Друг Мартын и каракулевая треуголка - Дмитрий Миронов

Дмитрий Миронов

Друг Мартын и каракулевая треуголка

В последние выходные лета, перед самым началом учебного года, мама, вдруг, вспомнила, что я «нигде не был».

Из пионерского лагеря я вернулся в конце июля. Почти все оттуда сваливали после двух смен, разъезжались к бабушкам и дедушкам. В лагере оставались несчастные дети алкоголиков и нищебродов. Корявые, грязные и психически больные, они плакали, когда автобус увозил нас за ворота. Сидеть здесь до самого сентября считалось великим фиаско, это значит, ты просто никому не нужен. Самые крутые чалились месяц. Слегка надменные и снисходительные, они имели в своих чемоданах по две пары джинсовых брюк и теннисную ракетку «бутерброд». Что считалось шиком на зеленых столах для пинг-понга. Их было мало, тихо исчезали с родителями в последних числах июня, не успев даже получить по морде.

Моя бабушка жила в городе, поэтому в августе я обычно «отдыхал» на асфальтовых берегах улиц и переулков, дышал родной вонью подворотен и жаром коммунальных кухонь…

Значит, решили так. В субботу – цирк, в воскресенье – Артиллерийский музей.

Цирк! Мама утверждала, что я уже здесь был когда-то совсем маленьким. Но я ни черта не помнил. Цирк начался с потрясающего вида из гардероба на амфитеатр через распахнутые двери…

В общем, мы заняли места согласно купленным билетам. На балконе музыканты настраивали свои дудки. Медленно погас свет, и на манеж выскочил клоун. Он заверещал:

– А вот и я!

И омерзительно захохотал. Стал искать меня в рядах, но не нашел. Выбрал какую-то воображулю. Под джазовый всхлип саксофона, они вдвоем изобразили странный танец. Потом он заставил ее петь. Девочка выдохнула неожиданно басом:

– Мой любимый, мой родно-о-ой!..

Попробовали еще раз. У девочки округлились глаза, она хлопнула ресницами и выдала фальцетом:

– А ты такой холо-о-одный, как кран водопрово-о-одный!..

Публика задыхалась от смеха. Несчастную девочку отпустили. Вышел еще один «рыжий» в длинных ботинках.

– Все поешь, Брундуляк? – запищал он.

Первый клоун под каскад литавр, ответил, что-то веселое. Они спорили несколько минут. Рыжий почему-то обиделся, приставил микрофон к заднице и оглушительно пернул. Брундуляк в ужасе сожрал свое кепи. Зрители попадали со своих кресел…

После клоунского антре, на манеж вывели говорящего верблюда, потом пингвина канатоходца. Но народ не мог угомониться до самого антракта.

Ярко вспыхнул свет.

Когда мы вернулись на свои места, я увидел маленького мальчика. Младше меня. Годиков, наверное, четырех – пяти. Он был черный, как уголек. Доедал пирожное. Семья негров сидела впереди нас ряда на три. Это самое удивительное, что я видел за этот вечер. Я украдкой следил за ними в моменты ярких вспышек софитов. На манеже прыгали, летали, скакали, крутились, но все это можно увидеть по телевизору…

Цирк мы покинули одни из последних. Толпа быстро рассеялась по набережной Фонтанки. В основном, шли на Невский проспект, в сторону метро. А я снова их увидел. Мальчик капризничал, не хотел уходить, ему понравилось. Они сели в черную «волгу», вероятно, автомобиль их ждал. Уехали…

Отец поймал такси. Он называл водителя – шеф.

– Шеф, вот здесь.

Высадились на стрелке Васильевского острова. У отца был с собой фотоаппарат. Где-то в альбоме еще живут эти мгновения. Блеск Невы в гранитных ладонях набережных, Ростральные колонны, мужчины на заднем плане в широких штанах. Я с мамой на ступеньках Военно-морского музея…

Вечером, когда я в ванной комнате чистил зубы, в нашем коммунальном коридоре раздался крик:

– Мартын ушел!

Сразу беготня, у всех лица, будто война началась. Тетя Марина выбежала на лестницу, громко рыдала на ступеньках. Это она кричала.

Отец всегда говорил:

– Мартын это вам не фуянэ из балета Гаянэ.

Или:

– Надо было, как Мартын делать…

Всегда был прав этот Мартын. И вот он ушел. Куда? Зачем?

Засыпая, я слышал, как за стенкой, на общей кухне скрипел линолеум. Соседи не спали. Ждали возвращения «блудного попугая» – так мама сказала.

Мне снился негритенок верхом на летающем бегемоте под куполом цирка. Сверкая жемчугом улыбки и раскинув в стороны маленькие руки, он предавал мне привет…

***

Утром папа сказал:

– Звонила бабушка, она с тобой в музей не пойдет, заболела. Придется мне.

Я хотел ответить, что дорогу прекрасно знаю, ходили с классом. Но мама вряд ли бы отпустила одного – слишком много переходить улиц.

В общем, мы пошли. Решили пешком, без всяких троллейбусов. Свернув в переулок, увидели столпотворение у магазина. Люди стояли группами, раскованно беседовали, занимая весь тротуар.

У встречных отец спрашивал:

– Там есть, чего-нибудь?

– Есть, все есть!

– Мартын! – вдруг, заорал отец.

Один дядька подпрыгнул и пошел к нам. Я узнал нашего соседа, которого, не смыкая глаз, всю ночь ждала жена. Он остановился в двух шагах и с пафосом произнес:

– Я лиру посвятил народу своему! Быть может, я умру неведомый ему!

– Но я ему служил, – согласился отец, – и сердцем я спокоен! Пускай наносит вред врагу не каждый воин, но каждый в бой иди! А бой решит судьба!

– Я видел красный день, – орал дядя Мартын, – в России нет раба! И слезы сладкие я пролил в умилении…

– Ты где пропадал, сволочь?!

– Да вот, понимаешь…

Отец обернулся ко мне:

– Жди здесь. Это недолго.

И они оба захохотали и нырнули в омут подворотни. А я остался один.

Я разглядывал мужчин в одинаковых плащах из шершавого материала. Была одна женщина в детском пальто и с лицом кикиморы из мультика. Ей протянули стакан:

– Тебе, Галина – половину…

Она лакала, запрокинув голову. Фиолетовая нижняя губа шлепала по граням посуды. Ласковое, уже почти осеннее солнце, купалось в стакане с янтарной жидкостью. Выстрелило искрой на последней капле, упавшей в глотку старухе…

Все вокруг были счастливы. И говорили на каком-то булькающем языке:

– Я вчера бль, бль, бльна…

Наконец-то, папа с другом вынырнули из толпы.

Дальше пошли втроем. Отец, сложив руки в трубочку, что-то говорил в ухо дяде Мартыну. Тот таращил глаза, в комичном ужасе подпрыгивал на ходу, делая в воздухе велосипед. Они хохотали, я завистливо морщил нос. Остановились на углу. Папа сказал мне:

– Зайдем ко мне на работу. Это недолго.

Будто у меня был выбор.

«Работа» началась с бетонного забора. Потом железные ворота и двухэтажное здание с табличкой у входа – «Инструментальный цех НИИ Минтяжмаш…». Не успел до конца прочитать, нам гостеприимно распахнули дверь.

– Обана! – закричал отец, и вытащил из карманов две бутылки с «отравой». В комнате на лавках вокруг стола сидели пьяные мужики. Все очень обрадовались, кто-то захлопал в ладоши.

Мне дали помидор, и мужчина в синем халате повел меня на второй этаж.

– Вот тебе бумага и карандаш. Рисуй. Только гитару не трогай, а то она расстроится.

Гитара лежала на диване. Конечно же, я подошел и провел пальцем по струнам. Подумал, что сейчас же потекут слезы из белых колков на грифе, или еще из какого места. Но ничего не случилось.

В кабинете стояло еще несколько письменных столов. На стенах висели диаграммы и вымпелы «передовых коллективов».