Принцип Д`Аламбера - Эндрю Круми

Эндрю КРУМИ

ПРИНЦИП Д'АЛАМБЕРА

Предисловие

Заканчивая чтение «Принципа Д'Аламбера», испытываешь странное чувство. Закрывая книгу, ты все равно продолжаешь ее читать. И вот она, закрытая, лежит у тебя на коленях; теперь книга — часть истории человека. Его личность, включив в себя самую книгу, не может быть ни охвачена, ни объяснена книгой, как не может работа часов быть объяснена тем фактом, что они в данный момент показывают три часа пополудни. Наступило время, когда книга может спокойно лежать на коленях, пока за окном сгущаются сумерки. В данный момент герой этой книги — я. Однако всякий, кто читает сейчас предисловие, написанное мною после прочтения книги, скоро перевернет страницу, и продолжится — вне книги, но включив ее в себя, — новая история. Впрочем, мы отклонились от темы. «Принцип Д'Аламбера» — третий роман Эндрю Круми, хотя было бы неправильно назвать это сочинение романом. Нет, это произведение такого рода, что оно не заканчивается по прочтении, продолжая жить в сознании читателя своей независимой жизнью. Да, пожалуй, так.

Несмотря на тот факт, что эта книга способна лишь остановиться, но не закончиться, она может похвастать удачной концовкой. Это серия историй б историях — «Сказки Ррейннштадта», рассказанные вымышленным персонажем в городе, реальность или нереальность которого зависит отчасти от другой книги того же Круми «Пфиц» (1994), которая здесь не упоминается, но часто цитируется. Эти истории принадлежат отдельной книге, составленной человеком по имени Мюллер и озаглавленной им «Сказки Ррейннштадта», а это означает, что рассказчик в «Принципе Д'Аламбера» в действительности лишь персонаж, о котором повествует автор сказок, вошедших в «Принцип Д'Аламбера». В последней фразе автор впервые говорит от первого лица, утверждая, что не может поручиться за истинность рассказанного, и на этом останавливается.

Пожалуй, надо снова вернуться к началу, к Жану Лерону Д'Аламберу (1717 — 1783), чей принцип столь же реален, как и он сам. В том виде, в каком принцип был опубликован в «Traite de dynamique» («Трактат о динамике», 1743), он основан на законах движения Ньютона и гласит, что силы действия и противодействия в замкнутой системе движущихся тел взаимно уравновешены, а следовательно, этот принцип можно приложить к решению задач механики. Другими словами, это третий закон Ньютона, приложенный как к телам способным или «свободным» двигаться, так и к покоящимся объектам. Согласно версии Круми, человек Д'Аламбер, вымышленные мемуары которого занимают часть первой книги «Принципа Д'Аламбера», пишет: «Я видел ряд математических формул, с помощью которых все противоречивые деяния людей — их капризы, страсти и причиняемая ими боль — могут быть сведены к единому принципу… Таким образом, я смог бы найти ответ на мучительный вопрос, заставлявший меня рассуждать и предаваться бесплодным размышлениям… А именно: злом или добром были обусловлены поступки некоторых людей в отношении меня».

Широка дорога в Чистилище.

Хотя следствия приложения принципа Д'Аламбера к мышлению, истории и человеку являются главным предметом книги, сама она построена на другой его концепции — «Systeme Figure des Connaissances Humaines», что приблизительно можно перевести как «Систематическое изложение человеческого понятия и знания», — положенной в основу принципов составления знаменитой «Энциклопедии», которую он издавал (1751 — 1759) совместно с Дени Дидро. Изложение разбито на три основные категории: Память, Разум и Воображение. В категорию «Память» Д'Аламбер включает все, что уже известно, — историю, механику, технику и т. д. Под разумом он понимает абстрактные предметы всякого рода. В категорию «Воображение» он совершенно бесцеремонно относит все искусства. Три части «Принципа Д'Аламбера» так и озаглавлены: «Память: Принцип Д'Аламбера», «Разум: Космография Магнуса Фергюсона» и «Воображение: Сказки Ррейннштадта». (Как мы уже знаем, третья часть обернулась — по крайней мере частично — книгой под названием «Сказки Ррейннштадта».) Если не считать одного обстоятельства, всю книгу можно толковать как веселый выпад против Д'Аламбера, его схемы понятий и его Принципа, которым якобы можно измерить мотивы поведения человека.

Конечно, это выпад. По большей части «Принцип Д'Аламбера» высвечивает изъяны холодным взглядом, присущим позднему Луису Бунюэлю в его фильме «Фантом свободы» (1974), посвященном (как и этот роман) природе Литературы. Однако ясно, что Круми любит Жана Д'Аламбера, история жизни которого рассказана в первой части романа. Д'Аламбер хрупок, уродлив, истерично остроумен и безнадежно влюблен в Жюли де Л'Эпинас (личность такую же историческую, как и сам Д'Аламбер). Его муки, его наивность и его ранимость живо присутствуют на страницах книги. Контраст между вычислением человеческого поведения и эмоций, которое декларирует Принцип, с одной стороны, и неспособностью завоевать страсть Л'Эпинас — с другой, не вызывает желания смеяться. Вовсе нет. Нарисованный Круми портрет Д'Аламбера — самого выпуклого персонажа романа — удивительно нежен. Но представший перед нами герой неотесан, как мещанин Мольера, и его «Изложение» есть вызов человечеству. Роман Круми — саркастическое возражение против такой самонадеянности.

Вторая часть «Принципа Д'Аламбера», содержащая философский трактат, составленный в почтенной форме записок о путешествии на другие планеты, без тормозов спускает «Изложение» с крутого склона, а третья часть вдребезги разбивает его о скалу беллетристики. Ррейннштадт — вымышленный город, впервые выведенный в «Пфице», и несколько историй, рассказанных Пфицем — изобретенным главным героем предыдущей книги слугой, похожим на Санчо Пансу и играющим одновременно притягательную и отталкивающую роль в вымышленном городе, — беспощадно и весело высмеивают принцип Д'Аламбера, который (как мы хорошо помним) есть инструмент для измерения человеческой природы, созданный ученым, который отвел Воображению ничтожное место в «Изложении человеческого знания». Самая очаровательная из этих шуток — длинное описание часов в центре города, часов, бесчисленные пересечения дисков и циферблатов которых так доступно и адекватно описывают нам суть мира, что — когда астрономы открывают новую планету — она, как оказалось, уже присутствует в механизме часов. Это есть, говоря другими словами, явное воплощение д'аламберовской версии начал Вселенной Ньютона. К несчастью, граждане города тратят массу времени на попытки проникнуть в механизм часов. Все усилия горожан оказываются тщетными, ибо, чем ближе они его рассматривают, тем дальше — в бесконечность — ускользает от них смысл. В конце отрывка часы начинают походить на предметы из книг Кафки или Борхеса.

В то же время некоторые из «Сказок Ррейннштадта» являются чисто повествовательными рассказами, описывающими влюбленность или одержимость, на которую люди попусту тратят жизнь. Эхом отражая трагическую историю самого Д'Аламбера, эти сказки возвращают нас к началу, ибо противовесом принципу Д'Аламбера в книге выступает «Пфиц», которым вполне может оказаться «привидение или дух, вызываемый рассказчиками злобных и легковесных историй». Призрак в машине — это шутливая История, История, что возвращает нас к Д'Аламберу, умирающему от горя, умирающему от Истории, рассказать которую у него не хватило Воображения. Мы все время помним о нем, читая этот удивительный роман.

Джон Клут

Мэри и Питеру

Принцип Д'Аламбера

I

Холодный поздний вечер ноября 1717 года. По темным улицам Парижа, зябко прикрывая шалью залитое краской стыда лицо, спешит женщина. Подойдя к церкви Сен-Жан-ле-Рон, она поднимается по ступеням и, остановившись, бережно кладет на них сверток, который принесла с собой. Этот сверток — я, ее новорожденное дитя, завернутое в одеяло.

Только вчера я был всего лишь маленьким сгустком нежеланной плоти в ее негостеприимном чреве. Эта плоть, в свою очередь, была только следствием должным образом переработанных остатков пищи и некоего, происшедшего несколько месяцев назад, акта, который, возможно, доставил мимолетное наслаждение тому или иному его участнику. Таким образом, я был сформирован из косной безымянной материи, но имел уже душу, которую моя мать желала уничтожить. Таков был первый импульс, направивший течение моей жизни. Я был похож на предмет, отторгнутый враждебной злой силой.

Я видел эту картину во сне. Вероятно, она была ложной, воссозданной на основе рассказа, услышанного мною много позже от приемной матери. Я не знаю, сколь долго длился этот сон, и у меня нет уверенности — теперь, когда я проснулся, — в точности воспоминаний о его содержании, но мне кажется, что во сне я увидел не только сцену своего рождения, но и всю историю моей жизни. Я видел рукопись «Трактата о динамике», великого труда моей молодости, принесшего мне славу математика, видел преобразованные «словно по волшебству» уравнения. Жизнь представилась мне цепью геометрически строгих теорем, с необходимостью вытекающих одна из другой. Я видел ряд математических формул, с помощью которых все противоречивые деяния людей — их капризы, страсти и причиняемая ими боль — могут быть сведены к единому принципу, описаны несколькими строчками алгебраических уравнений и, следовательно, разрешены. Таким образом, я смог бы найти ответ на мучительный вопрос, заставлявший меня рассуждать и предаваться бесплодным размышлениям больше, нежели проблема законов планетарного движения; а именно: злом или добром были обусловлены поступки некоторых людей в отношении меня. Например, не могла ли моя мать покинуть меня только ради того, чтобы избежать еще большего зла? Не был ли я четыре десятилетия спустя отвергнут единственной женщиной, которую любил, по причине ее самоотверженной преданности мне, или она поступила так, движимая лишь бессердечным эгоизмом?