Заварное молоко. Хранитель огня - Майк Науменко

Заварное молоко

Я был там, был здесь, я был везде, я всё видел, но ничего не запомнил. Но многое забыл. У меня был дырокол и медленносшиватель. Обычно я пользовался ими днём, после приёма у мозамбикского посла. Они возвращали мне моё душевное равновесие.

Я видел его, я видел её, я видел почти всех, но я не видел себя. И всё потому что у меня нет зеркала. Я не держу его, поскольку оно имеет обыкновение мешать моим утренним мыслям. Зато у меня есть лужа ананасового сока. Она лежит у меня в холодильнике рядом со Справочником Начинающего Крамолова. Это моя любимая книга. Правда, я её ни разу не читал, но она мне всё равно нравится. Я хочу сохранить её для моих будущих детей, если, конечно, им когда-нибудь заблагорассудится появиться на свет.

Так вот, у меня нет зеркала. А ещё у меня нет кота, которого зовут Плутарх. Этот кот, старый, седой, толстый и ленивый, а питается он комарами. У него римский нос и голубые глаза. Осенью он линяет, сбрасывает рога и погружается в спячку. Зато летом он почти не спит и целыми днями пропадает в радиомагазине: он спекулянт. Я терпеть не могу спекулянтов, но кота Плутарха люблю: он хороший. Очень жаль, что у меня его нет.

Из моего окна виден натюрморт. Да, да, натюрморт в полном смысле этого слова: на соседней крыше вот уже месяц лежит дохлый слон.

Я читал, что никто не знает, куда идут умирать слоны. Так вот знайте, что слоны идут умирать на мою соседню крышу. За умеренную плату могу сообщить вам адрес.

Пожалуй, пора готовить ужин и идти на прогулку. Почему ужин? Потому, что сейчас утро, а вечером я не успел перекусить. Сейчас мне ужасно хочется курить, но не в моих правилах курить натощак. Это чрезвычайно вредно для здоровья. А здоровье – это чертовски важная штука, которая нужна мне для того, чтобы дожить до ста тридцати двух лет. Зачем мне это нужно? Для того, чтобы пережить мозамбикского посла. Он мне смертельно надоел, и на склоне лет мне будет приятно каждый вторник посиживать на его могиле. Сейчас, с вашего позволения, я заварю себе чашечку молока.

Вы умеете заваривать себе молоко? Нет? Напрасно. Я умею, но это мой тайный секрет, и я, пожалуй, унесу его с собой в могилу. Но это будет не скоро, я надуюсь. Лет эдак через сто-сто двенадцать.

А ещё я хочу достать бомбардировщик. Я бы поставил его в лесу и сделал бы внутри ночной бар. А в топливных баках я бы солил огурцы и мариновал помидоры. Правда, я не умею этого делать, но я бы кого-нибудь нанял. Этого человека звали бы Симпсон, он был бы уроженцем штата Северная Каролина, отставным офицером флота и любителем покера. Мы играли бы с ним в покер, а иногда в канасту, днём бы он солил огурцы и мариновал помидоры, а вечером мы сидели бы с ним в ночном баре и смотрели бы по телевизору хоккей, детективы и эстрадные программы. Ночной бар – это очень полезная вещь, особенно если про него никто не знает.

А если в бомбардировщике что-нибудь начало бы взрываться, то мы бы спустились в бомбоубежище. Там тихо, светло и печально. Но, впрочем, лучше бы там было громко, темно и весело. И это было бы не бомбоубежище, а ночной бар, но про ночной бар я вам, кажется, уже рассказывал.

А ещё мне нужен грохот. Я сбился с ног, разыскивая его по магазинам. Его нигде нет, а промышленность, кажется, его не выпускает. Вы не знаете, где можно достать грохот? Что я с ним буду делать? О?! Я его буду хранить и лелеять. А включать я его буду только по субботним вечерам, чтобы дома не было так тихо и чтобы мне не приходилось опять напиваться.

Я не люблю напиваться, потому что утром следующего дня чувствуешь себя тёплым и глупым, и приходится опять заваривать себе молоко, а это очень длительная и трудоёмкая процедура, и каждый раз она меня угнетает. Угнетает настолько, что мне хочется всё бросить и улететь в Бичкрафтсити.

Бичкрафтсити – это город, в котором я родился во второй раз. Там светит солнце и царит Сухой Закон. Там живут люди и муравьеды. Муравьеды едят муравьёв и комаров, и поэтому там не бывает дизентирии. А иногда там, всё-таки, идёт дождик, вы знаете, дождик, как рука моей женщины. Наверное, вы её не знаете. Её зовут Анастасия, и она ещё жива, но скоро она умрёт. Я думаю, тогда я тоже умру. Но я умру не скоро: лет через сто – сто двенадцать. Я пойду умирать на крышу соседнего дома; я очень люблю слонов, точнее, не слонов, а слоников – я их люблю не меньше, чем кота Плутарха, но всё же он лучше. Он мне чем-то ближе.

А сейчас пора поторапливаться: я спешу на открытие Зоопарка. Меня пригласили туда, как почётного члена Общества Охраны Муравьедов.

Наверное, меня попросят перерезать ножницами ленту. Это весьма тяжёлое и очень ответственное дело, но зато мне потом вручат цветы, а цветы я люблю. Поэтому я, пожалуй, всё-таки схожу и перережу эту самую ленточку на воротах Зоопарка. Слово «Зоопарк» мне нравится гораздо больше, чем слово «Зверинец», а гостинец – это, вообще говоря, почти подарок, а подарков мне очень давно никто не дарил, а это довольно грустно, что там ни говори. Но ещё грустнее мне будет вечером, когда я приду домой. Я буду утомлённым и замученным. До того замученным, что мне опять будет казаться, что на крыше соседнего дома лежит мёртвый муравьед, или мёртвый слон, или мёртвая анастасия. И мне опять станет грустно, и я опять долго не смогу уснуть. И, наверное, я опять напьюсь пияным. А утром я опять проснусь чертовски уставшим. Я чертовски устал просыпаться чертовски уставшим. И заваривать молоко.

Хранитель огня.

Боже, как темно! Я никогда не видел столь глубокой ночи. Лес фантастичен. Деревья мрачные, немые надзиратели, обступили мою крохотную полянку. Ни Луна, ни звёзды не видны сквозь их тесно сдвинутые спины. Я сижу на заросшем мохом камне и смотрю на свой Огонь. Я зажёг его вчера на закате и буду жечь его всю ночь. Огонь не должен затухнуть ни на минуту. Иначе…Страшно подумать, что будет иначе…

Как хорошо, что нет дождя. Я подбрасываю в пламя очередное полено, встаю и направляюсь за последующей порцией дров.

Пожалуй, я совсем один в лесу. Вчера днём этот лес выглядел светлым и зелёным. Здесь были все мои друзья. Мы пели, танцевали и веселились на этой лужайке. А потом наступил вечер, и все куда-то исчезли. Куда они делись? Наверно, ушли в завтрашний день. Но почему остался я? Ах да, хранить Огонь. Лучше бы я ушёл вместе со всеми…

Я рублю старую кривую осину. Иуда, должно быть, повесился на такой же. Нет, мне никогда не доводилось видеть такого жуткого леса. При свете Солнца он был ярким и прекрасным, он казался другом. А сейчас создаётся такое чувство, что у всех этих деревьев есть глаза, и что каждый раз, когда я поворачиваюсь к ним спиной, они смотрят на меня тяжёлыми взглядами убийц.

Надо разжечь Огонь посильнее. Я кидаю в костёр ещё штук пять поленьев и огромную корягу. Коряги горят долго.

На огромной сосне висит телефонный аппарат. Совершенно непонятно, откуда он здесь взялся. Провода к нему не подведены, да и где вы видели, чтобы в лесу были телефоны? Я пытался было снять трубку, но динамик, конечно, молчит.

Который, интересно, сейчас час? Сколько осталось до рассвета? Главное – это не заснуть. Не спать, не спать, не смыкать глаз. Нужно погулять по полянке, побегать, спеть какую-нибудь весёлую песенку. Впрочем, за полночи я исходил этот крохотнный клочок леса вдоль и поперёк, а петь… Я пробовал петь, но голос в этой напряжённой тишине звучит так одиноко и беспомощно, что становится ещё страшнее. Уж лучше молчать.

Вон там, в углу поляны, начинается дорога. По ней мы вчера пришли сюда. По ней ушли мои друзья. По ней уйду я, как только начнётся утро. Но сейчас она не ведёт никуда. сейчас – ночь.

Стоп! Что это значит? Откуда звонок? О, чёрт, это звонит телефон. Это кажется невероятным, но он продолжает звенеть. Я подхожу и снимаю трубку.

– Алло. – В ответ молчание.

– Алло. – В трубке опять тишина, но я уже знаю, что это звонишь ты.

– Кто это? – Спрашивает меня твой голос.

– Это я. Ты не узнала меня? Откуда ты говоришь?

– Кто это «я»?

– Это я. Я– Хранитель Огня.

– Неправда, – отвечаешь ты и вешаешь трубку. Гудки. Я открываю глаза. О, Господи, я чуть было незаснул? Когда же начнёт светать? Я, кажется, начинаю понимать людей, поклоняющихся Солнцу. Ещё немного, и я, упав в траву лицо, стану молиться всем богам, которых только могу припомнить. Поток бессмысленныхх и беспомощных молитв. Скорей бы утро.

Надо принести ещё дров. Этого запаса надолго ещё хватит. Интересно, из чего сделаны эти деревья? Рубить их топором не легче, чем ковырять бетон перочинным ножиком. чем дальше в лес, тем меньше дров.

Ветра нет. Искры, вылетающие из костра, взлетают над поляной и медленно, как светляки, уплывают всё дальше и дальше в лес сквозь сплетённые ветви деревьев.

В лесу никакого движения, наверное, более зловещей тишины не бывает. Она почти физически давит на меня, и гул пламени делает её ещё более невыносимой, страшно вымолвить слово. Я молчу. Молчу уже полночи. Молчать можно. Нельзя только закрывать глаза.