И пожрет пес пса… - Эдвард Банкер

Эдвард Банкер

И пожрет пес пса…

Пролог. 1981 год

— Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре! Правое плечо вперед, шагом марш!

Бугор отсчитывал шаг и зычно выкрикивал команды, а тридцать мальчишек из отряда «Рузвельт» послушно маршировали в летних сумерках. Все до одного изображали непреклонную суровость. Даже те, кого мучил страх, сохраняли злобное выражение. Лица были каменные, глаза ледяные, не привыкшие к улыбкам рты кривились. Подчиняясь последней трущобной моде, мальчики до смешного высоко, едва не до груди, подтягивали штаны, туго затягивали ремни. Мерный шаг не мешал шутовской раскачке. Маршируя как курсанты военной академии, они оставались заключенными калифорнийской исправительной колонии. Среди сверстников четырнадцати — шестнадцати лет эти были самыми крутыми. В колонию не попадают за прогулы уроков и пачкотню на стенах. Здесь требовалось несколько приводов за угоны автомобилей или кражи со взломом. Если ходка следовала уже за первым приводом, значит, ограбление было вооруженным, угон — со стрельбой.

Колония, расположенная в тридцати милях к востоку от центра Лос-Анджелеса, красовалась уже на самых первых картах района, когда в городе жило всего 60 тысяч человек и земля вокруг стоила дешево. Было время, когда учреждение походило на небольшой колледж. Посреди широких лужаек стояли в окружении платанов ни дать ни взять кирпичные помещичьи усадьбы с покатыми черепичными крышами. Некоторые из таких домов еще сохранились — как живое напоминание о тех временах, когда общество верило, что молодежь можно спасти, когда дети собирали благотворительные посылки, а идеалом настоящего мужчины были герои Богарта и Кэгни.[1]

Колонна дождалась, пока вертухай отопрет ворота спортивной площадки и сосчитает входящих. Забор вокруг площадки, укрепленный для прочности цепями, венчали мотки колючей проволоки. Вертухай кивнул бугру.

— Разойдись! — гаркнул тот.

Ровные ряды рассыпались на кучки — землячества. Половину всех пацанов — пятнадцать человек — составляли латиносы, второе место удерживали черные — девять, белых было пятеро; раздел «другие национальности» представляли единоутробные братья — один чистокровный вьетнамец, другой наполовину вьетнамец, на четверть индеец, на четверть черный. Братаны взирали на белый свет с мрачным вызовом.

Латиносы и двое их белых земляков из восточного Лос-Анджелеса решили сыграть в гандбол, черные разделились на две команды для баскетбольного матча с игрой в одну корзину. Трое оставшихся белых стали прохаживаться вдоль забора, увитого колючей проволокой. На одном из троих были новенькие черные полуботинки, точь-в-точь как у американского моряка. Их выдали за неделю до досрочного освобождения, чтобы Трой Камерон успел их разносить. Дело было в субботу, а утром в понедельник его должны были отпустить.

— Сколько тебе осталось? — спросил Верзила Чарли Карсон. В пятнадцать лет в нем уже было шесть футов два дюйма росту и с полтораста фунтов весу. К двадцати одному году ему предстояло набрать еще фунтов восемьдесят и получить за огромную силу прозвище Дизель.

— Послезавтра — на свободу с чистой совестью, — ответил Трой. — Сорок часов. Как два пальца обоссать.

Третий осклабился, прикрывая ладонью рот с гнилыми зубами. Джеральда Маккейна уже успели прозвать за его художества Бешеным Псом. Всех впечатлило, как он отделал алюминиевой бейсбольной битой спящего обидчика, осмелившегося поднять на него хвост. Даже в свихнутом мире исправительной колонии таких отморозков обходили за милю. Суровость и злость — это одно, сумасшествие — совсем другое: чуждое, пугающее.

Троица продолжала прогуливаться в удлинившейся тени забора. Фоном их беседы были тяжелые удары опускаемых на помост гирь, дробный стук баскетбольного мяча по асфальту, содрогание щита и корзины, восторженные крики и матюки с досады. Несколько шагов — и эти звуки менялись на характерные удары черного мячика о стену. Счет неизменно велся на «lengua de Aztlan» — уличном наречии, испанском со щедрой примесью английского. Гандбол был излюбленной игрой латиноамериканских кварталов, ведь для него только и нужно, что стенка да мяч.

— Готово! Пять — три. Dos juegos a nada.

Двое проигравших побрели прочь, обвиняя друг дружку в неудаче. Судивший закончившуюся партию латинос искал партнера. Увидев Троя, он позвал:

— Трой, земеля! Venga![2] Покажем этой деревенщине!

Трой посмотрел на противников — Чепе Рейеса и Ала Саласа. Чепе манил его пальцем.

— У меня обувка не та. — Он указал на свои черные ботинки, которым был противопоказан бетон гандбольной площадки.

— Надень мои, — предложил Верзила Чарли и стащил свои кеды.

Трой переобулся, снял рубашку, обмотал ладонь платком — за неимением перчатки. Готовясь к игре, он несколько раз ударил мячиком в стенку. В пятнадцать лет долгая разминка ни к чему.

— Играем. Вбрасывай! — И он кинул мяч партнеру.

Трой играл впереди. Соперники не жалели себя, ныряя за низкими мячами. В середине игры партнер Троя в ожидании мяча забежал вперед, а Трой, угадав, что противник пошлет мяч верхом назад, пустился со всех ног еще до броска. Следя за мячом, он не заметил троих чернокожих парней. Те тоже стояли к нему спиной и не ждали столкновения. В последнее мгновение Трой успел выставить руки. Двое черных устояли, третий упал.

— Извини, я не хотел. — Трой протянул руку. Он знал сбитого: того звали Роберт Ли Линкольн, но он откликался на Эр-Ли. В свои пятнадцать он был накачан как двадцатидвухлетний культурист, имел не более одной извилины и самообладание двухлетнего ребенка, к тому же ненавидел богатеньких белых. Зная это, Трой избегал Эр-Ли все два месяца, с тех пор как тот появился в колонии.

Поэтому он не удивился, когда в ответ на извинение Эр-Ли толкнул его обеими руками в грудь.

— Глаза дома забыл, козел? Блин, до чего же мне остопиздела вся эта белая шваль!

Голос Эр-Ли был полон презрения и вызова. У него был тяжелый выступающий подбородок, он смотрел на белых сверху вниз, источая расовую ненависть. «Поганый ниггер!» — подумалось Трою. Этим словечком он пользовался нечасто, только когда черные вели себя именно как ниггеры — шумно, грубо, глупо; ведь и «белой швалью» достойны называться только особенно тупые белые. Вместе с первой мыслью пришли еще две. В кулачном бою он не мог надеяться на победу, поэтому бить надо было без промедления, пока Эр-Ли не выпрямился. Только это могло сулить ему выигрыш. Но тогда прощай досрочное освобождение! Вертухай уже торопился к ним.

— Эй там, полегче! — крикнул он.

Эр-Ли отвернулся, бросив через плечо:

— Мы еще разберемся!

Трой вернулся к своим друзьям. Чувство пустоты, возникнув в желудке, волнами разошлось по всему телу. Страх лишил его воли. В драке ему Эр-Ли ни за что не одолеть: тот был слишком велик, слишком силен, слишком ловок, слишком поднаторел в кулачных баталиях. Но этот страх был не главным. У Троя на такие случаи заранее имелся план действий: открутить вентиль от пожарного шланга и нанести удар без предупреждения. До кулачного боя не дошло бы. Но победа вышла бы «пирровой»: его упреждающий удар означал бы «прощай свобода».

— Черт… — пробормотал он.

— Этот негр — псих, — сказал Большой Чарли. — Он из тех, кто на дух не выносит белых.

— Это точно. — Трой выдавил смешок. — А я сейчас ненавижу негров.

Что же делать? Может, кулачный бой ему не зачтут? Ведь это он схлопочет серию поджопников, а то и пару-тройку раз в репу.

— Всю жизнь, блин, мечтал париться от звонка до звонка! — прошипел он.

— Да уж… — поддакнул Бешеный Пес. — Я и забыл. Плохо дело!

Еще можно было попросить защиты у вертухая и протянуть оставшиеся два дня. Пусть его запрут на эти два дня — он ничего не потеряет, не считая доброго имени в своей среде. Но даже мысль об этом оказалась невыносимой. Это было западло. Если бы он такое совершил, то на общественном дне, где он собирался жить, на нем навсегда поставили бы крест. Такую печать ничем не смыть. Он превратился бы в мальчика для битья.

— Давай я им займусь, — предложил Бешеный Пес. — Увидишь, как он у меня запляшет!

Трой покачал головой.

— Нет, мое говно — мне и разгребать.

Резкий полицейский свисток — сигнал выстроиться у двери в здание — распорол сумерки.

Вертухай считал парней на входе, как раньше перед спортивной площадкой. Некоторые сразу побежали к телевизионной комнате, желая занять лучшие места. Игравшие в гандбол и баскетбол, поднимавшие гири свернули налево, к умывальникам. Раковин было три, на три крана каждая.

Эр-Ли ждал в очереди впереди Троя, потом свернул налево. Отлично! Трой мог повернуть направо, в спальню. Пожарный шкаф находился сразу за дверью. Медный вентиль расколет человеческий череп, как яичную скорлупу, если как следует размахнуться. Трой решил, что другого выхода у него нет. Сильнее всего он ненавидел кретина Эр-Ли за то, что тот, вынуждая его драться, крадет у него забрезжившую свободу.