Убийцы - Павел Блинников

Блинников Павел

Убийцы

— А можно, чтобы он снял очки на секунду?

— А вот этого нельзя.

Воланд и Маргарита

Дорога убегала куда-то вдаль, для этой поездки я выбрал старенький пикап. Колеса снимали верхний слой почвы, отбрасывая назад два неаккуратных столба серой пыли. Слева высились тополя, посыпая пространство летающей спермой, там дальше, за ними тек Дон. И ничто не предвещало беды, на первый, далеко не внимательный, взгляд. А вот и он, едет на вишневой девятке, почти как в песне… Человек, которого я еду убить.

Вообще-то неправильно начинать рассказ с конца, но я вообще человек неправильный, и к литературе это тоже относится. Еще следовало бы описать вам себя и того, кто вылезает из девятки возле куцего леска, но и этого я не сделаю. Вообще не надейтесь, что мой рассказ будет стройным и прямым, в этой истории все далеко не так однозначно.

Он вышел из машины, вдохнул свежий воздух полной грудью. Кинул взгляд на запад. Там его могила. Я тоже помимо воли смотрю чуть левее. Там моя…

Подъезжаю, снимаю солнцезащитные очки. Рассматриваю его в который раз. Он одет просто, без лишней вычурности, как, впрочем, и я. Ага, у него на бедре кобура. Значит, все будет как в дешевом вестерне. Так даже лучше. Поворачиваюсь, беру с заднего сидения почти такую же кобуру. Для этого пришлось отодвинуть меч, несколько коротких ножей и пулемет. Подготовился я капитально, но оружие должен выбирать он. К сожалению, это правило и его не обойдешь. С другой стороны, что мне, что ему плевать, какое у нас оружие. Мы можем убить друг друга хоть пачкой сигарет, хоть бумажным конвертом, хоть спичкой. И вас, кстати, тоже можем убить. Но сегодня в Мире станет на одного убийцу меньше, и это хорошо, это правильно. В этом ни у него, ни у меня сомнений нет. Как и выбора…

Естественно вылезаю из тачки, только пристегнув кобуру к бедру. Вчера мы созванивались, я спрашивал, от какого оружия он предпочитает умереть. Он сказал, пока думает, но видит четыре развития дуэли. Первое — поножовщина. Если честно, на его месте я бы тоже не выбрал ножи. Одно дело если бы он был простым мужиком, тогда мог надеяться на быструю безболезненную смерть — я убью любого мгновенно и… как бы сказать правильнее… до конца. Но сегодня случай исключительный. Второе — беспорядочная пальба из пулеметов. Тут мы воочию убедились бы, кто сильней и на чьей стороне он. Но и эту смерть я не выбрал бы. Все же я хочу думать, что от меня некоторые вещи тоже зависят. Он наверно тоже. Третий и четвертый вид — мечи и пистолеты. Они привлекают как его, так и меня, прежде всего символичной абстрактной аллегоричностью. Во, блин, сказал: символичной абстрактной аллегоричностью! Но что делать? Не моя вина, что живу я не в жизни, а скорее в дикой помеси фильмов "Шакал", "Убить Била" и "Бандитский Петербург". Хотя не только в них, конечно. Жизнь она закручена куда сильнее. Вернее моя жизнь и жизнь сукина сына, который сегодня умрет.

Признайтесь, ведь и вы наверняка мечтали умереть красиво. Лесли Нильсен правильно сказал когда-то: "Упасть на рога оленя в Лапландии — вот это смерть для мужчины!". Я думаю, не только для мужчины, но, по сути, верно. Так и здесь, помахать мечами и посмотреть, чья голова полетит с плеч, или посоревноваться, кто быстрее выхватит пистолет из кобуры — это картинно, да, но — это смерть для мужчины. Хорошая смерть. Черт подери, я не хочу умирать, но если умру сегодня — буду рад, что умер именно таким образом! Он, думаю, тоже будет рад. А потом победитель отнесет труп в могилу, закопает и, наверное, пустит пару слезинок по старому приятелю… Я так точно…

Стою, смотрю на него. Он отводит взгляд, словно не замечает. Это не выглядит, будто он боится, скорее, относится ко всему равнодушно. Я его понимаю, у меня на душе то же самое. Как всегда чувства уходят, оставляя за собой пустоту конфетной бумажки. Мы не будем говорить друг другу какие-нибудь слова, не будем устрашать и угрожать — все это для нас бессмысленно. Сейчас я хлопну дверью, и мы выстрелим. Я не спешу. Даю ему возможность подумать. Интересно, что у него в голове? Видит ли он лица сотен или даже тысяч людей, павших от его руки? Нет, павших от его руки, сказано слишком пафосно. Куда больше подходит короткое: убитых им. Не знаю. Не думаю. Я же их не вижу. Он кивает в сторону Дона. Так он со мной здоровается. Я стою с другой стороны, но понимаю. Стоит ему повернуть голову, как он выстрелит. Просто не сможет сдержаться. Для меня сигнал — захлопывание двери, для него — поворот головы. Кто же не выдержит первым, кто сломается? Ясно, что никто. Мы не ломаемся, мы просто вот так живем. И не можем по-другому. Никак. Хлоп.

Пролог

Есть только одна сила, способная встать между самураем и его долгом — смерть самурая.

Хим Кесю — самурай, философ 15 века.

Длинная черная "Чайка" подъехала к Дому Культуры и остановилась аккурат напротив статуи Ленина. Детвора, носившаяся по соседствующему с клубом парку, сразу бросила свои игры и, осторожно, но с улыбками на лицах, приблизилась к кромке площади; мальчишки и девчонки, хихикая, стали указывать пальцами на красивую машину. В их городке и "Волга" уже событие, только у секретаря парткома есть, а тут целая "Чайка"! Но как только дверца распахнулась, детишки почему-то стушевались и попятились вглубь парка. Несмотря на безоблачное небо, над площадью повисла тень. Так бывает иногда в особенно жаркие дни, когда то ли сознание мутится, то ли испаряющаяся из земли влага создает иллюзию тени, но сейчас тень иная. Приглядевшись на полуденное солнце, можно различить высоко-высоко силуэт черного-пречерного ворона, повисшего между землей и светилом. И хоть его фигура не может отбрасывать тень, накрывающую всю площадь, она как-то умудрялась это делать.

Из машины вылез старый мужчина, лысый, как прошлогодняя покрышка дальнобойщика, в коричневом костюме и с тростью. Он вытер лысину белым платком и осмотрелся. В полуденном зное все плыло маревом, дети уже спрятались в глубине парка, а Ленин смотрел на мир осуждающе, словно говорил: "Эх, а я-то все не так задумывал…". Внутреннее чувство направление безошибочно определило — рука вождя указывает на восток. Это вызвало улыбку на устах мужчины, он убрал платок в карман и пошел к Дому Культуры, постукивая тростью об изрезанную трещинами площадь. Из "Чайки" выбежал шофер и прикрыл дверь, мужчина никак не отреагировал на хлопок позади себя, продолжая неторопливо приближаться к ДК. Цвета только что извлеченного из духовки эклера, с четырьмя колоннами на фасаде, он глядел на лысого мужчину огромной блямбой герба — стилизованного под звезду, окруженного колосками пшеницы, серпа и молота. Массивные деревянные двери пропустили мужчину в холодное помещение, карие глаза оглядели просторный холл. Никого нет, словно все вымерли. Впрочем, это действительно так…