Странник - Роберт Бенсон

Роберт Хью Бенсон

Странник

Я дивлюсь не тому, что странник возвращается из той неведомой страны, а тому, что он возвращается так редко.

Однажды вечером после ужина мы сидели в гостиной у камина, и разговор, как это часто бывало, зашел об извечном споре науки и религии.

— Неудивительно, — заметил священник, — что люди ограниченные, приверженные лишь одному из данных способов познания мира, не могут сойтись во мнениях, ибо они исходят из абсолютно различных предпосылок. С точки зрения науки любое явление должно непременно иметь рациональное объяснение; с точки зрения религии, напротив, открытия порождаются в первую очередь именно верой, предвосхищающей факты. Господь говорит нам: верь в то, что делаешь, и истина откроется тебе. Наука же утверждает, что нельзя ни в чем быть уверенным, покуда не будут предъявлены неоспоримые доказательства. Различие данных подходов в том, что с точки зрения религии человек познает окружающий мир сердцем и всем своим существом; наука же, отрицая порой даже роль пяти чувств, считает, что в этом процессе участвует один лишь разум. Тем не менее история доказывает, что правда находится на стороне религии. Все выдающиеся открытия человечества были совершены именно благодаря душевному порыву, а не рассудку, страстям, а не расчетам и теориям. Тайны мироздания открываются лишь тем, кто не останавливается ни перед чем в стремлении покорить их. «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его».[2]

— Вот, к примеру, — продолжил он после короткой паузы, — дома с привидениями наука весьма убедительно объясняет применением телепатии, особой способности читать и передавать мысли на расстоянии. Однако, несмотря на это, большинство людей по-прежнему продолжает верить в их сверхъестественную природу. Никого из нас до конца не удовлетворяет рациональное объяснение таких явлений.

— А самому вам не доводилось сталкиваться с чем-либо подобным? — спросил я.

Священник улыбнулся.

— Боюсь, вы поднимете меня на смех. Почему-то многим кажется, будто подобные вещи — непременный повод для шуток. Я же придерживаюсь иного мнения. Каждый рассказчик с большим трепетом относится к своим историям, и, полагаю, он вправе рассчитывать на то, чтобы и остальные воспринимали их всерьез.

Я заверил его, что отнесусь к услышанному со всем почтением.

— Что ж, — ответил он, — я вам верю. История эта случилась несколько лет тому назад, и вот как это было.

Один мой друг служил настоятелем небольшой церквушки в Кенте. Не буду уточнять, какой именно, поскольку он и по сей день возглавляет этот приход. Скажу лишь, что это в двадцати милях от Кентербери, а края те, как известно, давно отошли к католикам. Так вот, за пару дней до Рождества я получил от своего друга телеграмму, в которой тот писал, что подхватил серьезную простуду, свалившую с ног половину графства, и просил по возможности поскорее приехать и подменить его в церкви на Рождество. Я к тому времени уже отошел от дел — годы начали брать свое, — но не смог отказать старинному приятелю. Паркер уложил мои вещи, и мы вместе уехали первым же поездом.

Прибыв на место, я обнаружил, что друг мой действительно расхворался не на шутку и едва мог вставать с постели. Я заверил его, что прекрасно со всем справлюсь и что ему не о чем беспокоиться.

На следующий день, в среду, в самый сочельник, я отправился принимать исповедь. Надо сказать, что во внутреннем убранстве старинной церквушки меня поразило буквально все: и бережно отреставрированный древний алтарь; и хранилище для Святых Даров,[3] которым служила ниша в стене слева от алтаря, заменяя традиционную подвесную дароносицу;[4] и хоры, на которые вела деревянная лестница. Особое внимание мое привлекла обустроенная на старинный манер исповедальня. В нижней части алтарной преграды имелось квадратное отверстие, некогда заделанное дубовой вставкой. Антиквар из «Клуба Алкуина»,[5] которого однажды пригласили осмотреть церковь, уверял, что именно здесь в дореформенные времена принимали исповедь.[6] Узнав об этом, мой друг решил вернуть алтарной преграде ее изначальный вид и предназначение. И вот в канун Рождества я сидел за ней в благоуханном полумраке, а исповедующиеся, преклоняя колени на приступке по другую сторону, шептали слова раскаяния в окошечко.

Знаю, что могу показаться банальным, но всякий раз, глядя на старинные вещи и думая о том, сколько человеческих эмоций они успели впитать в себя, я испытываю благоговейный трепет. Однако ж ничто виденное мною прежде не взволновало меня так, как эта исповедальня. Сквозь ее маленькое окошечко прошли тысячи грехов, больших и малых, обремененных людской скорбью, и все они были отпущены, ибо кровь Спасителя нашего искупила их. «И вот, дверь отверста на небе»,[7] и вершится чудесный торг — благодать Господня в изобилии дается в обмен на грехи. О bonum commercium![8]

На минуту священник замолчал, глаза его блестели. Немного погодя он продолжил рассказ.

— Рождество и три последующих праздничных дня прошли великолепно. В воскресенье, после службы, я заметил, что у дверей ризницы меня поджидает девочка. Она сказала, что отец ее и вся семья хотели бы исповедаться следующим вечером, часов около шести. Всю неделю они проболели и потому не смогли прийти раньше. Но теперь отцу стало лучше, и он уже собирался выходить на работу, так что, если меня не затруднит, он с детьми хотел бы исповедаться и на следующее утро принять причастие.

В понедельник я, как обычно, причастил прихожан, а затем все утро провел в компании своего друга, который к тому времени уже мог сидеть и без труда разговаривать, хотя вставать с постели ему еще не дозволялось. После обеда я вышел прогуляться. Все утро на душе у меня было как-то неспокойно, отчего я пребывал в несвойственном мне подавленном настроении. Каждому, кто в меру своих скромных возможностей служит Господу, знакома эта сердечная тяжесть, которая есть не что иное, как испытание, ниспосланное нам Всевышним для укрепления веры. Но на сей раз беспокойство мое было иного свойства. К нему примешивался страх, предчувствие беды.

По мере того как я удалялся от дома, тревога моя нарастала, а я не мог найти ей никакого достоверного объяснения. Я пребывал в полном здравии, да и погода стояла чудесная. Но ни свежий воздух, ни приятная разминка не смогли вернуть мне душевное равновесие. Около половины четвертого я подошел к дорожному столбу, указывавшему, что до Кентербери оставалось шестнадцать миль.

Там я решил немного передохнуть и, вглядываясь в даль, заметил, что на юго-востоке, как раз со стороны Кентербери, над горизонтом собираются темные тучи. Я отправился в обратный путь. Позади слышались отдаленные раскаты, будто бы залпы пушечных орудий, и я решил сперва, что где-то проходят артиллерийские ученья. Но, прислушавшись, обратил внимание, что раскаты эти раздавались с неравными интервалами и были куда более продолжительны, нежели обычные оружейные выстрелы. Тогда-то я с облегчением подумал, что, должно быть, просто надвигается гроза и угнетенное мое состояние вызвано неспокойным состоянием атмосферы. Гром приближался и три или четыре раза ударил особенно сильно. Потом все затихло.

Однако слабость моя так и не прошла. Вернувшись домой в начале пятого и выпив поданного Паркером чаю, я задремал в кресле у камина. Тяжелый и тревожный сон мой прервал Паркер — он принес пальто и сообщил, что пора идти в церковь. Я не помню точно, что мне снилось, но сон был так мрачен и зловещ, что первые несколько секунд после пробуждения я полными от ужаса глазами смотрел на Паркера, не понимая, что происходит.

Церковь находилась в двух шагах от дома, и, чтобы попасть в нее, мне нужно было лишь пройти через сад. Пробираясь по тропинке и освещая себе путь фонарем, я, помнится, обратил внимание на отдаленный конский топот, доносившийся с юга от деревни. Похоже, лошадь неслась во весь опор, но вскоре звуки эти стихли.

По моей просьбе ризничий оставил гореть несколько свечей, и, войдя в церковь, я различил три или четыре коленопреклоненные фигуры в левом притворе.

Я, по обыкновению, занял свое место за алтарной перегородкой. Один за другим отец семейства и дети подходили к окошечку и исповедовались. Помню, что, как и в канун Рождества, я ощутил неповторимое очарование этого уголка, где столь явственно чувствовалось присутствие Господа нашего Спасителя, отпускавшего грехи раскаявшимся детям своим. Свеча, горевшая передо мной в полной темноте, подобно распустившемуся красному цветку, казалось, напоминала о том, что Бог воистину обитает с человеками, и Сам Бог с ними — Бог их.[9]

Не знаю, сколько времени я просидел там, когда вновь услышал стук копыт. На сей раз совсем близко, будто всадник въезжал на церковный двор. Затем наступила полная тишина. Минуту спустя порыв ветра распахнул дверь, пламя свечей затрепетало. Одна из девочек пошла закрыть дверь.