Немножечко о сексе и смерти - Аглая Дюрсо

Аглая Дюрсо

Немножечко о сексе и смерти

Я живу в старом зеленом районе, где в окно можно выбрасывать манную кашу, не боясь попасть кому-нибудь на башку. Это днем. А по ночам у нас тихо. У меня лично дома только храпит кот. И еще у меня храпит сосед с восьмого этажа. То есть он храпит у себя, но его отлично слышно после того, как он вырвал с корнем нашу общую газовую трубу. А до этого было слышно только, как он занимается сексом. Это было слышно из детской. Потому что у меня детская в самой дальней комнате. В таких комнатах нормальные люди делают спальни. Мой ребенок плакал по ночам, жаловался, что соседи снизу кого-то убивают. Я даже один раз спустилась, чтобы предотвратить преступление и успокоить ребенка. Я спустилась в пижаме (потому что когда решаются вопросы жизни и смерти – не до кэжуал). Сосед с восьмого открыл мне тоже в дезабилье. Он одной рукой придерживал полы махрового халата, а другую почему-то держал за спиной. Я зорко заглядывала ему за спину. Хотела высмотреть у него там орудие убийства. Но все-таки я приличный человек и не могу вот так, с кондачка, в три часа ночи предъявлять обвинения, поэтому я деликатно спросила: «Может, нужна какая-нибудь моя помощь?» Сосед страшно засмущался. И от помощи отказался.

Я не знаю, при каких обстоятельствах он выломал газовую трубу. Но после этого его сексуальные фантазии иссякли. И теперь он только храпит.

Но я его не тревожу по таким пустякам. Потому что я тоже не без греха, и у меня даже остались улики в виде биологического потомства. Кроме того, при желании сосед может бросить в меня еще один камень: у меня храпит кот. А может, и я тоже храплю. Я ведь не слышу. Когда я сплю, мне по барабану, какое я произвожу впечатление. Потому что как личность я в это время не существую.

Если честно, мне вообще по барабану, какое впечатление я произведу, когда не буду существовать, как личность. Хотя и подозреваю, что впечатление будет так себе. Вчера, например, я слышала, как в соседней комнате мою дочь упрекала ее одноклассница: «Как? Ты не знаешь, сколько будет трижды четыре?! Да это даже твоя мама знает. Наверное». Да. Я произвожу невыгодное впечатление даже на младших школьников и очень много всякой мишуры. Но моя мишура недолговечна. Я стараюсь рисовать на обоях и творить из хлама с помойки, который потом с легкостью превращается в хлам на помойке. Мне наплевать.

Это у нас семейное. У нас в семье к этому относятся варварски. Только кузина к этому относится, как Фома Аквинат. То есть тоже наплевательски.

Она говорит: «И слава богу!» Что, говорит, радует? Когда это прекратится, не надо будет готовить. А то так затрахало таскаться каждый день в магазин.

Моя кузина почему-то большие надежды возлагает на двенадцатый год.

Я ей сказала, что мы тоже об этом думаем. Вот, например, последний раз я об этом думала, когда подавилась яблоком. А Молекула хлопал меня по спине (без куража, надо сказать) и говорил, что такая же фигня произошла с Гиляровским. А предпоследний раз я об этом думала, когда у меня в задрипанной стране остановилось сердце. Потому что я хлебнула рома из горла. А?мой товарищ сочувственно взял меня за руку (без всякого пульса, полагаю) и сказал, что такая же фигня произошла с «господином из Сан-Франциско» Бунина. Тогда мое сердце снова пошло. А то бы я так и умерла с чувством стыда, что не прочитала произведения великого писателя.

Я сказала кузине, что мы не претендуем на величие ни в двенадцатом, ни позже. Молекулу, например, можно похоронить в спичечном коробке. А я, например, вообще все свое возьму с собой. Я, например, возьму с собой пачку. Надену ее на себя.

– Нет, – поразмыслив, сказала кузина. – Коробок – это еще куда ни шло. А пачка – это проблематично. Потому что ради пачки придется упаковку делать сложной формы. В виде юлы.

Кроме того, говорит, ты подумай о людях. Ведь это делается для людей! Шоу же, говорит, должно продолжаться!

Ценю! И верю! Потому что в этом моя кузина знает толк. Она тут недавно подвизалась на устройстве праздников. И ей выпали поминки. Она организовала их по высшему разряду. Народ неистовствовал, а иногда прямо бисировал. Она даже конкурс чтецов стихов там спровоцировала. Но один недоброжелатель все-таки нашелся. Он подошел после праздника к моей кузине и осуждающе прошептал ей в ушко: «Жаль, что не было Поля Мориа. Мы всегда танцевали под Поля Мориа».

Я ей сказала, что в следующий раз я не брошу ее на растерзание хулителей. И что я ей в этом помогу. Потому что у меня тоже были задатки.

Об этом нам уже давно сказал представитель фирмы «Харон», когда мы с моей кузиной приволоклись на похороны какого-то дальнего родственника. И моя кузина зарыдала, как выпь. Вообще-то она плакала от страха. От страха за свою шкуру. Потому что я приехала к ней, и она выяснила, что я беременна. А поскольку у меня в нашей семье репутация так себе, то с меня и взятки гладки. Я очень рассеянная. И вся ответственность легла бы на мою кузину, которая с десяти лет варила борщ и знала меня, как облупленную. Мы, чтобы оттянуть встречу, прикрылись неотложной необходимостью проводить в последний путь малоизвестного при жизни родственника.

Кузина завывала от страха, и это произвело на меня неизгладимое впечатление. До меня что-то дошло. Я тоже зарыдала. Мы были прямо как две кликуши, нас все фотографировали. И это были душераздирающие фото. А представитель «Харона» пригласил нас к сотрудничеству.

Но мы тогда сказали, что у нас и без него на повестке удручающее мероприятие. (Семейная встреча, кстати, такой и оказалось. В нас с кузиной даже кинули грушей.)

Но призвание находит. И мы с моей дочерью (виновницей грушевой эскапады, кстати сказать) вызвались помочь кузине.

Мы с кузиной нарядились в маленькие черные платья и черные очки и выглядели очень комильфо.

А моя дочь была ди-джеем и грянула Поля Мориа, как только на пороге показались первые гости.

Потому что шоу, как это было заявлено ранее, должно продолжаться.

Но гости сказали, что это вообще.

Кузина сказала, чтобы мы с дочерью пошли прошлись. А она пока зальет глотки гонителей известного оркестра борщом.

Мы походили туда-сюда, но я сильно мерзла в платье для коктейлей, которое практически ничего не закрывало из-под куртки. Поэтому мы решили скоротать время в кино. Кроме того, у нас появилась бы тема для развлечения гостей мероприятия.

Фильм был сильно замешан на вожделении, крови, эротике и смерти. И что характерно: во всех перечисленных эпизодах у героев были ужасные лица. Багровые от натуги. Я решила, что малолетнему ребенку пока рано знать, какие неимоверные трудности подстерегают взрослых. И пока я закрывала курткой экран перед дочерью, до меня много чего дошло.

До меня со всей ясностью дошло: все, что делают герои на экране (ну, и те, кто в зале, невидимые герои будней), – это борьба с финалом, будь он хоть хэппи-энд, хоть как. И все эти герои стараются доказать, что они заслуживают чего-то получше, чем финал. Поэтому-то размножаются с таким азартом и совершают прочие действия (включая оформление кредитов и баллотирование в президенты). И делают это, между прочим, со всей серьезностью. Но лица, если присмотреться, все равно натужные и багровые. Потому что усилия – тщетные. И никакие смехотворные усилия не засчитываются. Я, в принципе, не против этого всего. Но! Мне не идет багровое лицо. Мне так нравится жить налегке. Меня просто раздирает в клочья, когда какой-нибудь кто-то, сильно озабоченный моей судьбой (в том числе и личной) вдруг приглашает меня что-то с ним подоказывать. Конечно, я?– не альбигоец, потому что я оставила потомство как улику. Смешно, но мне все чаще нравится заменять процесс производства потомства танцами в пустом гулком зале. Потому что это более эротично и не так обременительно для будущего. И творить то, что потом и не вспомнить, что развеется, как брызги от проехавшей мимо поливалки. Мне нравится шить платья за один вечер для того, чтобы надеть их один раз. Мне нравится рисовать картинки на обоях и на салфетках в кафе, потому что они не претендуют на нишу в национальной культуре, а порадуют максимум официанта, убирающего объедки со стола. И еще мне нравится коллекционировать улыбки, потому что это эфемерная субстанция. И?валять дурака поздним вечером на улице, когда мы идем с ребенком из кино. Потому что это такой нечеткий отпечаток, что есть надежда – он вылиняет в памяти. И этому не придется придавать большого значения.

Странно, но при виде копошащихся в эротическом пароксизме на простыне экрана голышей, я вдруг вспомнила учительницу первую мою. Она умела надувать лицо до натужного багрянца буквально в доли секунды. И?умудрялась выдавливать из этого лица страшные трубные звуки. «Прекратите паясничать!» – кричала она. Потому что она хотела, чтобы мы сразу и навсегда научились все делать посерьезке. Она, в отличие от меня, не закрывала от нас правды будущей жизни.