Поворот назад - Вольфдитрих Шнурре

Шнурре Вольфдитрих

Поворот назад

Вольфдитрих Шнурре

ПОВОРОТ НАЗАД

- Да говорю же: он узнал меня.

- Какой-то мужчина остановил на тебе взгляд, ну и что.

- Это был он. Иначе с какой бы стати он дважды возникал на моем пути в то дождливое утро, причем один раз - на территории завода.

- В одних сборочных цехах более трех десятков греков. Они же все на одно лицо.

- Он специально вернулся. Он чуть не задел меня. И потом этот взгляд. Даже шофер обратил внимание.

- Померещилось. Ты просто слишком долго носишься с этим. Неудивительно, что в один прекрасный момент начинаются галлюцинации.

- Могу поклясться: это сын того Патроклеса, предавшего бургомистра. У него физиономия - копия отца.

- Я подолью тебе кофе. Будь добр, твою чашечку.

- Уже в четырнадцать у нега был такой вот взгляд. Такими глазами он смотрел на меня, когда мы брали его отца.

- Вахтер проверяет каждого входящего. У него, ты не справлялся?

- Мне не требуется ничьих подтверждений. Я запомнил каждого из десяти; а поскольку брать их пришлось дома, то и ближайших родственников тоже.

- Оставь. Воспоминание это отравляет тебе жизнь, я знаю. Но не начинай перебирать всех и каждого заново. Что было, то прошло. Это только доконает тебя. А твои нервы и так никуда не годятся.

- "Нервы"!..

- Тео! Господа из наблюдательного совета уже обращают внимание, как ты изменился. О коллегах из директората и говорить нечего.

- Господам недолго осталось ломать себе головы: я опережу его, этого Патроклеса.

- Ну вот, таким ты мне снова нравишься.

- Пожалуйста, не строй иллюзий.

- Пойми, ведь я способна, по крайней мере, ощутить всю вынужденность твоих поступков. Шла война. Ты обязан был принять ответные меры на взрыв моста. А что все должно было кончиться ужасно - расстрелом десятерых - это же яснее ясного.

- У тебя трогательная манера называть вещи своими именами. Только позволю себе заметить: мне самому пришлось и отбирать обреченных.

- Об этом ты никогда ни слова не говорил.

- Какой же начальник сам признает, что кто-то из его людей отказался выполнить приказ.

- Ты хочешь сказать, младшие командиры отказались собрать эту десятку?

- Да, у меня был выбор: либо предать трибуналу лейтенанта, двух фельдфебелей, трех унтер-офицеров, либо самому понести наказание за невыполненную акцию возмездия.

- Именно это я подразумеваю под "вынужденностью". Ты не мог поступить иначе.

- Я смог бы, если бы временно отказался от некоторых принципов и взял ответственность на себя.

- Сегодня легко так говорить. Разжалование в военное время, Тео, прескверная история. Такое и для гражданской карьеры не проходит даром. Уж отец тогда вряд ли бы взял тебя в дело.

- Думаю, ты все еще недопонимаешь меня.

- Да неужели? Разве кто-нибудь принял ближе к сердцу твои душевные терзания, чем я? Ты должен постоять за себя. Просто-напросто ради твоего же самосохранения. Я права?

- Да. Только в другом смысле, чем ты думаешь.

- Теперь я тебя действительно не совсем понимаю.

- Гертруда, этой ночью я решился на труднейший шаг в жизни.

- Звучит пугающе.

- Да.

- Зачем ты нагоняешь страх на меня?

- Даже в мыслях этого нет.

- У тебя рука дрожит.

- Не могу больше. Я знал. Всегда знал: этот день должен настать. Все сроки вышли.

- Вспомни: подобные искусы одолевали тебя частенько и прежде.

- Этот - последний. И первый, от которого ты меня не отвратишь: я пойду с повинной.

- Дай, пожалуйста, огня. Спасибо, милый, позволь я уточню. Ты персонифицируешь свое недомогание. Иначе говоря, капитулируешь перед каким-то пугалом.

- Будь это Патроклес или кто другой - в следующий раз я сорвусь,

- Ты это себе внушаешь. Логично: в подобной ситуации можно довести себя бог знает до какого состояния. Однако не менее логично, что его можно снять. При желании, разумеется.

- Я хочу втолковать тебе, чего я, собственно, хочу: покоя, Гертруда, одною лишь покоя. Я дошел до точки; Патроклес дал мне это понять.

- Ладно. Посмотрим на него с твоей колокольни. Что он может сделать? Обвинить тебя. Усугубить твое собственное сознание вины. И на то, и на другое есть контрдовод: ты вынужден был действовать так - ты выполнял приказ.

- Любое принуждение извне утрачивает силу, спровоцировав внутреннее побуждение.

- Думается, сущность приказов именно в том, чтобы исключать малейшее проявление подобных сомнений. Твою долю ответственности с тебя сняли. И снова взваливать ее на себя ты не можешь. Она больше не твоя.

- Меня нельзя лишить чего-либо, с чем я не желаю расставаться.

- Но зачем же забывать о роковых стечениях обстоятельств. Ты столкнулся с диверсией, чьи последствия были ясны с самого начала; тебе выпало на долю лишь привести неизбежное в исполнение.

- Иногда мне хотелось, чтобы твой отец был зеленщиком, а не, генералом.

- Не потому ли, что недюжинные способности штабиста вывели его на промышленную стезю; но тогда тебе не пришлось бы восседать в кресле управляющего алюминиевым акционерным обществом.

- Кстати, одно из следствий моего решения в том, что для меня отпадет необходимость быть бесконечно благодарным твоему семейству за это место.

- Нельзя ли яснее, Тео?

- Я разговаривал с прокурором Хердегеном.

- Откуда мне знакомо это имя?

- Из газеты. Хердеген выступал обвинителем на нескольких процессах по расследованию преступлений в концлагерях.

- Но почему ты обратился именно к нему?

- Я же сказал тебе: хочу явиться с повинной.

- Да ты спятил? Ты открылся ему?

- Он затребует документацию через греческое консульство.

- А как же фирма?!

- Фирма интересует меня со вчерашнего дня лишь постольку поскольку.

- Тебе лечиться пора, Тео.

- Мне пора грехи искупать, если такое вообще возможно.

- Ты уже искупил их. Нельзя сделать большего, чем стойко нести этакий крест.

- Можно сделать больше, Гертруда. Вот увидишь.

- Тридцать семь лет ты прожил с этим. Главных виновников, которые втянули тогда тебя и всех остальных, давно покарали. Мало тебе этого?

- Меня никто не втягивал. В той проклятой войне я, выполнял свой офицерский долг и, увы, слишком поздно уяснил, что долг долгу рознь, иной бывает преступен. Вина прочих в этой связи меня мало волнует; мне надо о своей собственной побеспокоиться.

- А что если бы "в этой связи" ты самую малость побеспокоился и обо мне?

- Гертруда, тебе я обязан многим, а что до карьеры - то почти всем. Но тут я один. Тебя при сем не было. Это касается исключительно меня.

- Может, мне и в самом деле напомнить, сколько раз ты вынуждал меня соучаствовать в той экзекуции? Сколько раз ты вскакивал в поту от ночных кошмаров? Сколько раз впадал в депрессию? Кто тогда возвращал тебя к жизни? Я. После того, как ты в тысячный раз расписывал малейшую подробность.

- И это теперь прекратится,

- Боюсь, я должна выразиться определеннее: постепенно я тоже начала видеть, как те десять валятся, скошенные очередью.

- Тем более, мой долг перед тобой - покончить со всем этим.

- "Покончить", - это правильно. Только никакому прокурору с этим не покончить. Все в твоих руках. Жаль только, ты слишком малодушен.

- Выступаешь вдруг совсем не по существу.

- С бОльшим основанием сие следует переадресовать Ты ведь еще ни, разу не сподобился описать все как было без эмоций.

- Неужели? Ну так послушай. Стоял слепяще жаркий полдень. Останки только что взорванного моста слегка подрагивали. Лишь из оливковых рощиц доносилось уловимое дыхание ветерка: Я спросил тех десятерых, не хотят ли они пить. Они не ответили.

- Вот, пожалуйста.

- Не понимаю.

- Разреши, я тебе помогу. Ты поэтизируешь преступление.

- Я не совершал преступления!

- В таком случае, почему ты рвешься на скамью подсудимых?

- Не могу так жить больше. Я приказал расстрелять десять человек за один взорванный мост. Я не могу вернуть к жизни хоть одного из десяти. Но попытаться искупить вину за содеянное - могу.

- В тюрьме. В исправительном учреждении. Еще бы!

- Допустим, мои рабочие кабинеты менее подходят для этой цели.

- Чего бы я никогда не взялась утверждать. Все целиком зависит от тебя. Правда, если для пущей сосредоточенности тебе потребны ограниченное пространство и решетки на окнах, это значит - еще не время. Ведь камера суть насилие. А искупление возможно при свободном решении.

- Как можно быть свободным, если ты убивал!

- Стало быть твое понимание искупления ложно.

- Для тебя ложно. Мне сейчас любая воля ни к чему, мне нужна неволя.

- Чего же ты добьешься, покорившись ей? Только того, что когда-нибудь сможешь сказать себе: с прожитых лет вина снята. За эту прописную истину ты расплатишься самыми дорогими годами жизни.

- Годы за жизни - я не столь самонадеян, чтобы думать, будто это взаимно уравниваемые величины.