Сфумато - Юрий Купер

Юрий Купер

Сфумато

© Ю. Купер, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Моей дочери Полине

Сфумато (итал. sfumato); букв. – исчезнувший как дым.

Глава 1

Я проснулся от неприятного звука, как будто скребли лопатой по замерзшему асфальту.

Казалось, что я уже слышал когда-то такой звук, возможно, давно, в детстве. Прислушался: словно отдаляясь, звук становился все тише и тише. Я попытался ощупать себя, но не смог, стал вспоминать вчерашний вечер, но тот не вспоминался, будто его не было вообще. Хотелось курить. Я сделал попытку найти в темноте сигареты, они всегда лежали на полу возле кровати, но руки не слушались. Попробовал приподняться, но тело было неподвижно. Тогда я стал пристально вглядываться в обступивший меня мрак, пытаясь понять, где нахожусь. Обычно я не выключал телевизор на ночь и засыпал, иногда даже не раздеваясь. Но теперь не было ни светящегося экрана, ни окон, ни стен.

«Может, я просто сплю? Надо немедленно проснуться». Тревога и испуг постепенно сковывали меня. Я лежал, не двигаясь, мучительно вспоминая вчерашний день, но ничего, кроме звука металла по замерзшему асфальту, вспомнить не мог. «Может, это и не асфальт, а мерзлая земля. Ну и какая разница? Разве это так важно?» – промелькнуло в голове.

Звук скребущей лопаты становился все громче, будто желал предупредить меня о своем приближении. Сквозь металлический скрежет я услышал человеческий голос, напевающий песню на неизвестном языке. Мелодия была протяжной и довольно грустной. Внезапно звуки прекратились, и где-то совсем рядом раздались шаги, было даже слышно, как поскрипывает снег.

– Ну и как Она, ничего? – неожиданно произнес мужской голос.

Теперь я уже мог разглядеть во мраке силуэт. Фигура мужчины была темной, но вокруг нее мерцало какое-то свечение, и благодаря этому стало хоть что-то видно. Вначале я разглядел в руках человека большую лопату. Низ деревянного совка был обит металлом. Позади человека угадывался деревянный короб-кузов, доверху наполненный снегом.

– Ну и как Она, ничего? – хриплым простуженным голосом произнес неизвестный еще раз и прислонил лопату к стене.

– Она – это кто? – пробормотал я, с трудом шевеля губами.

– Смерть, – с легким раздражением ответил запорошенный снегом человек и стал дуть на озябшие руки. – Метет, сука…

– Кто ты?

– А ты че, не узнаешь? Забываете друзей детства? Луку Арсенича, дворника, забыл, небось? А я вот тебя помню. – Мужчина сел на пол и, кряхтя, стал стягивать с себя валенки.

– Где мы? – спросил я.

– Где-где… В… Везде. Понял? На небе, вот где, – подняв вверх палец, произнес он.

– Ты шутишь, что ли?

– А че шутить-то? Тут, брат, не до шуток. Жизнь, она везде есть. И здесь, и на Марсе. Ты, главное, не трухай. Тута не так уж и плохо.

– А почему так темно?

– Ну, это потому, что ты еще не привык к темноте. Здесь, сука, все наоборот: день и ночь – все перепутано. Тут свои времена года. Вот сейчас, например, по календарю июль, понял? А холод, скажу тебе, собачий. Вишь, в валенках хожу.

– А люди-то хоть здесь есть?

– А то… и мужики, и бабы, и дети. Только увидишь их позже, когда оклемаешься. А пока меня только видишь. Понял?.. Мне поручено встретить тебя, как друга детства. И опекать в период реабилитации, так, кажется, это называется. Поживешь в темноте, привыкнешь. А там, глядишь, и начнется настоящая жизнь… ну, то есть смерть. Понял?..

– Лука, у тебя случайно закурить не найдется? – перебил его я.

– Может, и выпить попросишь? Я с этим делом давно завязал. Да и тебе советую. – Лука, кряхтя, поднялся с пола, подхватил одной рукой валенки, другой лопату и двинулся к выходу. – Я позже зайду, а ты пока оклемывайся, понял? Привыкай к смерти-то, – сказал он и высыпал из кузова снег прямо на пол.

Я остался в кромешной темноте, с трудом пытаясь понять, что происходит. В памяти всплыл заснеженный двор с огромным сугробом в центре – с этой горы катались на санках, – вспомнил и дворника Луку, который, обычно впрягшись в сани, таскал кузов со снегом через весь двор. Он переворачивал кузов и лопатой забрасывал снег на сугроб, делая его еще выше.

Снова послышался скрип шагов, и в слабом светящемся ореоле возник парень в ушанке и валенках. Лицо его было в копоти, как после пожара.

– Лука ушел? – поинтересовался он.

Оглянувшись по сторонам и не дождавшись ответа, озябшими пальцами расстегнул ширинку и начал двигать бедрами, как будто вращал хулахуп. На снегу появилась первая буква «А», потом «Л». А потом и все имя – АЛИК.

– Я сын дяди Миши-парикмахера, – стряхнув последнюю каплю, сказал он. – Ну, мое имя ты теперь знаешь… А моя сестра Сонька подойдет позже. Никому не говори, что видел меня, усек?

И он исчез так же, как и Лука, растворившись в зыбком мерцающем свете.

Постепенно я начал различать очертания предметов. С потолка свисала веревка или шнур с лампочкой на конце. Иногда она мигала, как будто собиралась перегореть. На стенах висели корыта, тазы. С трудом можно было различить двери. Они были покрыты пыльным инеем, некоторые обиты рваной тканью – не то дерматином, не то дерюгой. На дверях виднелись номера. Они были выбиты на маленьких бляшках, эмалевых овалах. У одной из стен стоял сундук.

В какой-то момент показалось, что я вижу сидящего на сундуке старика. Он курил. Я даже разглядел кольца дыма, которые висели в воздухе, а затем лениво и медленно расплывались, превращаясь из колец в кривые эллипсы, а затем, потеряв форму, исчезали где-то под потолком. Там, где свисал шнур, на потолке угадывалась розетка с изображением пыльных ангелов, покрытых копотью. Весь потолок был усеян прилипшими к нему обгоревшими спичками. Вокруг каждой спички чернел темный закопченный круг. Сидящий на сундуке старик, словно не видя меня, монотонно бубнил одну и ту же фразу:

– Ну что, хулиганье, халястые мошенники…

Что значила эта фраза, я не знал. Скорее всего что-то похожее на приветствие. Казалось, я это уже когда-то слышал. При чем здесь смерть и иной мир, понять было трудно. Я продолжал разглядывать деда на сундуке, фигура которого становилась все четче.

Вдруг рядом с ним появился мальчик. Он устроился с дедом на сундуке. Дед поздоровался с мальчиком той же фразой и замолчал, сосредоточенно вглядываясь в мерцающий пепел на кончике папиросы, желтым ногтем выстраивая из пепла идеальный конус. Мальчик, не отрываясь, наблюдал за движением дедова пальца, как будто в нем была заключена непостижимая тайна его детского мироздания.

Тогда, в детстве, дед казался мне волшебником. Когда он умер, соседи поручили мне нести венок на кладбище. Я шел впереди процессии обитателей коммуналки и плакал. Мне не верилось, что я больше не увижу серебристый пепельный конус.

Я понял, что передо мной мир, от которого мне уже не уйти: надо созерцать, то есть смотреть долго-долго, всматриваясь в почти невидимое.

…За окном светало, и окружающие меня предметы приобретали более ясные очертания. Место, где я находился, было похоже на мою московскую квартиру. Мне стало страшно, что скоро наступит утро и все исчезнет. Я вдруг увидел знакомый коридор на Мещанской, заваленный хламом, заставленный сундуками, ящиками и шкафами, увидел стены с жестяными корытами, серебристую взвесь пыли, которая висела в воздухе, как дождливый утренний туман за окном. Казалось, я даже услышал за стеной знакомую мелодию. Женский голос нежно выводил: «Давай закурим…»

Может, это имеет отношение к теории антимиров, подумал я с какой-то необъяснимой тоской, но скоро мне надоело думать об этом, хотя подробно разглядывать давно пережитое в детстве довольно любопытно. Во рту было невыносимо сухо. Меня стало клонить ко сну.

Сквозь сон показалось, что звонит телефон.

«Но я ведь все равно не могу встать и ответить, – вяло шевельнулось в голове. Не хотелось отвечать, звонили, наверное, чтобы пригласить куда-нибудь… Москва – это город, где вся светская жизнь состоит из дней рождений и похорон. «Сегодня не могу, иду на похороны», или «на сорок дней», или «на девять». «Хочешь, пойдем вместе?» – «Нет, спасибо…» Я вспомнил недавний день рождения, кажется, в ресторане «Остерия», что напротив ЦДЛ, где много пили, потом поехали домой к новорожденной, на Садовую, там было много пудры, бесконечные дороги и дорожки на белой фарфоровой тарелке…

«Может, это и есть причина моего состояния?» – подумал я, почувствовав некоторое облегчение. Это многое объясняло. Я попытался вспомнить лица гостей, но ничего, кроме кредитной карточки, лежащей в белом порошке, вспомнить не мог…

Вновь раздался знакомый звук скребущей по асфальту лопаты. На этот раз он уже не вызывал тревогу, скорее наоборот, успокаивал.