Кладбищенская благодать - Геннадий Паркин

Геннадий Паркин

Кладбищенская Благодать

Тем, кто умеет дружить, посвящается

Господа, я Шекспир по призванию.Мне Гамлетов писать бы, друзья,Но от критиков нету признания,От милиции нету житья.

А на кладбище, по традиции,Никого и нигде не видать,Нет ни критиков, ни милиции,Исключительная благодать…

…Мощный динамик японского магнитофона доносил хриплую иронию от могилы Владимира Высоцкого до самых ворот Ваганьковского кладбища, когда я вошел в них впервые.

Войти-то вошел, а вот выйти… Ваганьково само вошло в мою душу да так и осталось в ней навсегда.

Согласитесь, таскать в душе целое кладбище одному все-таки тяжеловато.

Весна 1982 года началась для меня крайне неудачно. Беспроигрышный, казалось бы, вариант продажи лоху-кавказцу несуществующего в природе спального гарнитура не сработал, тот кинулся в милицию, и пришлось сломя голову лететь на вокзал, прыгать, едва ли не на ходу, в первый подвернувшийся поезд. Сперва я отсиживался в Крыму, потом слонялся по Одессе, а вскоре и в столицу занесла нелегкая.

Деньги уже были на исходе, но выручила природная коммуникабельность. Один из случайных собутыльников оказался каменотесом со знаменитого Ваганьковского кладбища, я ему чем-то пришелся по душе и, спустя пару дней, уже терся у него на подхвате.

Володя, так звали кладбищенского Родена, помог мне снять квартиру в Лионозове, гарантировал приличные бабки, крутиться за которые, правда, приходилось изрядно. В том, чем мы с ним промышляли, особого криминала не было, но, исходя из тогдашних законов, любого, кто зарабатывал тысячу-полторы в месяц, не составляло никакого труда пристроить на срок. Мы же имели гораздо больше, как, впрочем, все, кто трудился на ваганьковской ниве.

Дело в том, что Ваганьковское кладбище занимало по престижности среди московских мест последнего приюта третью позицию. После Красной площади и Новодевичьего. Но отличалось некоторой, если так можно выразиться, демократичностью. Здесь покоились те, кто не дотянул до должного номенклатурного уровня, просиживая чиновничьи кресла, а также ученые, спортсмены, литераторы и артисты, популярные в народе, но не на Старой площади. Для рядовых москвичей Ваганьково было закрыто с 1937 года, однако деньги, как всегда, делали невозможное. Бесхоз распродавался направо и налево за внушительные суммы. Все сделки строго контролировались комендантом кладбища, по совместительству главарем местной мафии. Нравы, кстати, царили простые. Предыдущего коменданта живьем сожгли в кладбищенской котельной, а потом устроили пышные похороны с венками и оркестром. Даже скинулись на памятник, плиту которого украшала предостерегающая его преемника надпись «трагически погибшему и незабвенному».

С государством здесь старались не ссориться. Территориально Ваганьково относилось к 11 отделению милиции Краснопресненского РУВД столицы. Ввиду обилия покойных знаменитостей и большого наплыва любознательных туристов на кладбище была комната милиции, где постоянно находились два дежурных сержанта. Время от времени заявлялась некая дама из ОБХСС, курировавшая, кроме кладбища, Ваганьковский рынок и обувной магазин «Башмачок» на Красной Пресне. Кладбищенские ментов не обижали. Те тоже не зарывались, поскольку каждый из милиционеров смену встречал в дымину пьяным и с полтинником в кармане. Даме-обехеэснице сообща отстегивали полторы штуки в месяц за плохое зрение, и она приключений искать не стремилась. С советской и партийной властями делился лично комендант, отправляя изрядные еженедельные пособия своему прямому начальству в управление ритуальных услуг Мосгорисполкома, откуда кое-что перепадало непосредственно аппарату главного коммуниста Москвы товарища Гришина.

С восьми часов утра Ваганьково было открыто для всех желающих. Туристы валили толпами, щелкали фотокамерами, перебегая от могилы Высоцкого к могиле Есенина, оценивающе разглядывали грандиозные склепы знаменитых булочников-миллионеров Филипповых, чесали затылки, пытаясь припомнить, кто такой Теодор Нетте, и отчаянно спорили Штирлиц или не Штирлиц покоится под гранитной плитой с надписью «полковник Исаев».

Даже в самые жаркие дни на кладбище царили полумрак и прохлада. Обширные кроны взметнувшихся в полнеба лип, тополей и берез зеленым куполом укрывали сверкающие чистотой ваганьковские аллеи, создавая торжественную обстановку некоего симбиоза мемориального комплекса со старинным, изумительно красивым парком. Поэтому окрестные пьяницы вереницей тянулись сюда со своими бутыльками и фунфыриками. Проблемы, где выпить, для них не существовало, заодно алконавты приобщались к прекрасному.

В восемь вечера ворота закрывались, стоянка автомашин перед кладбищем пустела, исчезали многочисленные продавцы цветов, ухитрявшиеся, между прочим, одни и те же букеты продавать по пять раз за день. Примерно с полчаса еще над Ваганьковым звучал перезвон пустых бутылок, которые шустрые местные старушки собирали по аллеям, да прибирала могилу сына мама Владимира Высоцкого Нина Максимовна. Ей приходилось заниматься этим ежедневно, поскольку народ буквально заваливал цветами и сувенирами своего покойного любимца, невзирая на то, что со дня смерти Высоцкого прошло уже два года. Однако к девяти часам уходила и она. Где-то около получаса ломились еще в ворота запоздавшие поклонники Есенина и того же Высоцкого, которым, просто кровь из носа, требовалось посетить могилы поэтов. Ночной сторож, дядя Дима, за три рубля и стакан водки пропускал любого. Водка почему-то оказывалась у всех припозднившихся, так что часам к десяти дядя Дима прием прекращал и ворота окончательно закрывались. Летнее солнце скрывалось за куполом Ваганьковского храма, становилось как-то непривычно тихо и спокойно. На кладбище опускалась ночь.

Примерно так все это выглядело в один из последних августовских вечеров, когда нам с Володей пришлось задержаться на работе. Выполняли срочный заказ, время поджимало и мы закончили только часам к девяти. В шесть утра предстояло провернуть весьма выгодное дельце, поэтому было решено хорошенько оттянуться водочкой и заночевать непосредственно на рабочем месте.

Ужин сервировали в комнате милиции. Отсюда хорошо просматривались ворота с окончательно отмороженным дядей Димой на лавочке, да и поить милиционеров традиционно приходилось тем, кто организовывал внеурочный сабантуй. Благо пойла хватало, у нас в мастерской как раз стоял ящик экспортной лимонной водки, подаренный одним из заказчиков.

Только приняли по первой, компания увеличилась. В дверь просунулась рыжая морда могильщика Игоря-футболиста и радостно прорычала:

— О-о, пятым буду! — а затем ввалился и сам Игорь. Опрокинув в щербатую пасть стакан и прикусив копченой колбаской, он поведал, что днем еще не подрассчитал, вырубился, а теперь, проспавшись в свежевырытой могиле, очень рад возможности подлечиться и приятно провести вечер.

Кстати, «футболистом» дразнили его не случайно, когда-то он играл в дубле московского «Торпедо», но потом сбился с панталыку, закирял и бросил гонять мяч. На Ваганьково его пристроил сторож дядя Дима, кладбищенский ветеран труда и родной Игорев папа.

Следует заметить, что бывших героев большого спорта здесь хватало. Самым знаменитым был вконец сбухавшийся хоккеист Альметов, крутились борцы и боксеры, сплошь мастера спорта, даже теннисист один окопался. Не был исключением и мой шеф-благодетель Володя, защищавший в конце шестидесятых ворота сборной Союза по гандболу и закончивший с отличием институт Лесгафта. Однако заработки каменотеса не шли ни в какое сравнение со скромной зарплатой тренера и, подальше запрятав диплом, он вбился в дружный ваганьковский коллектив.

Примерно час спустя, уже здорово датые, мы вышли покурить на свежий воздух. Прохожих за оградой почти не было, изредка проносились трамваи и легковушки, да дефилировали перед воротами две молодые особы в одинаковых джинсовых сарафанах, бросающие полные негодования взгляды на мирно похрапывающего дядю Диму. Завидев нас, они подскочили вплотную к решетчатым створам ворот и призывно замахали руками. Причем, отнюдь не пустыми. Одна размахивала двумя бутылками шампанского, вторая, правда, только одной. Другая рука ее прижимала к пышному бюсту буханку бородинского хлеба.

Сержант Коля заговорщицки нам подмигнул и, надвинув на пьяные глаза козырек фуражки, отправился на переговоры. Минуту спустя он возвратился, держа под руки обеих девчонок, хотя девчонками их можно было назвать весьма условно. Выглядели они лет на тридцать минимум. Однако дареному коню в зубы не смотрят и дам встретили на ура.