Кукареку. Мистические рассказы - Исаак Башевис Зингер

Исаак Башевис Зингер. Кукареку

Информация от издательства

Оформление Натальи Салиенко

Исаак Башевис Зингер

Кукареку: рассказы / Исаак Башевис Зингер; пер. с идиша и сост. Л. Беринского. – Москва: Текст, 2017. – (Блуждающие звезды).

ISBN 978-5-7516-1473-7

В книге собраны мало или совсем неизвестные нашему читателю рассказы выдающегося еврейского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Исаака Башевиса Зингера (1904–1991), написанные в течение многих лет и переведенные с идишского оригинала. Многие из рассказов публиковались только в периодических изданиях на идише. После присуждения Исааку Башевису Зингеру Нобелевской премии его спросили: «Ваши книги населены демонами и вурдалаками, подстерегающими человека, и никто кроме вас самого не понимает, что они говорят. Более сорока лет вы пишете – и это в Соединенных Штатах! – на языке идиш и к тому же о мире, которого сегодня больше нет». «Но этот мир, – ответил писатель, – всегда жив для меня… Для своих книг я использую еврейский фольклор с его фантастическими персонажами. Я верю, что мы окружены невидимыми силами, непознанными нами. Верю, что в XX веке люди так насытятся технологией, что пристально всмотрятся внутрь себя и откроют там истинные чудеса».

Copyright © The 2015 Zamir Revocable Trust. All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form. This edition published by arrangement with The 2015 Zamir Revocable Trust, and Susan Schulman Literary Agency LLC, New York.

The Gravedigger. Copyright © 1964, 1970 by Isaac Bashevis Singer

The Two. Copyright © 1976 by Isaac Bashevis Singer

On An Old Ship. Copyright © 1967 by Isaac Bashevis Singer

Dr. Getzelson. Copyright © 1964 by Isaac Bashevis Singer

In The Terrestrial World. “Der shpigl” (1975 by Hebreisher Universitet in Yerusholaym, “Di goldene keit” (Tel Aviv Yiddish-language journal), “Forverts” (New York City Yiddish newspaper).

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

These stories published by arrangement with Susan Schulman Literary Agency, New York through Andrew Nurnberg Literary Agency.

© Л. Беринский, составление, перевод, 2017

© «Текст», издание на русском языке, 2017

Кукареку

Кукареку! На вашем, на человечьем, сие означает «доброе утро»! В Пинчеве светает, извольте-с пробудиться! У вас, у людишек, слов невпросчет, у нас же, дворовой птицы, «кукареку» – вся речь! А весь квэч[1]: на какой тон-полутон подналечь.

Сам я – дальний потомок того петуха, который во время оно не на зажарку пошел – а стоял у трона самого царя Соломона! Я и всякие ваши местные говоры знаю, потому захочу и ору: «Ку-кэ-ри-ку!» – на манер литваков, «ки-ке-рэ-ки!» – по-польску… Одно наше «кукареку» больше весит, чем девять мер слов[2] или десять. И не сам только крик, но – как крыльями хлопнешь, как гребень твой вспыхнет, вздернешь клюв к небесам, простертым просторно, и вздуются перья вкруг горла. А есть у нас и такие, что с молчанкою сжились и вовсе кричалок лишились.

Только не задавайте мудреных вопросов, у каждого своя суть, свое наследство от предков. Да что там, бывает: один и тот же петух дважды правду не кукарекнет. А имеющий уши – только услышит да крякнет!

По линии материнской род мой тянется от Слухаря. Можете посадить меня в темную клетку, а я на слух вам скажу, про что петухи на воле поют и кудахчут куры, смеркается там или скоро наступит рассвет, в тучах ли небо, светит ли солнце, дождик бьет или град горошит. Безошибочно распознаю: новый месяц, и полнолуние, и затмение тоже. И тысячу тысяч вещей, о которых вы, люди, и не догадываетесь, потому что премного болтаете, захлебываетесь на бегу. А истина, между прочим, в единственном слове: «кукареку»!

Я не вчера вылупился, перед глазами моими прошел целый мир, неисчислимое множество петухов и кур. Здесь, в этом старом птичнике, многие сиживали. Случалось, к слову сказать, и такое, что слишком ретивого певуна холостили и откармливали на убой. Мне прекрасно известно, чем все кончается. Зэ тарнэгл йилэх лэмисой[3]. А принесут ли тебя в жертву на Йом Кипур, зарежут ли на Пэйсэх или на Суккэс – шойхет ждет, нож востер, все готово: горшки для второго, кастрюля для бульона, доска для разделки и для выжарки – тарелки… Как там у вас говорится: обольщаться не приходится. Вся мусорная гора нашими кишочками да головками завалена. Всяка ваша шлимазлница, прибираючи, с нашим флэйдервиш[4] носится. Ну а повезет – и под нож не улягусь, все равно не вечно же бегать: в пупке у меня ноготь растет. И еще у меня типун. И еще, не про вас будь сказано, нутряная оспа. Оно ведь как: пока, петух ты несчастный, живешь, там камешек с голодухи сглотнешь, там проволочку, иголку, змееныша, какой помельче. А укропные зернышки! – до чего же тверды, если б, конечно, их разжевывать… Так что для всякого петуха – свой срок сдавать потроха. Всю жизнь, значит, дрожать на своем веку? Наш ответ, единственный: «Кукареку»! «Кукареку» – непокорность у нас, непреклонность. Кукарекаем мы издавна, еще до начала начал, и долго, наверно, нам еще кукарекать – нам исчезнуть не к спеху, переждем, пока все курофобы и шхитники[5] запрокинутся лапками кверху.

Что же такое петух и что – курица с ее нежною шейкой и гузкой, в самом, как говорится, соку? Он – не более чем гнездо для галантного «кукареку». Гнездышко сгнивает – галаган улетает. А курица околела – снести яичко успела. А если и не успела – свое все равно отквохтала, то есть отпела. Сподобилась жизнью земной упиться – и этого в ней уже не убьет никакой убийца!

Есть и Небесный Тарнэгл – наш апотропус[6]. Мы, петухи и куры земли, – его подобье и образ. Есть горнее «Кукареку», из которого мы и цедим наш мелос из неба. Это Он, это Он вопиет в наших глотках, через нас справляет свой хцойс – вздох полуночного молебна. И с нами встает на рассвете.

Есть Небесная Курица. Вы вот, люди, копаетесь в книгах, в каббале, а у нас каббала – в костях, в костном мозге и просто в мозгу. Ведь что такое «Кукареку»? Шэм-хамфойрэш[7].

Может, я разглашаю тайну? Но кому? Глухоухим… Предки ваши не поняли «Кукареку», божественного его смысла, а уж вам – черта лысого…

Вот, говорят, в дальних странах есть такие машины, кур поджаривают – мириадами. Потом выдвигают из ящичков – покупай не хочу! Одна куробойня такая – больше базара. И все на ней распределено: один курицу вяжет, другой режет, третий ощипывает. Ванны, полные крови. Облака перьев. В минуту – тысяча птиц. Ну скажите, как можно? Вспомню – под крыльями жженье и зуд. Ничего поделать с собой не могу: в зобу першит, язык дрожит, перья впились, как сверла, крик лезет в горло. Кукареку!..

Насчет того, что вы говорите: куры. Да, куры! Но с кондачка о них не судите. Когда я был молодой еще петушок, курица не значила для меня ни-че-го-шень-ки! Подумаешь, курица! Ни гребня, ни шпор, ни крепости в коготках, хоть бы на хвосте узор – один только «квох» да «квах». Откудахтает этак год-другой – яиц нанесет да цыплят попасет, сидит знай и трет о землю свою… как это у вас называется? Дуры, злючки, – в общем, те еще штучки! Лицемерие их я распознал еще в юности: всегда и любому готова поддаться. А между собой не умеют ужиться. На своем же подворье – сильная слабую долбит. Я, как вы догадались, и сам поговорить не любитель. Но вот кто поистине ни минуты помолчать не умеет – это курица. «Кво-кво-кво», «кво-кво-кво»! Мое правило: аль тарбэ сихэ им тарнэголэс[8], да – да, нет – нет. Хотя – и без кур не обойдешься. У каждого мать есть. Так что барэш-бэхэйн…[9] Не торчать же, в самом деле, до скончанья времен из скорлупы торчком! Но, только пожив, понимаешь, что так оно все и быть должно – он и она, сам и сама, и это – во всех мирах. От горнего до дольнего – на всех небесах.

«Кво-кво», конечно, не то что «кукареку»! Но и с курицей не так все просто. Вот любят ваши мудрецы вопрос задавать: что было раньше – яйцо или курица? Наши лукавцы тоже спорами заняты: что прежде явилось: «кво-кво» или «кукареку»? Болтология это. «Раньше», «позже» – там, по ту сторону забора, ничего похожего нет. «Вначале», «в конце» – все едино, начало еще будет в конце, а конец уже был вначале. Что, непонятно? Разъясняю: «Кукареку».

У меня – пять жен, каждая – своя повесть.

Первая – Кара. Аристократка. Осанистая, медлительная, с белой меточкой, ходит важно, с курами не якшается. Выбросит, например, хозяйка мусор – все разом бросаются, копошатся, рвут и хватают. Плебс, шантрапа, быдло. Моя Кара не торопится. У нее есть время. И терпение. Коли зернышко ей суждено – ее дождется оно. Кара содержит себя в чистоте, в достоинстве, на чужих петухов и не глянет, со всяким отребьем спознаваться не станет. Квохчет меньше других. Яйца кладет большие, белые. Настоящая, что и говорить, супруга. Я с ней давно, уже несколько лет, но все еще не знаю май декоамрэ ребецн[10]. Спросишь ее, бывает, о чем-нибудь, а она тебе в ответ: «Кво». А какой смысл это «кво» в себе таит – сто ученых голов не скумекают. Особого влечения я к ней не испытываю, да и она ко мне тоже. Но потомства у меня от нее больше народилось, чем от всех остальных. Каждый год высиживает по две дюжины яиц, не капризничая, со всем справляется, с чем ей, курице, полагается. А когда она перестанет нестись, ее зарежут, вытопят из нее добрый горшочек жиру, бульон получится нежный, ароматный, с большими глазками. Мне кажется, она и не знает, что на свете есть такая штука, как смерть, потому что частенько любит поиграть кишочками своих сестер у забора…