Понятие государства - Николай Устрялов

Устрялов Николай

Понятие государства

Проф.Н.В.Устрялов

Понятие государства

Государство явилось естественным плодом долгого исторического развития. Было время, когда государства не существовало и люди жили родами, ордами, племенами. Возможно, что когда-нибудь придет время, и государство современного типа перестанет существовать, уступая место иной, некоторые думают, более совершенной форме человеческого общения. Можно ли будет сохранить за ней название государства? Мнения расходятся. Но как бы то ни было, современное человечество живет в государствах, и необходимо дать себе ясный отчет в сущности этого вида человеческого общения.

Многообразные основания -- экономические, политические, психологические, -- влекли за собою усложнение форм совместной жизни людей. Первобытный социальный союз, -- орда, -- был простым человеческим стадом, и, понятно, что ни материальные потребности людей, ни их личная безопасность, ни их растущие духовные запросы не могли, при такой примитивной организации общества, быть сколько-нибудь сносно обеспеченными. Стремление полнее и лучше удовлетворить потребности служило причиной усложнения и усовершенствования форм взаимного общения.

Государство есть, прежде всего, союз власти и подчинения. Только тогда в обществе мыслим порядок, когда в нем установлена власть, способная приказывать и принуждать. Где нет власти, воцаряется беспорядок, дисгармония, хаос. Начала господства и подчинения заложены в таинственной глубине человеческой природы, человеческой психики. Покуда эта природа не переродится до основания, власть будет неизбежным элементом общества.

В орде нет определенной организации власти, нет политической дифференциации, а потому нет и устойчивого порядка. В государстве власть обретает прочную основу, ставится во главу угла общежития. Власть есть основной и первичный элемент государства. "Государство есть властно организованный народ" (определение проф. Магазинера).

Ошибочно было бы определять власть, как физическое преобладание, исключительно внешнюю силу: кто, мол, палку взял, тот и капрал. "Палку" должны ведь держать живые люди, "штыки" тоже умеют думать и чувствовать. В конечном счете, власть неизбежно покоится на добровольном повиновении. Ссылка на вооруженную "опору" редко бывает убедительна. Вооруженная опора хороша, когда она надежна, а надежна она бывает только тогда, когда не в ней основное и главное. Плохо, если приходится стеречь самого стража: quis custodet custodem?

Основная опора власти, -- не физическая сила, не пушки, и не кулаки, а души человеческие. Когда нет опоры в душах, ни штыки, ни тюрьмы, ни прочие безжизненные предметы не создадут и не охранят власти.

Современная социальная наука достаточно основательно доказывает, что отношения господства и подчинения должны быть признаны отношениями, прежде всего, психическими. Уже в личном общении людей мы подчас замечаем зародыш властного взаимодействия: что такое уважение, обожание, любовь, как не предпосылка власти? "Преданность и авторитет вечны в нашем мире, -утверждал Карлейль, -- ибо они коренятся глубоко в действительности, в искреннем человеческом чувстве".

Великий философ древности, Аристотель, был склонен ставить вопрос о власти еще шире, в масштабах общего закона природы, -- "Элемент властвования и элемент подчинения, -- писал он в своей "Политике", -- связывается во всем, что, будучи составлено из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другою и разъединенных, составляет нечто целое. Правда, и в предметах неодушевленных, например, в музыкальной гармонии, можно подметить своего рода принцип подчинения".

Личная власть человека над человеком есть не что иное, как своеобразная психическая связь людей. Есть в ней нечто от гипноза, от внушения и самовнушения. "Воле к власти" соответствует "чувство зависимости", -- то самое чувство, в котором Шлейермахер искал источник религии. В душе человека переплетаются воля к господству и воля к подчинению. Абсолютное отсутствие подчинения, безграничную свободу человек переносит так же трудно, как и бремя чрезмерной, безусловной власти: "крест свободы" не менее тяжел, чем "иго тирании". Достоевский гениально выразил эту мысль в легенде о Великом Инквизиторе. "Никогда и ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы", -- вот основа миросозерцания и жизнедеятельности инквизитора.

Если человек тоскует по авторитету, то вместе с тем в нем упорно живет и жажда господства, инстинкт власти (Machttrieb). Разве мало мы знаем из истории и из литературы примеров упоения властью, восторга власти? Всем памятен монолог пушкинского Скупого Рыцаря!

Что не подвластно мне? Как некий демон,

Отселе править я могу...

И вольный гений мне поработится,

И добродетель, и бессонный труд

Смиренно будут ждать моей награды...

Мне все послушно, я же -- ничему.

А вот отзыв Наполеона, великого поэта и мастера власти -

"Я люблю власть, -- писал он Редереру в 1809 году, -- я ее люблю, как артист... Я ее люблю, как музыкант любит свою скрипку, я люблю извлекать из нее звуки, аккорды, гармонию... Всюду, где я был, я командовал. Я рожден для этого".

Но в то же время бывает, что величайшие владыки людей сами в свою очередь ощущают неистребимую потребность в авторитете, в руководстве, в крепком прибежище. Вспомним Иоанна Грозного: уж он ли не имел вкуса к власти и не понимал в ней толка? И, однако, кто острее, интенсивнее его переживал ужас своего одиночества и припадал в бессонные ночи к Высшей Силе, перед которой так отрадно чувствовать себя "рабом"? Или возьмем современных диктаторов, вроде Ленина или Муссолини: повелевая народом, упоенно культивируя жесткую и абсолютную власть, разве сами они не являются рабами идей, поклонниками принципов, властвующих в их сознании? Правя людьми, они повинуются "вещам и призракам" (Ницше). "Чувство зависимости" свойственно им не в меньшей степени, чем "воля к власти". Через них словно правят людьми идеи.

Бывает, впрочем, что властное состояние и не связано с властною волей. В русской литературе вопрос этот отмечал еще Коркунов ("Указ и закон", гл. 1). Воля к повиновению, жажда авторитета самоопределяется самостоятельно. Аскет не стремится к власти, но тем ярче его ореол, тем исступленнее ему подчиняются.

Итак, корни власти лежат глубоко в тайниках человеческой психики. Постепенно личная власть человека над человеком расширялась и приобретала сверхиндивидуальное, социальное значение: рождался общественный "престиж", создавалась организация, вырастал безличный общественный авторитет. Так, например, власть германских конунгов выросла из первоначального личного влияния их на ограниченный круг лиц, составлявший их дружину. Известна роль варяжских князей и их дружины в образовании русского государства. На личном авторитете Магомета основал свое могущество арабский халифат. Психика масс оказывается прекрасной средою власти. Умение понимать эту специфическую социальную психику, владеть ею и направлять ее, чувствовать законы "техники масс", -- есть свойство великих государственных людей. Социологи недаром уделяют много внимания проблемам коллективной психологии (в частности, "героям и толпе"): проблемы эти неисчерпаемы по своему существу, и длящийся исторический процесс постоянно поставляет новые материалы для их углубления и освещения. Нельзя о них не вспомнить и при анализе понятия государства.

Огромна роль стихийно-подсознательных моментов в комплексе властных отношений: вероятно, здесь -- темные отзвуки первоначального жизненного порыва, воля биологического фактора. Логика и разум, -- утверждают многие социологи, -- никогда не были настоящими руководителями народов: иррациональное, безотчетное, инстинктивное, всегда составляло один из могущественнейших двигателей человечества. Государство -- явление эмоциональное. Другим существенным фактором должна быть признана -- массовая привычка: "привычка -- душа держав" (Пушкин).

Напротив, рефлексия -- далеко не всегда надежная спутница властного статуса; там, где индивидуальная политическая рефлексия становится массовым явлением, где политические сверхчеловеки начинают бродить стадами без пастырей, -- там государство в опасности. Тот же Наполеон говорил об этом в исключительно четких, образных формулах, -- "Я слишком поздно родился, -восклицал он, -- теперь трудно совершить что-либо великое!... Какая разница по сравнению с античными временами! Возьмите, например, Александра: покорив Азию, он объявил себя сыном Юпитера, и весь Восток этому поверил, за исключением... Аристотеля и нескольких глупых педантов. Ну, а вздумай я объявить себя сыном Предвечного Отца, -- любая торговка посмеется мне в лицо при встрече. Народы теперь слишком просвещенны; нет больше возможности совершать великие дела!".

В этих парадоксах гения, -- много чуткости и остроты взгляда. Но все же, с другой стороны, было бы ошибочным игнорировать и наличность элементов сознания в отношении власти и подчинения. Народы просвещаются, власть неизбежно рационализируется, в общественном признании власти растут притязания сознания. Но великие дела не отжили своего века: разве не сумел их совершать сам Наполеон, разве не вершатся они и в наши дни? Очевидно, задача в том, чтобы приспособить властвующие ценности к новому уровню сознания, овладеть рефлексией ее же собственными средствами и творчески преодолеть ее, возведя вместе с тем и подсознательное на высшую ступень...