Новелла - Илья Артемьев

Илья Артемьев

Новелла

Как-то раз мы выпивали с приятелем-филологом, и после очередных ста грамм он поднял на меня затуманенный взор и спросил:

— А ты читал Артемьева?

По неграмотности своей я не нашелся что ответить и честно признался:

— Не-а. А кто это?

— Ну ты даешь! — изумился филолог. — И как живет на свете такой человек?

Мы приняли еще по сто.

— И чего он там написал, твой Артемьев? — спросил я.

— Это великий человек, — торжественно заявил приятель. — Можно сказать, гений. Ты должен гордиться, что являешься его современником.

— Ну да! А ты гордишься?

— Горжусь! — искренне заявил он и закусил огурчиком.

— Так дай почитать чего-нибудь. В целях рассеяния тьмы.

— Дык, — тут приятель запнулся, — его тексты — большая редкость. Их у нас почти не издают, только в Штатах. Есть, правда, журнал дальневосточный… не помню, как называется — там опубликовали один рассказ. Такой скандал был!

— Странно, — я налил себе еще. — Это что, порнуха какая-нибудь? Садомазохизм?

— Вот ты дурак, — филолог зарделся. — Я же говорю тебе: он гений. Гений с большой буквы.

Таким манером мы поболтали еще пару часов, и мой филолог окончательно утратил дар связной речи, да и я тоже. Однако имя Илья Артемьев прочно засело в голове.

Через пару дней я заглянул в книжный магазин.

— У вас есть Артемьев? — спросил я миловидную барышню.

— К сожалению, нет, — ответила она. — Разобрали. Всего пять экземпляров было.

Я прошелся по лоткам, и везде ответ был примерно одинаковым: нет (или уже нет), разобрали, не привозили, приходите через недельку. Самое странное, что традиционно невежественные продавцы знали и с каким-то необъяснимым почтением говорили об этом авторе. Мистика, подумал я и заглянул в библиотеку, чего не случалось со мной с университетских времен — а миновали они давным-давно. В каталоге значилось: Илья Артемьев «Избранное».

Обождав положенные полтора часа, я узнал от вежливой старушки, что книги нет на месте. Может украли или еще что, предположила она и долго извинялась — вероятно, по старой интеллигентской привычке.

Впрочем, я никогда не страдал особенным любопытством, и скоро поиски загадочного Артемьева перестали интересовать меня. Но однажды в рубрике частных объявлений одной уважаемой газеты я наткнулся на объявление: «Продам собрание сочинений Ильи Артемьева в трех томах. Звонить вечером».

Я позвонил, но телефон был занят и в тот день, и в другие. Что за черт? Эта мистическая личность задела меня за живое.

Как раз в то время у нас на работе установили Internet, и я ринулся на поиски Ильи Артемьева в «паутину». Поисковая система выдала три десятка адресов, но почти со всеми связаться не удавалось. Наконец, когда я решил уже окончательно бросить морочить себе голову, чудом наткнулся на небольшую статью: «Илья Артемьев: позор и торжество русской литературы». Не скажу, что я узнал из нее намного больше, чем из пьяных речей приятеля-филолога. Илья Артемьев написал несколько романов и повестей, имеются также пьесы, одну из которых в прошлом году репетировал один столичный театр. Марк Захаров сравнил автора с Беккетом и почему-то Теккереем и сомневался, что современный зритель поймет всю глубину метафор и высокий трагизм произведения. Еще в статье говорилось, что Илья Артемьев проживает в США на своем ранчо, в чем прослеживаются аналогии с Сэлинджером. Подобные аналогии можно обнаружить и в текстах. Впрочем, замечает автор, глубокое исследование, проведенное писателем в знаменитом эссе о Кафке, позволяет предположить, что Артемьева вдохновлял «Замок».

Признаюсь, я не особый знаток литературы, и мое техническое образование в последнее время все больше действует мне на нервы. Бог с ним, с Кафкой (вряд ли мне удастся одолеть во-от таку толстую книгу), но прочесть Артемьева сделалось просто необходимо. Я решил подробнее порасспросить приятеля-филолога.

Он долго сопротивлялся, а затем по секрету сообщил, что у них на факультете намечается чуть ли не подпольная лекция о личности и творчестве Артемьева. Приглашаются «только свои», но для меня «в силу моей искренней заинтересованности» может быть сделано исключение.

— Ты никогда не оценишь этого подарка, — сообщил приятель, когда мы плутали по темным университетским коридорам в поисках нужной аудитории.

— Откуда такая секретность? — подивился я.

— Как ты не понимаешь? — авторитетно заявил он. — Это человек, перевернувший русскую литературу. Procus profani, как говорят латиняне. Не мечите бисера перед свиньями. Оглашенные, изыдите.

Я терпеливо выслушивал весь этот бред, пока, наконец, мы не вошли в маленькую полутемную комнату, донельзя грязную, с исписанными столами и разнокалиберными поломанными стульями.

Суровый человек в костюме-тройке плотно занавешивал шторы.

Приятель отвел меня в самый дальний угол и велел сидеть тихо. Понемногу собиралась разношерстая публика. Здесь были и седовласые, преподавательского вида, дамы, и небритые юноши в очках с большими диоптриями, и какие-то темные бомжеватые личности, которые обычно повсюду таскают с собой холщовые авоськи. Как ни странно, откуда-то взялся здоровенный бык с золотой цепью на шее и мобильным телефоном.

— Это что, тоже почитатель Артемьева? — шепнул я приятелю.

— Знание объединяет, — заговорщически подмигнул тот. — И мытари, и грешники…

Он не договорил и вытаращился на дверь. В сопровождении двух внушительного вида молодых людей, облаченных в нечто, напоминающее рясы (охрана, подумал я), в комнату вошел сморщенный карлик. Он едва доставал до пояса свои спутникам, и ужасный горб раздувал его дорогой пиджак. Карлик окинул быстрым взглядом собравшихся и вскарабкался на трибуну, вытирая пот со лба огромным белоснежным платком. Аудитория почтительно замолкла.

Карлик промокнул платком багровую, в пигментных пятнах лысину, водрузил на нос золоченые очки и сделал невообразимо смешной жест, ткнув указательным пальцем куда-то в потолок. Вместо того, чтобы рассмеяться, слушатели замерли и уставились на торчащий палец, словно бы ожидая, что он начнет источать сияние.

Наконец, карлик заговорил склочно-писклявым голосом, вдобавок, кажется, по-английски. Один из его спутников начал переводить, отвратительно коверкая русские слова и явно не поспевая за лектором. Из своего угла я не разбирал почти ничего, да и публика, кажется, тоже, однако во взглядах собравшихся читался немой восторг, словно они созерцали живого Будду.

Речи карлика сводились к тому, что все мы, избранные, являемся почитателями самого выдающегося из писателей современности, а возможно и всей человеческой истории. Это накладывает определенные обязанности. Без разрешения Совета Читателей никто из присутствующих не имеет права разглашать тайну теперишнего собрания и вообще вести разговоры о Нем с непосвященными. Всякое слово, брошенное на ветер, обернется для Него непоправимой утратой, поскольку Он, творец, раним и беззащитен, как и всякий гений. Мы обязаны хранить его покой, чтобы он в очередной раз подарил миру новый шедевр.

— Каждая Его книга, — здесь карлик снова воздел палец к потолку и как-то дернулся, — изменяет этот мир, и если мы хоть в самой малости помешаем процессу, может случиться непоправимое.

Он выдержал театральную паузу, подвигал торчащим пальцем и заковылял к выходу, искоса любуясь произведенным эффектом. Свита удалилась вместе с ним.

— Что это было? — спросил я, когда мы с приятелем выбрались, наконец, на свежий воздух и взяли по пиву.

— А ты не разве не понял? — изумился он.

— Похоже на секту. И этот проповедник — кто он такой?

— Он — председатель Востоноевропейского Совета Читателей. Прибыл к нам по специальному распоряжению Всемирного Совета.

— Какого такого Совета?

— Всемирного Совета Хранителей Творчества Ильи Артемьева. Как ты не понимаешь, его книги — это источник нового знания, которое совершенно особенным образом влияет на процессы мироздания. Мы, его поклонники и читатели, и есть адепты этого знания.

— Странно, — произнес я, удивившись до такой степени, что отставил бутылку. — Но что же такого в его книгах? И зачем эта таинственность?

Приятель посмотрел на меня с явным сочувствием, как на тяжелобольного.

— Ты, похоже, ни разу не грамотный. Возьми, к примеру, Коран. Что это такое?

— Как что? Священная книга мусульман.

— Ничего подобного! Материальный Коран, написанный знаками и изданный на бумаге — ничто, жалкое отражение истинного Корана, который находится в руках Аллаха. Небесный Коран полностью идентичен земному, и в то же время — полная его противоположность. Как говорил Гермес Трисмегист, что наверху — то и внизу. Если Аллах изменит хоть одну букву в своем небесном Коране, в мире могут произойти колоссальные изменения!