Как сгорело маковое поле - Сказки для взрослых

Сказки для взрослых

Как сгорело маковое поле

Часть 1. ПРЕДМЕТ СПОРА

Пришел однажды огненный человек на одинокую гору. Видит, сидит там человек бумажный, схватившись за самый коряжистый камень. Ел бумажный человек горячие лучи холодного зимнего солнца. Удивился огненный человек ему, но лишь на мгновенье.

— Лети, я в добром настроении сегодня! — буркнул человек целиком и полностью сделанный из раскаленной вулканической массы, покрытый вечно горящим пламенем. Сказал, не глядя на невесомое белое пятно, блекнущее на фоне его яркого палящего тела.

— А зачем лететь мне? — спокойно, с улыбкой, мгновенно сложившейся из тонкой шуршащей материи, спросил бумажный человек, — тебя я не боюсь, лететь мне пока никуда не хочется. Отдохнуть хочется!

Удивился огненный человек такой дерзости и вспыхнул:

— Не боишься говоришь?! — Видал я таких смельчаков! В одно мгновение в ничто превращал! И деревянных, и стеклянных и даже железных людей! А из бумажных пепел делал-даже мгновенья не проходило! Лети сказал, если жизнь дорога!

Захохотал бумажный человек. Нежно, весь смявшись. Чуть-чуть он не отпустил свой спасительный булыжник, но все же успел в последний момент обхватить его невесомыми ногами. А смех его едва можно было различить от шелеста шумящих на ветру листьев.

– Ну и испепели меня! — тихо, насколько мог, воскликнул бумажный человек, — испепели, чего у жизни от меня убудет! Рождаемся мы, бумажные люди-ничего не можем. Ни творить, ни бороться, не уничтожить, не, тем более-сжечь! Вода нам смерть, снег нам смерть, магия нам смерть и огонь нам тоже смерть. Так не все ли равно, думаешь, мне, бумажному человеку, как исчезнуть, если даже этого выбирать не дано?

Хотел было огненный человек и дальше нападать. Но понял, что как будто бы и вправду этому пустому существу все равно. «Не боится. Так обезумел от своей ничтожности»— подумал он. Потускнело пламя. И спросил тогда огненный человек у своего бестолкового собеседника с насмешкой:

— Так выходит, вы живете день ото дня лишь для того, чтобы гадать о смерти своей? Ничего больше и не можете?

Не привычно было огненному человеку вести такую беседу с бумажным, да и вообще-любую.

Бумажный человек, не задумываясь ни на секунду, будто бы на вопросы такие не впервой ему было отвечать, сказал:

— Смотреть можем, любить можем, тосковать можем, мечтать можем. А о смерти… чего о ней гадать? Иной мой брат появится в мире нашем, не успеет понять кто он, да из чего сделан, волей ветра жестокого в океан падает, там его волны да соль-в клочья!

«В нашем… В моем!» — само по себе вспыхнуло у огненного человека в горячей голове.

— Так и что это-любить, когда ничего взамен отдать не способен? Тосковать, когда ни к чему и ни к кому привязаться не дано? А смотреть-и дерево может, и камень, твой спаситель, может. Без души-и то важнее-жизнь пустую лежит удерживает. А мечтать-самое дело никчемное, только от мира злого дурачью пристанище! — рассудил огненный человек.

— Верно говоришь. Но он камень и камень, пока я хочу-держит, не захочу-отпущу и полечу дальше, жизнь и любовь глядеть, в себя впитывать, а он так и останется тут, плавиться под палящим горным солнцем и в небытие уходить по воле стихий. Но давать я не могу, с этим не поспоришь. Брать только могу. Столько лет, нет, веков, летаю я по свету этому вместе с ветром. И жизнь так напитала меня, что весит, мне кажется, моя бумажная душа уже не меньше любой стеклянной, деревянной, железной и даже твоей… огненной!

Взорвался огненный человек пламенем розовым. Смехом могучим взорвался, да таким, что по всем горам и долинам вокруг разнёсся эхом устрашающий грохот. И неслышно было уже ни листьев, ни шквалов ветра, ни морских волн, что шумно плескались где-то внизу, у самого подножья гор.

— Да с душой только и родиться можно огненной. А твоя, никудышная, из бумаги как была, так и останется, сколько б веков не летал, сколько б пустой любви и тоски не впитывал! Да и что это вообще-любовь? А жизнь? Сила есть, да и только! Вот я как из лавы раскаленной восстал, так и ходил и властвовал. Сначала молод был-жег города, леса, моря осушал и реки! Все в себя забирал и горел ярче прежнего. Никакая вода меня не потушит, я сам ее в пар превращу. Ветер, товарищ мой, лишь еще задору придает кудрям горячим, а магия-я есть магия! Все ни по чем. Мир этот мне принадлежит. Все в себя забираю. Затем другим стал-подобрел. Души жалкие ваши без моего огня-луча солнечного сварить не смогут, искры не соберут. Просят у меня силы, чтобы я дома теплом питал, чтобы материал дал для алхимии их примитивной да магии. Бояться, уважают, но любить-не любят. Не спорю. Да и на что оно мне, когда я и есть жизнь? Больше всех деревянные опасаются, немного меньше-стеклянные, а среди железных было несколько, кто дружбу водить пытался, но все равно с опаской пытались, недоверием. Да и правильно! Только огонь мой всем и нужен, я всех питаю… Иной раз, настроение есть, я пойду и сожгу людей с десяток-забавы ради. Слабо вспыхиваю. Пустые почти все, но все же больше твоего стоят. С полна я беру за милость свою, все мирятся. А питает меня хорошо то, в чем силы, чистоты и жизни больше. Прекрасное например-что всем любо. Поле вижу цветов прекрасное, всякий прохожий любуется им, радуется, дурман вдыхает. Так я это поле подчистую пламенем своим съедаю и горю всевозможными красками, хоть и недолго. А от тебя несчастного и искры мне не прибавится. А ты говоришь душа у тебя не меньше моей весит. Вон, гляди поле маков, на всю долину аромат разносится. Так я их выберу испепелить, чем тебя чудака бумажного!..

Слушал это бумажный человек с улыбкой, как и прежде. И, как и прежде, поглощал слепящие, горячие лучи. Как будто не слышал он пренебрежительного задора своего собеседника, будто бы в разговоре таком принимал участие уже раз в сотый, и ответы все заранее были готовы. Дождался бумажный человек, пока огненный все до конца выпалит, и спросил:

— Так и где же сила это? Сила-это про другое.

— Ха, пр…

Право голоса бумажный человек оставил только себе. Он тихо продолжил пояснение:

— Она не сила, поскольку была дана тебе изначально. Расходуешь ее так впустую, на себя, и не платишь никак. А я вот силу видел,