается на колени, начинает бить маленькими кулачонками траву и землю, на которой лежала Катя, и рыдает срыву, страшно, последним рыданием.

- Ты чего это? - сурово спрашивает ее Колька, вдруг взявшийся неизвестно откуда.

- А-а-а... Ка-тя... а-а... где?.. - еле может простонать Надя.

- А я знаю? - строго удивляется Колька.

- Ка-ти... а-а-а... нет!..

- Домой пошла! - догадывается Колька, а брови насуплены.

- Не-ет... а-а-а... Не до-мо-о-ой...

- Что?.. Не может, что ли, домой пойти?.. Во-от!.. Самородину ела, а домой нести ее надо?..

И Колька беспечно подковыривает большим пальцем правой ноги ту траву, на которой лежала кукла. Потом он подбирается этим самым крепким, круглым, черным, покрытым цыпками пальцем под колено Нади и сильно дергает ногу кверху. Надя валится на бок, на момент утихает от изумления и - новый плач.

- За-мол-чи! - делает над нею грозное лицо Колька.

- А-а-а-а!..

- Ух, и бить буду!.. Замолчи!

Он крепко сжимает кулаки около самых глаз девочки, и та мигает красными веками, длинными ресницами, слипшимися от слез, и отодвигается по траве. Она испугана теперь, и Колька действительно страшен; он выкатил свои желтые глаза, насколько мог, и оскалил зубы. И он стучит зубами... что, если ими ухватит за руку?

Надя вся трясется от рыданий.

- За-мол-чи! - шипит Колька.

И вдруг он толкает ее ногою в грудь. Надя перевертывается несколько раз, катясь по земле. Она до того испугана, что перестает рыдать мгновенно. Она только дрожит вся и всхлипывает. А Колька смотрит на нее так же страшно, и кулаки его сжаты.

Шагах в трех от него подымается Надя и так же срыву, как начала рыдать, бежит к своему дому серьезно, насколько может быстро мелькая ножонками, и молча.

Новый взрыв ее рыданий слышит Колька уже издали, там где-то, около ее дома, где, он знает, теперь тоже нет ее матери, больничной сиделки.

Тогда он бежит к себе в комнату, из-под подушки вынимает Катю, прижимает к губам ее фарфоровую кудрявую головку, и по лестнице, кое-как сколоченной его отцом из гнилых досок, которую он приставляет сам с очень большим трудом, лезет на крышу, а потом в слуховое окно на чердак, где пахнет кошками, мочалой, гарью и где темно.

Там, около печного боровка, за стопкой безуглой бракованной черепицы, он осторожно кладет Катю и прикрывает одеяльцем.

Никто не видит Кольку, когда он вылезает из слухового окошка на крышу и спускается по лестнице вниз... Никто ли?.. Надо хорошенько осмотреть все кругом... И до чего же внимательны и быстры и хищны теперь пятилетние Колькины глаза!..

По лестнице вниз соскальзывает он, потом выбегает за угол дома и стоит, заложивши руки назад. Никого. Нигде... От восторга удачи он кувыркается через голову несколько раз и кричит воинственно, как кричат кобчики или ястребки.

Потом он вынимает из-под кровати все свое имущество: большого черного шахматного коня с отломанными ушами; белого кролика, сделанного из чего-то очень пушистого и нежного до того, что Колька только любовался им, отставляя его на всю вытянутую руку, и говорил восхищенно: "Эх, ты-ы!.. Вот это так заяц!.." Глаза у кролика были два розовых стеклышка; кролик сидел на задних лапках на красной дощечке; когда Колька давил какую-то шишечку внизу этой дощечки, "заяц" пищал протяжно... Наконец, вытаскивает Колька торжественно пароход из тонкой жести, совсем как настоящий, так ловко окрашенный в черное, белое, красное, и с колесами, с мачтами, с двумя трубами... На воде он плавает, конечно...