Искатель камней (сборник) - Томас Венцлова

Томас Венцлова

Искатель камней

Избранные стихотворения

Из сборника «Знак речи» (1972)

Стихи о памяти

Ты ждешь ушедших? Но они ушлитак глубоко, что ни души, ни тени.Их все забыло: и часы, и стены,и вечность, и песок, и ночь, и день, идожди, и снег, и сосны всей земли.

Кто прав из них – не разобрать уже.Когда разлуку множишь на разлуку,от голосов, перечащих друг другу,в твоей бесцельно-целостной душе —

разлад. Что остается? – зыбкий знак:след пальца на стекле полупропащий —так много воли, лжи, стихов и таксудьбы в наличье мало настоящей.

Два голоса оставшихся теплаи беспокойства города коснутся.Как и тебе, дарована былаим память. Больше не в ком ей проснуться.

Как ласточка слепая, так она,крылатая, в тебе трепещет голо,твой классицизм, торжественная школа, —скажи мне, какова ему цена?

Так падает на лестницы от насотторгнутый и обреченный час.Как плат. На метры, обжитые нами.На тот пробел, что вклинился, светясь,меж прошлым и грядущим временами.

«Былого ледника обломки…»

Былого ледника обломки,и вдруг железная дорогапроваливается в потемки,двойной рекой летя с отрога;усилясь в резонансе, эхогудит среди стоящих дыбомдвух берегов, а дальше – веха:верста, а дальше, за изгибом

пути – убогие селенья,сады с засохшими кустами…Внезапное весны давленьеодолевает чувства; самисебя не узнавая, мимопроходят улицы – граница,где молодость неуследимоисчезла, чтоб не возвратиться.

Вагоны, груды угля, шпалысреди асфальтовой пустыни,судьбы с судьбою небывалыйсоюз давнишний – где он ныне?Нигде. Лишь точит стражник раямеч светло-желтый, невесомый,апреля царство охраняя,снег тающий и полусонный

под солнцем… А ночами катятмашины в направленье центра,на сквозняке свеча дотратитсебя, иссякнет дым концерта.Звучит хорал в краях надзвездных,в соседстве с грязью, тленом, прахомбезгрешный вздрагивает воздух,как и хотели Моцарт с Бахом.

Их приглашенье к странной смерти,их заговор… Но что осталосьот этой музыки в концерте?От города? Какая малость!Не пустота, не свод, которыйнас затопляет, но обычныйклочок афиши, камни, скорыйслед краски на стене кирпичной.

Обол за вход в страну Харонаплати, и эскалатор в этустрану вплывает неуклонно,но не в Коцит вплывает – в Лету,и ночь фонарным светом белымгорит, и в памяти ли стертой,во сне – за жизненным пределомвновь вспыхивает тенью мертвой.

«Помедли, улыбнись и – в дом. Такой разлив…»

Помедли, улыбнись и – в дом. Такой разливв округе темноты – как раз ослепнуть впору.Но слог берет разгон и, ночь благословивдлиннейшую в году, пожалуй, даст ей фору.Помедли, улыбнись. Равнина, нас разъяв,озерами легла замерзшими и вьюгой.Ни зги. Почти во сне ты слышишь, как составмеж Двинском голосит, затерянный, и Лугой.

На кухне каплющий полуиссяк родник.И стулья, два иль три, как редколесье в доме.Есть телефонный диск и адрес. – Я постигсмысл дома. Полуспишь. Я тоже в полудреме.И только к рычагу с пластмассовой скобойвсе, кажется, тянусь, от гибельного рискав вершке: ведь если я остался там с тобой,то голос свой найду за гранью цифр и диска.

«В обход местам, где протекла…»

В обход местам, где протеклажизнь, где, немой кирпичный остров,без штукатурки и стеклаприречного квартала остовстоит, – дорога пролегла.

Там в лампах сгустки темноты.Там сон и день царят средь комнат.В вещах – его получерты.Так, у зеркальной став черты,нас отраженье полупомнит.

Так тело выловлено сном,так весть присыпана песком,подержанная, после шторма.И потому его объем,его материя и форма

меня страшат. Кто, на постойоставшись там, судьбу в наследьеприняв, тот край от лихолетьяспасая, станет над чертойтого, что есть, и пустотой.

«Лицо и руки чуют острия…»

Лицо и руки чуют остриятравы. Благословенна бедность. В розахземля. И чернозем, и этот воздухВоронежа – как прошлого друзья.

Под сердцем больше дюжины планет, ина ставни давят Дантовы круги,и близок путь взыскующий, задетыйзвонком, и фраза, плавясь от строки

к строке, мне обжигает мозг, как глину:хлеб горек, поле вдавлено в долинупо самую заботу, ниткой длиннойогни столиц вселенной, как с холма…

«Как в облаке плывут стакан воды, замок…»

Как в облаке плывут стакан воды, замок,дверь, кресло. Третий час. Звезда отлива скороотступит, отойдет, покинет мой порог,чтобы на гостя пол, блеснув, не бросил взора.

Дым отягчит траву, между камней кострашатнувшись, побледнев, и, отвязавшись, тронетвдоль берега челнок, а птица так быстрапребудет, что слова неверные обгонит.

Вернулся ли впотьмах лесничий мертвый в доми, спичек не найдя, по комнатам блуждает.В небытии есть то, что выше нас, что, льдоми музыкой зовясь, прибывшего встречает.

Поодаль хрустнет шаг, неведомый, ничей,незримая рука соприкоснется с осьюЗемли, и в тот же миг родится связь вещей,пространство упразднив иль обесценив вовсе.

«Опорою бессмертных душ предмет…»

Опорою бессмертных душ предмет,за ним другой – в окне блистанье множат,и неизвестно, что случиться можету рек времен, которых, в общем, нет.

Увидим ли воочию, не знаем,разлив пятнисто-рыжих вод вокруг,когда мы соль и пепел разменяемземные на нещедрый скарб разлук.

Уходит лето. Парус треугольный —как бы замок на море навесной,и волны дышат льдом, и зренью больно,и воздух каменеет надо мной.

«Мы сквозь чужие свиделись слова…»

Мы сквозь чужие свиделись слова,разделены как будто бы стеноюпрозрачной. А хозяину едважить оставалось месяц той зимою.

Кружится дух, как стрелка, и, кружась,умаявшись от звукоряда ино-бытийного, пласты сменяет в насродов, как повелела Мнемозина.

Не в силах нам помочь, зима назадотходит тихо. Между городами,надиром и зенитом, между намимолчанье шелестит, как некий сад.

«За стен квадраты, за квадрат…»

За стен квадраты, за квадратдверей, и за квадратокна, и дважды два подрядза лампу в сорок ватт,за страны, где нас нет, за взглядна карту, за разладпод крышей дома, где темнят,за ясный воздух над,за паровозов белый чад,за ключ и каземат,за нас и дважды, и стократ,и дважды два стократ,за то, что знают провода,за жизнь под толщей льда,за то, что два плюс два – не два,и дважды два – не два.

«Холод сумерек встретил меня…»

Холод сумерек встретил меня.Выйдя в город сквозь черные арки,я увидел вокзалы огняи за ними ноябрьские парки.Эта местность с кирпичной стеной,луч стоваттный, куда-то ведущийи сбивающий с толку, в иноймир, в его лабиринтовы кущи.

Ариадны и Миноса дом,для жилья, пусть на время, пригодный,обеззвученный аэродром,погруженный в туман беспогодный.Но, как прежде, полны поезда —столько воздуха, горя и шири!Так отбывший свой срок иногдапо конвою скучает в квартире.

Я увидел родные края —те, что мне задолжало пространство.«Остров, памятник, улица», – яповторял, узнавая убранствоэтих мест. «Я уеду чуть свет», —говорил, и душа, на границепребывая с живыми, на нетпоспешала сойти и сродниться

с тьмой. Приблизились вновь адреса,лабиринт, Ариадна и Минос,исчезающие голосая ловил, но, не в силах найти нас,был ни в запертом доме с ковроми картинами, мне не родными,ни в небесных хоромах, ни в дымедня, ни в Дантовом круге втором.

Так смиряют ход стрелок, точней —с бытием расстаются не сразу,только, я бы сказал, все длиннейрасстоянье, не видное глазу,до вчерашнего, – памяти круг,ширясь, вытянет радиус, – только,притворившись, что сделало крюк,станет прошлое тем, что умолкло.

Что увидишь сквозь темный покров,в этой яви, с собой разлученной?Не разрушил поток берегов,окантовки Коцита мощеной.Что ни смерть, то отдельная весть.Ты умрешь, но не стихнет звучаньетех, кто жив. Все, что есть, все, что есть, —девять муз. Девять муз и молчанье.

Там, где город кружится и снегвсе бредет в переулок фонарный,где укутан в туман человек, —есть запас, слава Богу, словарный.Там, где друг не успеет помочь,в этой самой печальной невстрече, —пустотой окрыляется ночьи вседышащим ангелом речи.

Не прощенья, не смерти прошу,не забвенья, не правды предметной —первозданный оставь только шумнад землей ледяной, беспросветной.

Из сборника «Щит Ахиллеса» (1976, самиздат)