Новелла о туманном лодочнике - Сергей Болотников

Сергей Болотников

Новелла о туманном лодочнике

Мы здесь. Мы все здесь. Нас много, но не то чтобы очень, мы любим молчать, мы любим думать о своем. Мы давно собрались здесь, на этом поле, не все пришли сюда по своей воле. Да кто ж их спрашивал. Шли, шли и пришли. Сюда, куда по утрам наползает туман. Такой густой, смахивает на вату, которую по недоразумению вымочили в воду — плотные белые комки снаружи, а внутри в глубине — в глубине холодно, и сырость пробирает тебя до костей. Я еще помню, каково это. Я помню, хотя было это очень давно. Я тоже здесь, среди них, и в чем-то это даже приятно. Во всяком случае, много приятней, чем быть одному. Здесь. Только здесь, быть одному, когда в тумане только ты и лодочник. Мы не разговариваем, мы молчим и не строим планов на будущее. Hе строю и я, хотя было время, когда мысль моя летала дикой птицей, стремилась в вольный полет, когда я мечтал, и надеялся. Но мечты умерли, а вслед за ними окочурилась и надежда. Ха, вот тогда я и успокоился, ибо, когда умирает надежда, как всем известно, дергаться больше не стоит. Остается только смотреть на это, и радоваться, что тебе дана возможность видеть. А такое дано не многим, в нашей темной общине. Я смотрю, я наблюдаю, я спокоен. Уже. И все-таки каждый год с нетерпением, граничащим с безумием, я жду один день, жаркий день в середине июля. А после я жду ночь. И обида и разочарование каждый раз становится все горше, горше и горше.

Деревня. Не то чтобы очень большая — маленькая. Не то чтобы очень в глуши пятьсот километров от Москвы. Поволжье. Шоссе где-то в стороне, разбитая грунтовка в деревню. Мелкая речка с чистой водой. Кучка бревенчатых домиков с заколоченными, слепыми окошками. Дворцы из красного кирпича у самой кромки леса. Маленькое кладбище под кронами хвойных деревьев, часть выходит на берег и кресты одиноко чернеют на малиновом закатном фоне по вечерам. Березовая роща с вытоптанной землей, узенькие дорожки в траве. Поле. Легенда о лодочнике. Скорее байка. Животные пропадали в деревне всегда, не то чтобы это очень пугало. Совсем нет. Исчезнувшая дворовая шавка по кличке Шарик? Блохастая псина, да брехливая на удивление, нашедшаяся в речке без лап. И частично без головы с одним единственным укоряющим глазом? Пусть, одно облегчение, меньше собачьих полудиких стай, которые скалят зубы на прохожих и не признают бывших хозяев. Всех бы передавить, перестрелять, да вот руки не доходят. Домашний скот? Козы и овцы. Вывели на прогулку в поле. Легкий туман и гляди-ка. Одной не досчитались. Может найдут, а может и нет. Да в любом случае живыми их уже не видать. Будет висеть себе на суке в чаще леса, покачиваться, нагонять страх на проходящих туристов. Места то не дикие, народу много в лесах, тут тебе и охотники, и праздношатающиеся, и бандюки какие-то дела там творят. Не глушь, только вот скот убивают. Жестоко так, головы отрывают почти. Одну овцу нашли у самого кладбища, доползла сама, видно вырвалась у мучителей. Только вот голая вернулась, без шкуры — и издохла через полтора часа в сарае. Жаль животину. Одно время грешили на приезжих. Мол, в лесах прячутся. Какие то ритуалы устраивают, то ли сатанисты, то ли вудуисты, то ли язычники. Сам черт не разберет. Пытались узнать, застукать на месте преступления, приезжал компетентный в кавычках, исследователь, на деле оказавшийся корреспондентом одной сильно желтой газеты. Поулыбался, поводил глазами, а потом, вместе с пятком селян направился в лес. Обратно шел, уже не улыбался, мрачный, даже вроде морщин прибавилось. Один из сопровождавших его, навернулся в овраг, ногу сломал, хорошо хоть не шею. Заночевали они в лесу в этом. До утра мучились кошмарами, один чуть с ума не сошел, бредил. Кричал что-то о тумане. Да только не слушали его. Корреспондент быстро распрощался и уехал, перед уездом отметя версию о ритуальных убийствах. При таком, говорил, должны быть какие ни будь следы остаться — знаки, следы от кострища, отпечатки ног на земле. Земля же там мягкая, ступи шаг и будет твой след год за годом оставаться вы земной тверди, каменеть, пока не засыплет его пожелтевшей, отмершей хвоей. А тут — ничего. Висит животина на дереве, морды нет, челюсти ухмыляются саркастически, глаза ловят синюю крону. И все, никаких больше следов. Замяли на этом. Понятное дело версий много было. И о волках говорили. Таких высмеивали, спрашивали, как это волк умудрился подвесить овцу на ель. Уж не волк ли вундеркинд? Оправдывясь, приводили в пример медведя. Они вроде на задних лапах ходят. Может и подвесил скотину по своей прихоти? Hо и это осмеивали, сходились на том, что дело это рук не звериных, ибо нет зверя такого умного, что подвешивает туши убитых овец к корявым лесным стволам. Хотя убиты они были прямо таки со звериной жестокостью. Да так известно, таковой жестокости и у людей хватает. Говорили о инопланетянах, подкрепляли свою правоту пожелтевшими вырезками из той-же самой желтоватой газеты, на которых изображен был павший скот со страшными ранами на боках и совершенно без крови. Если у них там такое есть, то почему бы не быть инопланетникам и в деревне? Предлагали версию йети. Мол, сам зверь-зверем, а умный, раздерет жертву в утреннем тумане, да и подвесит на дереве, чтобы зверье лесное не достало. Смешно. Hе местные, в основном теорезировали. Местные помалкивали, и только старики нет-нет, да и расскажут под вечер историю про лодочника. Над ними смеются, но дух этих рассказов парит над деревней, аки вольный сокол, или даже скорее как черный ворон, смотрит, и зачастую проникает в избушки, с окнами запертыми ставнями, по случаю ночного времени.

— Мама не хочу спать! — говорит ребенок, совсем еще маленький. Он кривится, упорно садиться на огромной для него кровати, упираясь спиной в бревенчатую стену — не буду сейчас спать. — Тш-ш! — Говорит мать — тихо. Ложись быстро! За окном темень, редкие электрические огоньки успешно давятся тьмой, в отдалении глухо шумит лес, прячет за собой круглую, изъеденную ржой, луну. Ребенок знает про лес, иногда он даже снится ему — темный густой бор, полный всяких неведомых чудовищ. Он отворачивается от окна: — Не буду спать!!! Мать хмуриться, наклоняется к нему. — Не капризничай. Знаешь, что случается с детьми, которые плохо себя ведут? — Что?! — спрашивает ребенок, широко распахивая глаза. — Их забирает лодочник! Знаешь про лодочника и его темную ладью, которая скользит над землей? Каждую ночь, как выпадает туман, он обходит деревню, и смотрит в окна, и если видит там детей, которые не спят — он забирает их. И никто не может помешать ему, и я не смогу. Ее сын бросает испуганный взгляд в окно — там темнота, и только лес шумит однотонно. Как море. — А что с ними бывает потом? — спрашивает он. — Он сажает их в ладью, и увозит в лес, в самую темень, такую, что даже днем там темно. Полная ладья детей. — Мать улыбается ему — спи. Тех, кто хорошо себя ведет, он не трогает. И тебя не тронет. Ребенок покорно кивает, и смотрит, как она гасит свет. Он знает, что в эту ночь не заснет. Знает также, что будет лежать, зажмурив глаза, боясь посмотреть в окно и увидеть темную фигуру в лунном свете, и антрацитовый челн позади. Лодочник. Может быть, он посчитает его спящим?