Снега Арарата - Владимир Колин

Колин Владимир

Снега Арарата

ВЛАДИМИР КОЛИН

СНЕГА АРАРАТА

Перевод с румынского ЕЛЕНЫ ЛОГИНОВСКОЙ

- Каждый раз, вступая в эту долину, я вспоминаю гравюры Дорэ, - сказал Гурген.

- Дантовский ад, - шепнул я, глядя на скалистое ущелье, меж каменных стен которого узкой белой лентой вилась дорога.

Осень рассыпала золотые и кровавые блики по вулканическим бастионам циклопов. Наша машина мчалась среди них, как броневик иной эпохи. Чтобы защитить свою крепость, гиганты вздымали над машиной огромные булыжники, но не успевали их обрушить: машина проносилась мимо, и камни нависали над шоссе как тщетная и бессмысленная угроза. Время от времени огромное плечо вдруг выступало из камня скалы, и я воображал себе циклопов, навеки заточенных в горе. Их отчаянные попытки освободиться приводили лишь к образованию глубоких щелей, из которых, как сигнал обреченной на угасание жизни, тянулись худосочные побеги сорняков. Иногда сухой и извивающийся, как веревка, ствол соединял две скалы, повисшие в удивительном равновесии, и я искал руку, способную поднять эти огромные гантели. И, наконец, обнаруживал ее в другой скале, окаменевшую в своем бесплодном порыве много тысячелетий тому назад.

Тогда я устремлял свой взгляд вперед, туда, где, теряясь вдали, синела узкая полоска прозрачного, как воды Севана, неба.

- Притормози, - сказал Гурген, и нажимая на педаль, я почувствовал, как вместе с машиной замедляется мой собственный пульс.

Некоторые считают, что я просто притворяюсь. Мои медленные движения кажутся им надуманными, навязывающими какой-то тайный смысл, и я помню, что даже Гурген сказал мне однажды: - Черт возьми, Мегер, ты обыгрываешь даже самые обыкновенные реплики! Твоя манера - эта легкая дрожь ресницами превращает в волнующую тайну самое обычное приветствие ...

Но со временем он понял, что я делаю это ненарочно. Слова звучат в мире моей тишины, превращаясь в тончайшие импульсы, словно мое тело инструмент, в котором звуки продолжают вибрировать и тогда, когда произнесенные мною или другими слоги перестают звучать в воздухе. Если я двигаюсь медленно - это лишь потому, что я переношу эти отзвуки...

Итак, я притормозил, поняв, что мы приближаемся к означенному месту. Гурген изучал правую стену, от которой нас отделяла лента воды. Ее журчания мы не слышали, так как река текла значительно ниже уровня шоссе, и лишь верхушки прибрежных деревьев выдавали ее присутствие. Но эта тихая терпеливая река выкопала глубокую долину, проложив себе русло среди вулканических массивов, преодолев даже прочную черноту обсидиана.

- Стой! - крикнул Гурген.

Я затормозил, и мы оба качнулись на сиденье. Мы только что оставили за собой плоскую скалу, окаймленную изгибом реки - что-то вроде натуральной платформы, возвышающейся над руслом. Я обрадовался, так как иначе не знал бы, куда поставить машину: узкое ущелье с трудом позволяло проехать лишь двум повозкам. Я развернулся и поставил машину на платформе. Когда мы выходили, ее дверцы сухо стукнули, и на этот стук откликнулось многократное эхо долины.

Гурген потянулся, расправляя затекшие мускулы, потом крикнул: Э-э-э-эй!-и оглянулся, проверяя, откуда несется эхо.

- Брось! -сказал я, хватая его за руку и указывая на огромный архитрав - каменный навес, повисший прямо над нашими головами. Мы находились здесь, в дантовском ущелье, именно потому, что такой вот каменный блок сорвался со своего места несколько дней тому назад.

Я привожу эти подробности для того, чтобы вы поняли, как все это для нас обычно. Гурген послушно пошел вперед. Он снова начал рассматривать стену по ту сторону реки, и мы оба заметили на ней угловатую розовую массу. Но лишь он издал при этом торжествующий возглас, указывая протянутой рукой на огромный камень, оторвавшийся от массы и остановившийся на естественной, тоже каменной шпоре.

Как я вам уже сказал, камень был розовый. В своем падении он придавил несколько деревьев и теперь отдыхал на раздавленных стволах, столь же равнодушный, как тогда, когда падал, кто его знает, сколько тысяч лет назад - чтобы закрыть пасть пещеры, вход в которую виднелся теперь в крутом берегу метров на пять выше того места, где остановился камень.

Темная дыра была не слишком велика. Но я сразу же заметил, что ее края казались гладко отшлифованными.

- Посмотри-ка!-воскликнул Гурген, неспособный думать молча.

Короткие черные усики казались на его круглом лице совершенно неуместными, словно заимствованными из реквизита цирка. Нарисованные с нежной старательностью тонкие губы и раскосые зеленые глаза придавали лицу что-то женственное, чему резко противоречили агрессивная настойчивость усов. И лишь приглушенный блеск лысины, окруженной растрепанным венчиком волос, несколько смягчал их грубую неуместность. Повернувшись сейчас ко мне, он был похож на большого кота, вдруг обнаружившего перед собой целую крынку сметаны.

- Хотелось бы мне посмотреть, как этот камень выглядит изнутри, сказал он с таким лакомым выражением, что я улыбнулся. Поняв меня, он важно добавил: "Ну, пошли, наконец!" И отправился вперед. Мы спускались по берегу, прыгая с камня на камень и хватаясь за высохшие пни, словно специально появившиеся здесь, чтобы облегчить нам путь. Все яснее слышалось журчание воды - единственный звук, который, пронзая тишину, не нарушал ее. Какая-то птица чирикнула, перелетая на тот берег.

Было жарко. Следуя за Гургеном, который прыгал, как живой мячик, перебегал мелкими шагами и снова прыгал с камня на камень, я, казалось, просто-напросто скользил вниз, словно погружаясь в прошлое, в историю, хотя прошлое реки было наверху, там, где ее воды прорыли исчезнувшие слои. Видимое русло было как раз самым новым, но, не знаю почему, для меня этот спуск означал удаление от белого шоссе, окаймленного столбами и проводами, по которым бежал свет и слова, произнесенные в Ереване. Здесь все было так, как давным-давно, в те времена, когда Сасунские богатыри налетали на своих врагов с поднятыми саблями или еще раньше, когда здешние жители поклонялись Вахагну. Вода, камень и тишина ...

- Пошли же, наконец!-крикнул Гурген.

Он прыгнул на камень, обточенный рекой, взмахнул руками и повернул ко мне полную луну своего лица, запятнанного наглостью усов. Вода время от времени покрывала камень и мочила его остроносые туфли, но он не обращал на это внимания. Не дождавшись меня, он снова запрыгал по камням, потом мелкими шажками леребежал по импровизированному мостику из упавшего ствола, скользнул в воду и перепрыгнул на другой берег. Я двигался за ним, любуясь ржавыми оттенками булыжников и пением волн, полузакрыв глаза. И ничего не подозревая.