Я - Джеки Чан - Джеки Чан

Чан Джеки

Я - Джеки Чан

Я стою посреди неба, на крыше административного здания из стекла и стали в голландском городе Роттердаме. От бетонной мостовой меня отделяет двадцать один этаж пустого пространства. Я собираюсь сделать то, что удается мне лучше всего.

Я собираюсь прыгнуть.

Каскадеры сказали мне, что прыжок безопасен. Не то чтобы совсем безопасен, но, пожалуй, чуть безопаснее верной смерти. Разумеется, они сами прыгали только с шестнадцатого этажа... но вчера, сидя в одиночестве в съемочной студии и просматривая отснятый тестовый материал, я понял, что падение с шестнадцатого этажа будет слишком предсказуемым. Слишком... обыденным.

В конце концов, мой продюсер похвастался перед газетчиками, сообщив, что это будет Самый Опаснейший Трюк на Свете. И кем бы я был, если бы не оправдал ожидания репортеров? Кем угодно, только не Джеки Чаном.

Итак, вопреки советам режиссера, других актеров и работников студии, я решил добавить еще пять этажей.

Еще шестьдесят футов такого прозрачного воздуха, сквозь который будет нестись мое сорокапятилетнее тело.

Еще пара секунд возбуждения для кинокамер.

Еще несколько вскриков зрителей, изголодавшихся по адреналину.

Формула проста: Чем больше напуганы мои друзья и родные, тем больше удовольствия получат мои поклонники, - а они значат для меня все. Они приходят в кино-театр, сгорая от желания посмотреть на героя, на того, кто будет смеяться во время беды и строить комичные рожи на краю могилы, - на того, кто покажет им, что единственным, чего действительно стоит бояться, является сам страх.

Впрочем, тот, кто это сказал, никогда не стоял на крыше дома в Роттердаме. Он никогда не смотрел с края небоскреба на матрац из пенорезины в 250 фугах внизу. Отсюда матрац кажется почтовой маркой, и я могу полностью прикрыть его, вытянув перед собой ладони.

Прошу прощения, что спорю с Вами, господин Как-Вас-Там, однако единственным, чего действительно стоит бояться, является сам страх - а также падение на землю со скоростью сто миль в час, когда от палаты реанимации тебя отделяют каких-то два дюйма пенорезины.

Я устал.

Сердце камнем застряло в груди.

Мое тело кричит на меня, перечисляя все оскорбления, которые я нанес ему на протяжении последних четырех десятилетий. Те части моего тела, названия которых я даже не могу выговорить, жалуются на то, как скверно я обращался с ними. Несмотря на сгрудившуюся внизу, у основания здания толпу голландских морских пехотинцев, пожарных и полицейских, нервно поглядывающих в небо, - я спрашиваю самого себя: "Так ли уж нужен этот прыжок?"

И одновременно с вопросом возникает ответ: "Да". Ведь это особый прыжок.

Я делаю это не только для зрителей, критиков и повышения "кассовости" фильма. Я делаю это для того человека, благодаря которому сейчас стою здесь, морщась от боли и вздрагивая в свете прожекторов.

Я делаю это для своего учителя Ю Джим-Юаня, неделю назад похороненного в Лос-Анджелесе. Мой отъезд из Голландии в Калифорнию на его похороны вызвал мучительный перерыв в съемках, что обошлось "Золотому урожаю" почти в четверть миллиона долларов. Леонард прекрасно понимал, что нет смысла даже заикаться о том, чтобы я остался, хотя каждый потерянный доллар стал для него каплей утраченной крови.

Я помню себя испуганным семилетним малышом, который, держась за руку отца, входит в темные и затхлые коридоры Китайской Академии Драмы. Внутри он видит скачущих, кувыркающихся и веселящихся мальчиков и девочек. Рай ..

"Как долго ты хочешь оставаться здесь, Джеки?"

"Навсегда!" - восклицает малыш, широко раскрыв сияющие глаза. Он отпускает руку отца, чтобы тут же вцепиться в подол накидки учителя...

В течение следующих десяти лет я вопил и истекал потом и кровью под тяжелой рукой Учителя. Вечерами, отправляясь спать, я проклинал его имя, а просыпаясь утром, проглатывал свой страх и ненависть к нему. Он требовал от нас всего, что у нас было, и мы отдавали ему себя под страхом травм и даже смерти.

Однако, повзрослев, мы поняли, что он вернул нам все. Вернул сторицей.

Именно Учитель Ю Джим-Юань создал Джеки Чана, и именно благодаря ему я занимаюсь сегодня тем, чем я занимаюсь, - благодаря ему я стал тем, кем я стал. Я делаю этот прыжок в память о нем, это будет окончательный знак признательности. И последний жест неповиновения.

Кто-то похлопывает меня по плечу и спрашивает, готов ли я. Я киваю, почти ничего не соображая. Другой голос призывает к тишине на съемках, и внезапно единственными слышимыми звуками становятся шум ветра и гул крови, стучащей у меня в ушах, сердце начинает колотиться, словно гигантский барабан.

- Камера!

- Мотор!

- Начали!

Я втягиваю взбунтовавшийся живот и взмываю в небо.

Я лечу.

Я вспоминаю...

Я родился 7 апреля 1954 года и был единственным сыном Чарльза и Ли Ли Чанов. Они назвали меня Чан Кон Сан, то есть "Чан, родившийся в Гонконге".

Мне кажется, в том, что касалось имени, мои родители оказались совсем не оригинальными.

Возможно, они просто хотели отпраздновать то, что добрались до Гонконга и выдержали трудный побег от пыток на Материке. Гонконг был землей обетованной, обещавшей безопасность и процветание. Он был тем местом, где можно было начать новую жизнь.

По китайскому календарю 1954 год был Годом Лошади. Согласно суеверным представлениям, Лошадь является знаком энергичности, честолюбия и успеха хороший год, если ты родился мальчиком (но не такой уж благоприятный для девочки, так как традиционно считается, что родившейся в Год Лошади девушке трудно найти подходящего мужа). Мои родители радовались тому, что я появился на свет под таким удачным знаком. Разумеется, рождение в

Год Лошади вряд ли было случайным совпадением, так как еще до рождения я показал себя поразительно упрямым! Большинство младенцев появляется на свет через девять месяцев после зачатия, но я продержался на три месяца дольше, пока мать не обратилась к хирургу и тот не извлек меня, орущего и брыкающегося, путем кесарева сечения.

Возможно, именно мятежный характер заставил меня отказаться от того, чтобы вовремя присоединиться к родителям, хотя не исключено, что это было настоящим предвестием моего будущего. В конце концов, в животе матери я чувствовал себя великолепно: в моем распоряжении были уединение, сон и такое количество пищи, о каком только можно было мечтать, - тем более что ради всего этого мне не нужно было драться, работать или страдать. В целом, я могу утверждать, что те три дополнительных месяца были самым легким периодом моей жизни.

Во внешнем мире меня не ожидало ничего подобного. В 50-е годы Гонконг был нелегким для жизни и суетливым городом, а моя семья находилась на самой низшей ступени общественной лестницы - среди тысяч нищих переселенцев, сбежавших в эту британскую колонию после коммунистической революции на Материке. Однако, несмотря на крайнюю бедность, мы считали себя счастливчиками, так как выжили в китайской гражданской войне, и были очень благодарны судьбе за то, что родителям удалось найти в этом новом и странном островном обществе хорошую работу. Многие из наших собратьев-беженцев прибыли в Гонконг, не имея ничего, кроме прикрывающей тело одежды и воспоминаний о том, что они оставили позади. На острове они селились в лачугах переполненных гетто и зарабатывали на жизнь изготовлением бумажных цветов и дешевых безделушек - или же прибегали к менее почитаемым обществом и более опасным занятиям.

Это было скверное время для бедняков (впрочем, разве для них когда-нибудь бывают хорошие времена?). С увеличением числа новых иммигрантов растущее сообщество колонии разделилось на две группы: решительных и отчаявшихся. С одной стороны, многие усвоили невыраженную словами философию этого города: трудись, и ты выживешь, заработаешь на жизнь и, быть может, даже разбогатеешь. Тем временем жизнь множества новоприбывших, населявших беднейшие районы города, представляла собой голод, преступления и страх.

Мы принадлежали к первой группе - к числу счастливчиков. Вскоре после переезда на остров мои родители получили работу у посла Франции в Гонконге, доброго джентльмена и главы благожелательного и внимательного семейства. Отец стал поваром и подручным посла, а мать - экономкой в его доме. Таким образом, я появился на свет не на опасных улицах Нижнего Гонконга, а в особняке на прекрасных склонах Виктория-Пик, в доме для богатых, известных и могущественных, И для меня.

Я плохо помню этот особняк.

Мне вспоминается, что он был огромным и очень величественным. В гостиных болтали, попивали чай или слушали музыку хорошо одетые европейцы, а изредка и китайцы; наверху размещались комнаты членов семьи посла большие залы с высокими потолками и окнами, через которые открывался вид на сияющие внизу огни города. Но я не часто бывал в этой части дома. Этот мир очень отличался от того, в котором жила моя семья.