Сектантские рассказы - Константин Прохоров

Прохоров Константин

Сектантские рассказы

Константин Прохоров

Сектантские рассказы

Содержание:

Левая щека

Сердце царя

Кровь врага

Встреча друзей

Две шинели рядового Левина

В пасхальное воскресенье

Разговор в поезде

ЛЕВАЯ ЩЕКА

Вы слышали, что сказано: "око за око, и зуб за зуб". А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую... (Мф. 5.38-39)

1

-- Рота, подъем! Подъем, рота! -- протирая заспанные глаза, сам только что разбуженный дневальным, закричал трагическим голосом дежурный по роте младший сержант Кононыхин. -- Ну, вставайте! Эй! Десять минут уже лишних проспали... Сейчас старшина придет!

В ответ -- обычная утренняя реакция: сонное бормотание, предложение "заткнуться" и -- никого вставшего, за исключением трех-четырех "духов" (новобранцев).

-- Ну все, я не виноват! -- обиженно заключил Кононыхин. -- Я вас разбудил.

-- Дембель давай! -- нехотя пробурчал из угла казармы кто-то из "дедов", и началось по обыкновению неспешное пробуждение роты внутренних войск.

Солдаты через каждые сутки заступали в караул и охраняли колонию усиленного режима. Характеризуя такую свою службу, они на дембельских альбомах писали: "Два года в тисках железного Феликса".

Вместе со всеми проснулся и стал неторопливо заправлять кровать сержант Михаил Фролов. Он прослужил год и был по армейской иерархии "черпаком". Многие из его призыва уже заставляли других заправлять за собой постели, но Миша такими делами не занимался. Ему было двадцать три года, он призвался по окончанию исторического факультета пединститута. "Ты кто по образованию? --узнав о его учености, дыша в лицо перегаром, спросил один авторитетный "дембель" по прибытии в часть на карантин. -- Историк? Ну, тогда ты должен знать, когда я родился..." Так встретила Фролова армия. Впрочем, сильно его не обижали. Этому способствовали как высокий рост, общая физическая крепость, так и общительный характер Миши.

Закончив с кроватью, Фролов взял полотенце, туалетные принадлежности и пошел умываться. Путь его проходил мимо длинного кумачового транспаранта: "Решения XXVI съезда КПСС -- в жизнь!" Самодеятельный художник ефрейтор Федирко, несмотря на старание, не смог вместить всех букв в транспарант, поэтому слово "жизнь" пришлось сделать гораздо уvже предшествующих жирненьких букв "КПСС".

Настроение у Фролова с утра было одновременно радостное и тревожное. Вчера, наконец, открылась его "тайна". Теперь оставалось только ждать, какие последуют начальственные оргвыводы.

У каждого умывальника уже обливались и фыркали по два-три солдата. Миша пристроился рядом с ближайшим краном и тоже стал с удовольствием умываться и обливать торс холодной водой. "Интересно, как это будет? -- думал он. --Ротный вызовет к себе в канцелярию для объяснений? Или меня сразу переведут в другую часть? Дорогой Господь, да будет воля Твоя!"

А случилось вот что. Находясь в увольнении, в воскресенье, около 12 часов дня, командир отделения комсомолец Михаил Фролов был замечен стоящим на коленях в молитвенном доме местной общины баптистов. Замечен он был забредшим туда из любопытства военным патрулем. Патруль состоял из старшего лейтенанта, сержанта и рядового. Поэтому новость сразу распространилась и среди офицеров, и среди солдат. Вечером того же дня взвод, в котором служил Фролов, заступал в караул. Однако его фамилия, против обыкновения, не была зачитана на разводе, и он остался в расположении роты. Больше Мишу вчера никто не беспокоил.

Призывался Фролов в армию из Казахстана. Родители его были евангельскими христианами-баптистами. Сам же он, начиная со старших классов школы, вкусил сполна мирской жизни. И была внутри Миши до последнего времени какая-то раздвоенность: перед друзьями стыдно было показать хотя бы маломальское знание Библии, а перед родителями стыдился за исходящий от него частенько запах спиртного и сигарет. С детства запавшие в душу библейские рассказы о Самсоне, царе Давиде, чудесах Иисуса Христа никогда не забывались и не вытеснялись вполне занятиями спортом, музыкальными кумирами или атеистическими книгами. Тем не менее, под влиянием общей школьной и студенческой среды, Миша легко вступил в комсомол, полюбил прикладываться к бутылке, часто менять девушек и в армию ушел необращенным. Так он попал во внутренние войска, и нес службу с автоматом в руках, приняв присягу и обязанность стрелять, при определенных обстоятельствах, в людей...

Фролов умывался дольше всех, спешить ему было некуда, к тому же хотелось особенно тщательно выбриться в преддверии нравственных боев с "красными командирами". Умывальник быстро пустел. Наконец, в нем остались только сержант Фролов и молодой солдат-дневальный по прозвищу Тормоз, вытиравший за всеми пол шваброй. И тут вошли трое одетых "дедов". Миша знал их не очень хорошо, так как они были из другого взвода. Знал только, что одного из них, державшегося наиболее развязно, звали Гариком. У него в руках был солдатский ремень, бляхой которого он нервно поигрывал.

Фролову все стало ясно с первого взгляда. "Чтобы "зараза" не распространялась, армия принимает меры", -- про себя пошутил он. Миша нисколько не испугался этих дедов, все они подобрались какие-то на редкость низкорослые, маленькие. Наверняка они сами побаивались его. В противном случае они не тянули бы так время.

-- Привет, баптист! -- кисло начал Гарик.

-- Привет, -- спокойно ответил Миша, продолжая бриться.

Драться с утра было скучно. Вся сцена напоминала какой-то третьесортный вестерн. Фролов внутренне напрягся. Добривая щеку, он следил за отражением дедов в зеркале, коротко мысленно помолился Богу и попросил укрепить его. В то же время он собирался тотчас за первым ударом дать сдачи и разогнать своих обидчиков.

-- Да повернешься ты к нам или нет! -- зло выкрикнул один дед азиатской внешности, несильно ударил Мишу сзади кулаками по почкам и сразу отпрыгнул назад.

Фролов бросил бритвенный станок и повернулся к дедам разгневанным лицом. Но прежде чем он кого-либо ударил, его, как вспышка молнии озаряет ночной мрак, пронзили слова Христа: "А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую..." Страдание отразилось на лице Фролова... и он сдержался.

-- Он дрейфит, мужики! -- воскликнул Гарик, и тут же все трое набросились на Мишу и стали бить его, не трогая только лицо.

-- Будешь молиться? Будешь еще?.. -- пыхтели с ненавистью деды, нанося удары.

Но, странное дело, удары эти оставались почти совсем безболезненными для Фролова. Более того, он явно и верно чувствовал в себе силу в любой момент переменить исход драки. Эта уверенность помогла ему сдержаться и мысленно благодарить Бога и за такое испытание веры.

Очень скоро и деды почувствовали эту неиспользованную внутреннюю силу Фролова.

-- Ладно, хватит с него, -- с опаской сказал Гарик. -- Псих какой-то! Трясет всего! Пойдемте завтракать.

Они быстро ушли, оставив Мишу в умывальнике. Он перевел дыхание и дрожащими руками умылся, убирая остатки крема для бритья с лица. Никакой боли Миша не чувствовал, только звенело в ушах.

Тормоз, вздохнув, молча продолжил вытирать пол, как ни в чем не бывало. И действительно, в том, что произошло в умывальнике, по казарменным понятиям, не было ничего особенного.

2

Покаялся и обратился к Богу Миша Фролов довольно необыкновенно. Однажды в воскресный день, получив очередное увольнение в город, он искал дом одной старой греховодницы, которая постоянно снабжала солдат дешевым самогоном. Но Господу было угодно иное: Миша вышел на дом молитвы. Его никогда раньше так не тянуло посетить собрание, как в этот раз. Он вошел вовнутрь, утреннее служение только началось. Хор пел:

Я хочу не богатства,

Не казны серебра,

А небесного царства

И спасенья добра.

В книге вечной спасенных,

О, скажи, Боже мой,

На страницах зажженных

Я записан Тобой?...

Комок подступил к горлу, на глазах навернулись слезы, вспомнилось детство и детская вера в Спасителя... Господь нежно коснулся уже загрубевшего сердца Миши, и он едва дождался конца собрания, упал на колени и вслух помолился молитвой покаяния. Так почти каждую неделю на богослужениях стал появляться молодой брат в военной форме.

Командир роты капитан Бурдин начал ставить Фролова в пример другим солдатам, потому что он с некоторых пор возвращаться из увольнений стал всегда трезвым. "Подозрительно трезвым", -- добавлял, впрочем, Бурдин наедине со старшиной или с замполитом. Дело в том, что из увольнения в город все всегда возвращались если не пьяными, то крепко выпившими. Так повелось, и исключений практически не бывало. В этом, собственно, и был смысл увольнения, с точки зрения солдат. Чтобы понятнее был контраст Фролова на общем армейском фоне, стоит рассказать хоть коротко о рядовом Мамедове.