Грустная история об автомобильной шине - Александр Копти

Александр Копти

Грустная история об автомобильной шине

На одной из стандартных улиц стандартного города, на чердаке нестандартного старого дома, который вот уже четверть века подлежал сносу, но так и не сносился, жили старые вещи.

Самым крупным и заметным представителем этой компании был, конечно, сервант, местами потрескавшийся от невзгод и сырости, но тем не менее все еще солидно-внушительный, помнящий времена чарльстона и допотопных автомобилей, энтузиазм первых пятилеток, ночные черные “воронки”, затемнения времени и продовольственные карточки. Этот долгожитель был очень высокого мнения о своей персоне, а потому любил изрекать сентенции, читать лекции и нотации, рассказывать истории из своей богатой жизненной практики. Правда, остальным обитателям чердака все это быстро приелось, и они попросту старались не обращать внимания на болтливого старика.

Затем два рваных башмака, терроризирующих своим поведением остальную публику чердачной республики, оба почему-то на левую ногу, которые вечно были “под мухой” (для всех оставалось загадкой, где они умудрялись доставать спирт и бормотуху). Они первыми откликнулись на Закон о борьбе с пьянством и алкоголизмом и предложили создать трест “Сампей” по производству самогона и браги, рекомендовав свои кандидатуры на посты генерального директора и его зама. К сожалению, в народе эта идея поддержки не нашла. Поэтому браться срочно перестроились на употребление парфюмерной продукции, благо магазин находился в доме напротив.

Старенький велосипедный насос, страдающий одышкой и несварением желудка — поэт и мечтатель. Вещи подшучивали над ним, особенно тогда, когда раз в месяц насос устраивал литературные вечера и читал свои новые произведения, перепечатанные его подругой Ремингтон: поэмы о башенных кранах, оды, посвященные железобетону, стихи о компрессорной любви. Но, в принципе, он был безобидным малым и вносил в монотонную чердачную жизнь некоторое разнообразие.

Заносчивая резиновая галоша, вечно простуженная и кашляющая, наверное, поэтому лак на ее элегантной черной поверхности был в трещинах и подтеках — злая, как старая дева. Она одной из первых открыто высказала свое отношение к глобальным переменам, происходящим вокруг, заявив, что будь ее воля, она давно бы собрала всех новаторов в одну кучу и посадила бы в калошу. Поэтому за ней прочно укоренилось мнение, как о представительнице периода застоя.

Дамская театральная перчатка, бог весть какими судьбами попавшая на чердак, очень любила вспоминать о своих карнавальных и амурных похождениях и являлась великим знатоком светской жизни и журналов мод.

И, наконец, старенькая автомобильная шина, которая является главным героем нашей печальной истории

Об остальных обитателях чердака — сломанных стульях, гвоздях, сундуках, ящиках и прочей мелюзге, мы рассказывать не будем, ибо их участие в нашей истории сугубо эпизодическое.

Как попала автомобильная шина на чердак, никто из вещей толком не знал, да и не интересовался, каждому хватало своих хлопот и забот. Известно одно — попала она туда довольно давно и с первого дня, когда ее заметили остальные обитатели чердака и приняли в свое избранное и в высшей степени демократическое сообщество, рассказывала одну и ту же грустную историю: о прежней жизни, которая всегда начиналась примерно следующим образом:

— Господи, если бы вы знали, как много я путешествовала. Никто из вас не может представить себе, какое это чудо: катиться по миру навстречу все новым и новым горизонтам, виражам и поворотам. Встречать старых и новых друзей, ощущать, что ты кому-то необходим…

— Куда уж нам, — обычно в этом месте с сарказмом скрипел сервант, — с сермяжным-то рылом да в калашный ряд.

— Да, это было прекрасное время, — продолжала шина, не обращая внимания на подначки слушателей. — Именно тогда я встретилась с огромным красивым и сильным Икарусом. Не одну тысячу километров проехали мы вместе. Я отдала ему все, что имела — любовь, красоту и сердце…

— Ха-ха-ха, — начинали сально смеяться братья башмаки, от удовольствия пошевеливая красными носами и по-пьяному нагло и бесцеремонно разглядывая шину, многочисленные заплаты и следы проколов на ней. Но она не слышала ни пьяного смеха башмаков, ни полных сарказма реплик серванта, ни сонливого сопения полуразвалившегося сундука. Мысленно она находилась в сказочно-прекрасном мире, давно канувшем в лету.

— Не сосчитать тех коварных выбоин и ям, от которых я спасала его. И он всегда знал, что в трудную минуту может на меня опереться. В каких местах мы только не бывали! Старинные кварталы центра и привольно раскинувшиеся новостройки, а иногда мы выбирались за город и наслаждались пением птиц и журчаньем ручьев, загадочным шепотом могучих деревьев и ароматами полей и лугов… А как прекрасно было возвращаться после рабочего дня в родной гараж, где мы принимали горячий душ, смывая грязь и пыль с натруженных тел, а потом всю ночь вспоминать разные смешные истории (особенно из жизни этих странных двуногих существ, которые именуют себя людьми) и крепко-крепко обниматься…

— Как я тебя понимаю, душечка, — томно ворковала дамская перчатка, сладостно вытягиваясь во всю длину и лениво шевеля пальчиками. — Как я тебя понимаю…

— А потом, — на глазах шины в этом месте неизменно появлялись слезы, — я и не заметила, как состарилась, стерся прекрасный узор протектора, одна за другой начали появляться заплаты. И наконец наступил тот жуткий роковой день, когда на моем тернистом пути встретился страшный ржавый разбойник-гвоздь, который и решил мою дальнейшую судьбу…

— Допрыгалась-таки, голубушка, — радостно звенели гвозди, — и поделом тебе, и поделом…

— В тот вечер меня разлучили с любимым. Но я уверена: он по сей день помнит меня! — на этом месте рассказ шины обычно прерывался, и на ее глазах выступали две прозрачные слезинки.

Старые вещи относились к этой категории довольно равнодушно, но не будем обвинять их в излишней черствости и бессердечии, ибо. слышали они этот рассказ уж никак не менее ста раз и знали его почти наизусть, а кроме того общеизвестно: своя рубашка ближе к телу!

Но однажды, когда автомобильная шина в очередной раз закончила повествование, за окном вдруг раздалось незнакомое басовитое гудение. Шина, услышав эти звуки, замерла на мгновение и вдруг стремительно подкатилась к окну.

— Он!.. Он приехал!!! — только и смогла выговорить она. Все вещи сорвались с места, и, пихая и отталкивая друг дружку, кинулись к окну. Даже старый сундук не устоял и, переваливаясь на коротких толстых ножках и шумно пофыркивая, протиснулся поближе к окну.

Действительно, прямо под окнами красовался сказочно-красивый “Икарус”. Ослепительно сверкало в лучах солнца его никелированное убранство, изумительные фасетчатые глаза-фары смотрели гордо и смело.

Все замерли, и едва слышный вздох восхищения и зависти пронесся по чердаку. Но “Икарус” вдруг выплюнул облачко сизого дыма и покатил дальше. Все в недоумении повернулись к шине, а она с немой тоской и отчаянием смотрела вслед удаляющемуся автобусу. Одинокая слезинка скатилась по пыльному, заросшему паутиной чердачному окну. А через несколько минут под окнами чердака остановился другой “Икарус”, такой же блестящий и прекрасный, и он тут же укатил дальше. Вещи тихо разбрелись по своим местам. Никто не знал, что в этот день автобусный парк открыл новый стандартный маршрут для жителей очередного нового стандартного микрорайона, который скоро доберется и до старого дома с его обитателями, чтобы стереть его с лица земли.

Никто об этом еще не знал, только в этот вечер на запыленном и захламленном чердаке впервые за многие годы стояла звенящая тишина.

А на следующее утро в доме воцарилось невиданное оживление К дверям единственного, покосившегося подъезда, один за другим подъезжали деловитые и насупленные автофургоны. Возбужденные жильцы воздвигли у подъезда огромную баррикаду из скарба. Удивленные обитатели чердака, прильнув к малюсенькому подслеповатому оконцу, видели, как ненасытные утробы фургонов поглощали их комнатных сородичей.

— Глядите! — неожиданно вскрикнула шина. И вещи увидели, что к дому неторопливо приближается пыхтящий запыленный грейдер и горбошеий экскаватор, плотоядно поблескивающий зубьями ковша.

— Дом собираются сносить! Дом собираются сносить! — неистово зазвенели гвозди. — Спасайся кто может! Полундра…

— Только без паники! — грозно прогудел сервант. — Построиться в походную колонну! По двое за мной!

На какую-то секунду толпа старых вещей задержалась у двери — где проходила черта, за которую им никогда не было и не должно было быть хода, а затем… неумолимо потекла по лестнице вниз и дальше, мимо опешившего водителя последнего автофургона, который только что собирался отъехать.