Сын на отца (СИ) - Романов Герман Иванович

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава 1 «РОЖДЕНИЕ ЦАРЯ» январь 1718 года

— Беги, царевич!

Грохнул выстрел, сени заволокло густым пороховым дымом, и тут же Алексей услышал предсмертный хрип. Ошибки быть не могло — убили одного из его охранников, Никодима, того самого, что привел жить в этот заброшенный домишко на окраине Замоскворечья.

— Дерьмо! Попался!

Алексей выругался, левой рукою взвел ударник замка до щелчка, поднял пистолет — и вовремя. Из сеней на него, размахивая тесаком, вывалился бородатый мужик в рваном полушубке, черная борода, раззявленный в крике рот — палец потянул спусковой крючок. От удара кремня по огниву полыхнул порох на полке — и через полсекунды грохнул выстрел, руку дернуло. Все перед глазами заволокло густым дымом.

В темном помещении, освещенном только горящей лучиной, вообще не стало ничего видно. Слышался только хрип еще одного умирающего человека — все же с двух метров он не промахнулся, а это при здешнем примитивном оружии немало значило. Бросился вперед, наступил на что-то мягкое, едва не споткнулся, выскочил из дымного облака — в раскрытую настежь дверь валили клубы морозного воздуха.

— Живьем имай!

Прямо на пороге нарисовался еще один громила, совершенно точная копия прежнего, от одежды до бороды. Вся разница, что в лунном свете виднелась раззявленная пасть с черными проплешинами выбитых зубов, да крик раздался совсем иной, полный животной ненависти.

— Митьку вбили, братана!

Крик прервался хрипом — Алексей так и не понял, откуда в руке взялась шпага, и когда успел отшвырнуть пистолет. А дальше клинком он ткнул чисто машинально, словно на тренировке, попал острием прямо в шею. Сталь легко проткнула горло, он сам не ожидал подобного. Время будто замедлилось перед глазами, он видел все до малейших деталей, причем совершенно рефлекторно, и не испытывал никаких чувств, словно вместо него был кто-то другой. Ведь убил за прошедшие секунды двух человек, мимоходом, словно всю жизнь занимался этим делом, а не второй раз в жизни.

Да, в Афганистане приходилось стрелять из пулемета по человеческим фигуркам, что мельтешили в прицеле, но там была чужая для него война, за которую он страшно заплатил. А здесь, в этом проклятом восемнадцатом веке, в новогоднюю ночь наступившего 1718 года, он собственной рукой начал убивать, при этом не испытывая никаких сомнений и душевных терзаний. И как можно о таком было помыслить раньше?!

— Держи его! Имай злодея, робя!

— А вот и хрен!

К нему бросились двое, отчетливо видимые в лунном свете на белом снегу, на котором он заметил несколько черных пятен — разумом моментально понял, что то был хозяин дома, второй его охранник и один из напавших служителей Преображенского Приказа.

— Живьем брать!

Во двор ворвались еще несколько человек, но уже не в полушубках, а солдатских зимних плащах-епанчах, с фузеями — отблески «волчьего солнышка» отражались на примкнутых штыках.

— Суки!

Алексей рванулся за приземистое строение — такие баньки имеются во всех московских дворах. Там был единственный путь к спасению, который ему показали сразу, как только он пришел в тайное пристанище, которое на самом деле таковым не являлось.

— Лови злодея!

Преследователи были совсем рядом, отчаяние придавало сил. В собственной участи он нисколько не сомневался — если поймают, то мучить будут долго и крайне изощренно, набор всевозможных пыток здесь крайне обширный, так что лучше не пробовать их на собственной шкуре.

Мысли в голове текли отстраненно, пока бежал к единственному пути для спасения. Какая-то нескладная вышла у него жизнь, как не крути. Родился в последний год правления генсека, которого в народе прозвали «кукурузником». Учился на учителя труда, но попал служить в Афганистан. Там сгорел в «маталыге», потеряв одну руку начисто, искалечив другую, и получив обширные ожоги всего тела. Кое-как выжил, из плена свои выручили, и почти десять лет жил в подвальной комнатенке полным инвалидом, с тоской в глазах взирая на идущую мимо окна жизнь.

На смену «перестройки» социализма с «человеческим лицом» пришла самая настоящая оскаленная харя «дикого» капитализма, о котором раньше писали в учебниках, памятуя, что за триста процентов прибыли нет такого преступления, на которое не пошел бы буржуй даже под страхом виселицы. Пришлось познать эту аксиому на собственной смерти — в ноябре 1993 года напился спирта «Ройяля» — закономерно отравился, как многие тысячи бывших советских людей, от сего иностранного пойла.

Вот только вместо ада, где прислуга рогата, хвостата, мохната и суетлива, или рая, где везде благолепие, оказался в теле царевича Алексея Петровича. Причем в самый что ни на есть скверный момент его земного бытия — на пути в Петербург, где его с нетерпением дожидался «родитель». Царю Петру Алексеевичу сильно не понравилось бегство сына за границу, и обращение за помощью к цезарю и шведскому королю.

Что и говорить — призвал войска интервентов на русскую землю, так что расплата, как в поговорке — поделом врагу мука!

Прекрасно зная о будущей участи настоящего царевича, которому он оказался полным тезкой, Алексей бежал при помощи сообщников, благо под строгим караулом его не держали. И оказался через месяц в Москве — памятуя, что никому не придет в голову искать его именно здесь. Рассудит царственный «папаша» просто — раз царевич сбежал за границу, то искать его требуется именно там…

Ударил ногой по широченной плахе — та упала, открывая щель тайного прохода. И протиснулся в дырку, зацепившись за что-то рукавом. Рванулся — послышался треск сукна, и внезапно, как выброшенный из пращи камень, Алексей покатился вниз по склону, приминая собственным телом снег, и смяв колючий куст боярышника.

— Вот он, злодей, имай!

Громкий крик раздался совсем рядом, и Алексей с трудом поднялся на ноги, отер рукавом запорошенное снегом лицо. И оскалился, зарычал от отчаяния и животного страха, накатившего жуткой волной с ощущением полной безнадежности. Еще бы — в овраге его поджидали трое в епанчах, с фузеями — видимо знали в Преображенском Приказе, тайном сыске царя Петра, о спасительном лазе.

— Живьем не словите, падлы!

Шпаги в руке не было, видимо потерял при падении вниз. Зато за поясом был второй пистолет, заряженный. Его Алексей и выхватил, отвел ударник и поднял, нацелившись в подбегавшего к нему солдата. И попал бы — но тут его сбил с ног скатившийся со склона преследователь. Рухнув в снег, он сразу же попытался вскочить на ноги.

— Имай его, братцы!

— Бей, Кузьма, зверя!

— Вяжи!

Последнее, что увидел Алексей, это летящий прямо в лоб приклад фузеи. Огненное солнце взорвалось в голове, поглотив вспышкой боли разум. И нахлынула темнота…

Глава 2

Алексей застонал, с трудом повернулся на бок — его мучительно, до спазмов, затошнило. Удержаться ему не удалось, руки оказались спутаны за спиной — вырвало, когда он уткнулся головой в каменный пол. Зловоние резко ударило в ноздри, и в надрывно болевшей голове понемногу стало проясняться. Вернулась способность видеть, слышать и размышлять.

— Да, попал в самую задницу…

Самая натуральная тюремная камера, тут ошибки быть никак не могло. И, похоже, что находится она на цокольном этаже, или по-местному в подклети — те обычно возводились из камня. Воняло мерзко — на полу какая-то липкая грязь, в углу деревянная кадушка. Именно от нее шло такое «амбре», что любое зловоние запахом роз покажется.

Каменные стенки даже на вид склизкие — зима на дворе, а покрыты какой-то слизью. Тусклый свет идет в широкую щель сверху, у притолоки, и, судя по оранжевому цвету, пляшущему по стене — там горит лучина. Факел ведь гораздо больше света дает.

— Каменный мешок, твою мать…

Ругань застыла в горле, а потом пошла наружу — Алексея мучительно вырвало, он только и смог как переместить голову в сторону от выблеванного. И зажмурил глаза, пытаясь представить, что видит жуткий сон. Не получилась — запах говорил о том, что все ему не снится, да и тошнота никуда не уходила — ощущение прескверное.