Маленький великий мир - Иван Тертычный

Тертычный Иван

Маленький великий мир

Иван Тертычный

Маленький великий мир

Иван Алексеевич Тертычный родился в 1953 году в Курске. Работал на стройках. В 1979 году окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Более двадцати лет в периодической печати.

Член Союза писателей России. Живет в Москве.

Другие слова

Грех забывать родных, старых друзей, да и приятелей - тоже. Ведь они стали - давно ли, недавно ли - частью тебя, частью твоей души. Вот потому, возвращаясь летним вечером из Орла, от родителей, я перед дорожным указателем "Хорошонки, 12 км" включил сигнал левого поворота...

Дом в Хорошонках я купил лет пятнадцать назад по объявлению. Бревенчатый, еще довольно крепкий, он, понятно, требовал кое-какой мелкой починки. Но разве это важно, если рядом, за изгородью, лес, большой пруд, тихая асфальтированная дорога? Для нас с женой, заядлых любителей ягодной и грибной охоты, разом решился вопрос весенне-летне-осенних выходных и отпусков. Да и соседи пришлись нам по душе. Улыбчивые, добрые, отзывчивые. Она, Нина, недавняя, моложавая пенсионерка, день-деньской увлеченно работала в огороде; он, Геннадий, бывший работник заглохшего в годы реформ заводика, штамповавшего "золотые" браслеты для часов, заколки и прочую бытовую мелочевку, завел свое маленькое надомное дело: мастерил плетеные кресла-качалки, стулья и прочее. Их дети - сын и дочь - после учебы в Институте нефти и газа отправились работать в Ярославль, там обзавелись семьями, укоренились. Как и положено, приезжали на неделю-другую, вразнобой, проведать родителей, показать им свою подрастающую малышню.

Сдружились мы с соседями чуть ли не в самые первые дни нашего выходного житья в деревне. Тогда, помню, им привезли бревна и доски для новой бани. Я подошел и стал помогать Геннадию с разгрузкой. Потом перенесли все за дом, уложили в штабель, накрыли рубероидом. Нас пригласили на обед, естественно, с чаркой "зелена вина". Так вот мы и сблизились. Надо сказать, соседи тоже не остались в долгу. Как-то приезжаем в очередные выходные, глядь - а ступеньки-то у нашего крыльца новые. Ну Геннадий!.. В другой раз - в конце апреля - на грядке перед домом появились зеленые стрелки тюльпанов и гладиолусов. Ясное дело, Нина... Кто же еще?

Уж не знаю, кто я в глазах Геннадия. Щелкопер? Маратель бумаги? Хитрющий журналюга? Не знаю, не знаю... А в моих - он настоящий русский мужик, коих было когда-то не счесть на русской земле, а нынче... Отправь такого в лесную глушь, за тысячи верст от жилья человеческого,- не пропадет. Он один и дом поставит, и пашенку засеет, и тушу освежует, и дуду смастерит, а потом на ней будет играть, петь да приплясывать...

Вот и сейчас застаю его под навесом сарая за верстаком: делает себе рубанок из березовой заготовки. Постукивает киянкой - большим деревянным молотком - по рукояти стамески, готовит отверстие для лезвия. У Геннадия, считай, половина всего инструмента - самодельное.

- Не проще ли купить? - как-то поинтересовался я.

- Э, нет, - сказал Геннадий, - у меня все штучное и на годы и годы. Не треснет, не сломается.

- А это зачем? - спрашиваю я, указывая на маленький, с палец, бараний или козий рог.

- Рукоять для рубанка. Вот тут просверлю коловоротом дырку, забью в нее березовый костыль, а на него насажу этот самый рог. Знаешь, как будет удобно мне держаться? Потом попробуешь - скажешь... Ты один сегодня приехал, что ли?

- Один. Я от родителей еду.

- Как там они?

- Да вроде ничего. Держатся старики.

Беру в машине бутылку водки и коробку конфет - для Нины. Идем ужинать.

После неспешного застолья мы с Геннадием, прихватив две фаянсовые кружки и большой расписной чайник с заваркой из душицы и иван-чая, отправляемся во двор, на привычную зеленую скамью - попить в легких сумерках целебного настоя, покурить.

Пьем, курим, любуемся ярким закатом. Толкуем о местном житье-бытье.

- Слушай, Михайла, почему у нас телевидение такое поганое? - неожиданно для меня выруливает на новую тему сосед.

- Ин-те-рес-но... Чем же оно тебе так не угодило?

- А тем! Смотри. Помнишь, Диана, принцесса, погибла? Ну погибла бабенка, жалко ее... Но почему чуть ли не месяц в телевизоре: ай, Диана, ай, Диана!.. А когда, к примеру, моя мама - мать-героиня, девять орлов воспитала! - умерла, хоть бы в районной газете написали! Или вот: в России в год по миллиону людей умирает, так? А они что? Пробормочут: страна вымирает... А почему? Вы же там все грамотеи! В колокол бейте с утра до ночи: мол, вымирает Россия-матушка, спасайте людей! А они что? Орут, визжат, как свиньи недорезанные: "Бинго! Миллион! Выигрывайте!" Не тружеников воспитывают, не тружеников показывают, а вопят: "Шова! Миллион! Играйте! Все миллионерами будете!.." Так?

- Так, - соглашаюсь я, - так говорят.

- А кто такой Бинго? Кто такой Шова?

- Насчет Бинго - не знаю. А вот Шова - это не Шова, а шоу. Развлечение то есть.

- Ну, насчет этой развлекаловки я узнал. У учительницы по немецкому. Она в словаре заграничном смотрела. А вот ток-шова? Даже она, учительница, не знает. Что это за слова такие, какие-то другие, не наши, а? Зачем они нам? Мы не в России теперь живем? Я, скажем, десять классов закончил, знаю, что есть ток электрический, есть ток, где зерно сушат-веют, есть ток, где глухари свадьбы водят. И вот как я - полстраны, а может, вся Россия, слушают, смотрят, не поймут, о чем шайка-лейка в телевизоре токует.

Геннадий загорелся, разволновался, видать, крепко задели его эти "другие слова". Лицо красное, как столовая свекла, глаза блестят, русая с проседью прядь упала на лоб.

- Да ладно, плюнь ты на этот телевизор. Остынь, Геннадий! - пытаюсь успокоить соседа.

- Как это успокойся! За кого они меня... нас держат? За козлов тупорогих, что ли?

- Ну, скажи тогда, коли так... Почему они сыпят непонятными словечками? По-твоему, почему?

- "Почему, почему..." А потому что они не люди, а уроды!

- Не скажи, - шучу я, - бывают и симпатичные ребята.

- Душой уроды. Грамотешку-то они, все эти затейники, знают, институты кончали. А понимаешь... - Геннадий растопыривает пятерню, трясет яростно ею перед своим лицом и почти шепчет: - Они стесняются нашего народа, нас, языка нашего стесняются. А вдруг за границей посмотрят и скажут: что, мол, они на своем лапотном русском чешут, а где же шова-шоу, где Бинго, где ментаритет? Где ток, а?.. Если же услышат эти вот, другие слова, то к ним уваженье за границей будет. Понял?

Я наливаю - ему и себе - пахучего чаю. Закуриваю. Сосед тоже умолкает, закуривает. Там, далеко, над лесом, сгорают, гаснут перышки-облачка, как гаснут, наверное, в котле газетчины, телевизионщины, бесчисленных радио чудные, исчислимо-неисчислимые слова родного русского языка, их тончайшие оттенки, пресекается вольное дыхание души и простора, их, слова, питавшее...

- Ха! Михайла! - Сосед причесывает пятерней волосы и поворачивается ко мне всем телом. - Послушай, я тут стих сочинил. Хочешь, прочитаю?

- Хочу.

- Он короткий, стих.

- Ну и что ж.

- Вот... "Иволга, таволга, Волга, бор, боровок, борона..." Как?

...Расходимся по домам около полуночи.

Я, раскинувшись на старом, привычном диване, почти сразу засыпаю... Но потом, через какое-то время, глаза сами собой открываются, и я начинаю думать о своих родителях-стариках, об их многотрудной и полной смысла жизни, о сыне и дочери, которые живут и будут жить долгие десятилетия в небывало упрощенном бытии. О моих добросердечных соседях, о светоточивой русской литературе, без которой себя не мыслю, о...

И, засыпая, слышу глуховатый, крепкий голос Геннадия: "Иволга, таволга, Волга..."

Космонавт Павлов

- Вы когда-нибудь видели шторм в океане?

- Нет. Не приходилось.

- А извержение вулкана? Скажем, на Камчатке? Когда земля под ногами ходуном ходит?..

- Не посчастливилось.

- Не посчастливилось... - Космонавт Павлов, крепкий телом мужчина лет пятидесяти пяти в черном пиджаке и черной же водолазке, крупнолицый, чуть курносый, усмехается и крутит в загорелых пальцах рюмку с водкой. - Не посчастливилось... Не видели - и, думаю, не стоит о том жалеть. Беспомощной пылинкой или травинкой себе кажешься.

Полутемный зал Нижнего буфета ЦДЛ (Центрального Дома литераторов) тих и прохладен. И всего-то здесь три живые души: он, я да средних лет буфетчица-блондинка за освещенной стойкой.

- Когда мы с Егорычем в первый раз на орбиту поехали, я, знаете, все видел, ощущал, как, наверное, все побывавшие там. Ракурс небывалый, конечно! Но, как говорится, экскурсия закончилась, началась плановая работа. Детали, думаю, не нужны?.. А вот в следующий раз...

Павлов нервно постукивает пальцами левой руки по столешнице.

- Выпьем?

- Ваше здоровье!

Долька лимона настолько кисла, что я невольно морщусь.

- Небось покрепче водки показалось? - Павлов по-свойски подмигивает, откидывается на спинку стула и смеется. - А?..

- Точно.

Павлов снова опирается локтями на стол.