Камикадзе - Джи Майк

Джи Майк

КАМИКАДЗЕ

По утрам у меня сеанс связи с Карлом. Его координаты –300/800/-400, если считать за начало координат положение моего носителя. А если перевести с языка геометрии на родной мой литовский, то Карл летит в трехстах километрах левее меня, на восемьсот выше и на четыреста позади. Эти четыреста означают, что он проживёт на пару мгновений дольше.

Коммуникатор внешне похож на гибрид древней рации с древней же настольной персоналкой. С тем отличием от пращуров, что земными радарами исходящий из коммуникатора сигнал не пеленгуется. Мы надеемся, что проксимскими не пеленгуется тоже, иначе мы умрём раньше срока, а значит — напрасно.

Сигнал генерируется после нажатия кнопки «отправить» на вмонтированной в корпус коммуникатора клавиатуре. Излучается и доставляется абоненту. Перекодируется в убористые буквы на узком, в ленту, экране монитора и исчезает бесследно.

— Как дела, Витас, дружище? — спрашивает Карл.

Я никогда его не видел и не увижу, как и он меня. Однако улыбку на его грубо слепленном, широком добродушном лице я представляю. Так же, как и само лицо — по составленному Карлом словесному портрету.

— Прекрасно, — отвечаю я. — Что с Глорией?

— Боюсь, она…

Мы безуспешно пытаемся пробиться к Глории уже третьи сутки. Каждый из нас четверых, по очереди. Ответа нет. Это означает, что с ней произошло то же, что уже случилось с каждым пятым из стартовавших с Земли восемь лет назад добровольцев. Глория не выдержала. Не перенесла одиночества и обречённости. Она была заместителем Карла, вторым номером в звене. Теперь её обязанности перейдут к Роджеру. Обязанность, впрочем, всего одна — принять командование звеном в случае, если Карл не выдержит.

Через полгода их, не выдержавших, станет гораздо больше. Возможно, половина из десяти тысяч стартовавших. А значит, половина носителей в день «Х» боевой маневр совершить не сможет. Они так и останутся лететь по неизменной траектории, унося в никуда несостоявшихся, мёртвых камикадзе.

Это называется «неизбежные потери». Нам говорили о них. Мы понимали. Плохо говорили. И понимали плохо.

Мы болтаем с Карлом ещё полчаса. Ни о чём — всё, что мы можем сказать друг другу, давно сказано. Только без этой болтовни мы бы не выдержали. Ни он, бывший полицейский из Бремена, ни я, бывший зубной врач из Шяуляя.

Прощаюсь с Карлом и набираю на коммуникаторе номер Роджера. В прошлом он — лондонский адвокат, длинный, рыжий, весёлый и остроумный. Даже смерть он считает забавной, а наши летающие гробы — уморительными.

— Придумал новый анекдот, Вит, — передаёт Роджер. — У одного прокса обнаружили геморрой…

Анекдот хорош, я смеюсь. Геморрой у прокса это, несомненно, находка. Тем более если учесть, что как проксы выглядят неизвестно, и есть ли у них подходящий для этой болезни орган — тоже.

Часа два мы играем с Роджером в буриме, в шахматы-поддавки, потом прощаемся.

Поднимаюсь — наступает время приёма пищи. Именно приёма, не завтрака, не обеда и не ужина. Пищу мы принимаем раз в день — автомат исправно выплёвывает безвкусные питательные брикеты. Белки, жиры, углеводы, витамины, стакан воды. Запас съестного ограничен, как и всё прочее на носителе. Ограниченное жилое пространство — три метра в длину, полтора в ширину. Ограниченный запас топлива — пятая часть на замедление, четыре пятых на предстоящий маневр. Ограниченный интерьер — кровать, стол, стул, две полки, коммуникатор, компьютер. Ещё есть крошечная пилотская рубка. Санузел, по размерам под стать ей. И нейтринный заряд в хвосте. И всё.

Зуммер коммуникатора. Это Натали. Последняя, пятая, в звене. Бывшая школьная учительница из Орлеана.

— Здравствуй, милый.

— Здравствуй, моя хорошая.

— Хочу тебя.

Я знаю, как выглядит каждый миллиметр её тела. Глаза, волосы, ямочки на щеках, предплечья, талия, лоно, грудь. Я знаю, где у неё родинки, шрам от аппендицита, эрогенные точки и зоны. Знаю, как звучит её голос. Я знаю её всю. Натали… Та, которую ни разу не видел и не слышал. Которая умрёт секундой раньше меня, потому что её носитель в пятистах километрах в плюсе по оси аппликат.

— Иди ко мне, любимая.

Мы занимаемся этим час, другой, третий. Задыхаемся, стонем, в голос кричим от возбуждения, поцелуев и проникновений. Одуреваем, ошалеваем от ласк.

Потом всё заканчивается. Мы отдыхаем в объятиях друг друга. Раньше их называли виртуальными. К чертям, никакой виртуальности нет. Натали, моя любимая, вот она, рядом со мной. В восьмистах километрах по диагонали параллелепипеда.

Я рычу от неудовлетворённости, скриплю зубами, меня трясёт, колотит, неизрасходованный тестостерон прострелами тревожит сердце и отзывается режущей болью в паху.

Мы прощаемся. Для того, чтобы повторить всё назавтра.

Утром приходит очередная агитка с Земли. Комфлота принимает её на флагманском носителе, спускает командирам эскадр. Те передают по эскадрильям. В результате она доходит до Карла. Его задача — распространить по звену. Отправить Натали, Роджеру и мне, Глории среди нас уже нет.

«Сыны и дочери Земли, — хмуро читаю я расшифровку отправленной без малого четыре года назад радиограммы. — Ваши имена навсегда будут…»

Меня мутит. Который уже раз я проглатываю эту пафосную, высокопарную чушь. Сыны и дочери. Добровольцы. Пушечное мясо войны.

Она началась с массированного ракетного удара. То, что поначалу приняли за метеоритный поток, оказалось проксимским флотом. Ракеты изрешетили взрывами Марс, раскололи кору Венеры, уничтожили Меркурий и были блокированы на подлёте к Земле. Большинство, не все. Меньшинство прорвалось через стратосферу, проникло в тропосферу и в нижних её слоях взорвалось, стерев с лица земли Гамбург, Чикаго, Вильнюс, Сингапур, Кишинёв, Буэнос-Айрес…

Потом были ещё удары. Были миллионы жертв. И лихорадочное, отчаянное строительство межзвёздного боевого флота. Стартовавшего к четвёртой планете Проксимы Центавра, той, откуда взлетела смерть. А потом настал день, когда каждый на Земле оделся в чёрное. День, в который проксы перехватили флот, подавили и тотально уничтожили.

За следующие полгода был разработан и принят к исполнению план «Камикадзе».

Нас набирали по всей планете. Только добровольцев. Только молодых. Неженатых и незамужних. Бездетных. Здоровых. Согласных и способных перенести восемь лет полёта в жутких, фактически тюремных условиях. В начинённых взрывчаткой камерах смертников. В гробах, сжатых до минимально возможных размеров, незаметных, невидимых радарами, с эффективной отражающей поверхностью, близкой к нулевой.

Нам предстоит приблизиться к четвёртой планеты Проксимы, замедлившись до скорости проходящего в двух сутках лёта он неё метеоритного потока. Сманеврировав, обогнуть поток и выйти на финишную прямую. В этот момент нас обнаружат, но остановить уже не успеют. Мы будем падать на планету один за другим в течение местных суток. Когда она обернётся вокруг оси, жизни на ней не останется.

Замедляться мы начали два года назад, с тех пор к прочим прелестям существования добавилось полуторное тяготение.

Я часто думаю, сколько из десяти тысяч добровольцев согласились бы стать камикадзе, знай они заранее, во что выльются восемь лет полёта. Я думаю, никто. Ни один.

Мы не знали. Не представляли. Нас к такому не готовили. А готовили лишь к одной, простейшей операции. К той, ради которой мы здесь. Тренировали каждый день в течение полугода. Получить от командира звена приказ и выставить согласно нему угол отклонения. Дать тягу. А потом, на выходе из маневра, угол скорректировать и тягу убрать. И всё.

Параметры метеоритного потока неизвестны, их определит на подлёте автоматика. А если не определит, если откажет, то автоматика аварийная. Если же откажет и она, то параметры определят на флагманском носителе. Вручную. И задействуют третью цепь — самую надёжную, безотказную. Нас. Десять тысяч поворотных реле. Минус те, которые выйдут из строя.

— Как тебе содержание? — спрашивает Карл. — «Сыны и дочери земли», каково? А Роджер посмеялся — то, что наши имена будут помнить в веках, показалось ему необыкновенно забавным. Знаешь, я не стал передавать эту выспреннюю чушь Натали.

— Спасибо, дружище.

— Как у тебя с ней?

— По-прежнему. Держимся.

— Мне показалось… В последний раз, когда говорил с ней.

— Что показалось?

— Прости. Ничего.

Карл разъединяется, и я набираю Натали.

— Здравствуй, моя хорошая.

— Здравствуй, милый.

— Я патологически, безбожно соскучился.

— И я. Знаешь, Вит, я подумала, что когда всё это закончится, нам с тобой надо будет купить небольшой домик на берегу моря. Можно даже бунгало. Ты будешь по утрам ловить крабов, а я загорать и купаться в прибое.