Вечный двигатель - Владимир Осинский

Осинский Владимир

Вечный двигатель

Владимир Осинский

ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

Две матово-синие полусферы неподвижно лежали на идеально гладкой поверхности бесконечно далекой от Земли планеты. Вурд-5 и Вурд-6 и еще с полтора десятка точно таких же вурдов, каждый сечением около полуметра, безукоризненно отшлифованные, сросшиеся, подобно бородавкам, с телом столь же безукоризненно отшлифованной планеты-матки.

Они не нуждались ни в чем: ни в воздухе, чтобы дышать, ни в пище, как мы ее понимаем, ни в излишнем, на их взгляд, грузе недомолвок, жестов, мимики, интонаций, неизбежных, когда общаются между собой люди...

В синем слепом безмолвии носились голоса мыслей.

Вурд-6:

- Сегодня меня беспокоила наследственная память. Мне снилось...

Вурд-5:

- Забудь. Мы живем для познания. Наш удел - превыше всего. Забудь ненужное.

Вурд-6:

- Мне снились деревья, трава и яркое светило. Оно было так близко, что я ощущал его жар.

Вурд-5:

- Мы знаем все. Деревья и трава - это химические лаборатории, где кислород освобождается от примесей. А светила - гаснут. Мы же - вечны. Наше предназначение - познавать.

- Последний эксперимент не удался: Они уничтожили Посланцев в зародыше.

- Я подготовил новых Посланцев. Их Они обнаружить не сумеют. И тогда будет много смертей, и мы поймем, наконец, как устроен Их разум - слабый, нелогичный и ограниченный, потому что он несвободен от чувства. А чувство что это? Наш удел - познавать.

- Но наша цивилизация - высшая во Вселенной - существует благодаря Им. Светило нашей системы давно погасло, и погасла бы жизнь на планете, если б не мощное излучение с Земли, которое в избытке питает нас энергией.

- И что же? Эта энергия - то, что земляне называют чувствами, творящими добро. Пусть так: энергия действительно могучая. Но познавать - вот высшее наслаждение бытия, и мы должны познать землян до конца. Остальное неважно.

...Синяя смерть достигла Земли около четырех утра, и ее Посланцы рассосались по огромному городу.

Болль погасил только что закуренную сигарету, поднялся, подошел к распахнутому окну, невидяще посмотрел на зеленые невысокие горы напротив, крепко провел узкой сухой ладонью по волосам - от затылка ко лбу - и так замер в раздумье. Был он высок и все еще юношески строен, серебряно сед и голову держал чуть закинув назад. Он не мог бы сказать, что работа не ладилась, но и ничего существенного сделано тоже не было. Впрочем, в таком деле, каким он занимался, о результатах, даже самых ничтожных, можно говорить лишь тогда, когда сойдутся в одной точке итоги всего комплекса поисков. Потому что в едином его лице работали сразу несколько Боллей математик и философ, медик и конструктор, астроном и кибернетик. Задача, которую он поставил перед собой, была столь ошеломляюще грандиозна, что, узнай кто-нибудь об истинном содержании его работы, он бы даже не смог улыбнуться скептически. Здесь можно было говорить о дерзости безумия, о полнейшей безнадежности замысла, о чем угодно, только не о легкомысленности прожектерства. Ибо подлинное величие мысли при всей ее очевидной иррациональности властно требует поклонения и имеет на него право.

Слетел на подоконник воробей, требовательно зачирикал - и Болль опять вспомнил все. Ему было достаточно любой мелочи, скажем, вспыхнувшей и погасшей спички, чтобы кошмар случившегося вновь и вновь поднимал голову.

Все пять дней, предшествовавших операции, Рой был весел и оживлен, как никогда прежде. В свои девять с половиной лет он достиг вершины блаженства каждый приходивший его навестить приносил в подарок очередное чудо. Здесь были заводные машины, пистолет, стреляющий пластмассовыми шариками, два набора домино, маленький транзисторный приемник и многое другое, что так доступно и так не нужно нам, достигшим зрелости, но может сделать счастливым ребенка.

Да, Рой был счастлив в своей одиночной маленькой палате, где всегда были те, кто любил его и к кому он сам был привязан, и, разумеется, ни на минуту не задумывался о грозном смысле своей изоляции от других маленьких пациентов больницы. Он просто наслаждался комфортом, вниманием и ласковой предупредительностью близких, одержимых готовностью исполнить любое его желание.

А Болль - он вел себя немногим рассудительнее. Ведь внешне Рой был так здоров и жизнерадостен, так светло (давно этого не было) улыбался приходу отца, что диким казался даже ничтожный намек на мысль о смертельной опасности, которая, возможно, нависла над сыном. И хотя Боллю довольно недвусмысленно дали понять, что такая опасность не исключена, он малодушно отказывался смотреть правде в глаза... Впрочем, очень может быть, что в этом малодушии было заключено подлинное мужество: упрямо отказываясь поверить в худшее, Болль тем самым боролся за сына.

...Только когда бесшумно выкатился за порог палаты белый столик, на котором лежал, вытянувшись на спине, сразу повзрослевший, ушедший в себя Рой, и на чистое детское лицо его легла вдруг тень пугающей в своей неожиданности мудрой отрешенности, - Болль все понял. Потом его взгляд упал на тапочки Роя, аккуратно составленные под кроватью, - и он с ужасающей ясностью внезапно осознал, что Рой их никогда больше не наденет.

Он встряхнулся и вновь принялся за прерванную работу.

Болль не имел ни малейшего представления о существовании планеты вурдов и, конечно, не мог даже догадываться о такой возможности. Участок звездного неба, где она вращалась вокруг своего тысячелетия назад погасшего светила, был давно и тщательно изучен астрономами, и они не находили в нем ничего загадочного. К тому же Болль был настолько одержим своей идеей, что все побочное отметалось им как не стоящее внимания: он видел перед собою одну цель, и только мысли о Рое властно вторгались в сознание - то причиняя жгучую боль, то разжигая в душе яркий костер гнева против несправедливости бытия. Но - странное дело! - боль эта и гнев не только не мешали ему работать, а напротив - с удивительной силой подстегивали мысль, и в такие минуты человек чувствовал, что он на пороге главного и что схватить это значит достичь желанного.

В бездонной слепой синеве Вурд-5 и Вурд-6 неторопливо обменивались мыслями.

- Ты помнишь, как он весь сжался, услышав первый крик своего детеныша? Я измерил ритмы его сердца и думал, что он сейчас умрет.

- Они называют это любовью. Долгие часы, пока их хирурги боролись с Посланцами, я читал в мыслях Человека одно и то же. Он твердил: "Возьмите лучше меня, лучше меня, возьмите меня, меня, меня..."

- Да, я тоже слышал этот голос. Но того, большого, Посланцы не тронут. Он нужен нам для другой цели. Мы уже знаем: поступками землян руководят разнообразнейшие факторы. Мы должны до конца понять это непонятное чувство, именуемое у них любовью. Пока что нам известно, что ради любви они готовы умереть.