Когда играли Баха - Вячеслав Сукачев

КОГДА ИГРАЛИ БАХА

I

Федя Землянский, молодой специалист строительного управления, разговаривал по телефону. Что-то такое у него там спрашивали, и он, видимо, должен был отвечать без проволочек и откровенно, но в отделе сидело еще три человека, и Федя стеснялся.

— Да я все понял, — наконец взбеленился Федя, — понял, говорю, но об этом не по телефону... Почему, почему... по кочану.

Любочка Никитина, инженер труда и заработной платы, с любопытством посмотрела на Землянского, усмехнулась и вышла из кабинета.

— Нет, вечером не могу, — объяснял Федя, — я занят. Пойду проверять списки избирателей. Да, общественная... А что делать? Перезвони завтра. Конечно, буду...

Наконец Федя положил трубку на телефонный аппарат и облегченно вздохнул. Он еще раз вздохнул, неожиданно обнаружив пустой стул Любочки Никитиной.

А был хороший летний день, и ребятишки, недавно отпущенные на каникулы, с глубоким азартом гоняли во дворе футбольный мяч, их одноклассницы, сбившись в тесную стайку, что-то оживленно обсуждали, искоса поглядывая на ребят. Федя Землянский, сидевший у окна, внимательно смотрел на молодое поколение, отставшее от него по возрасту лет на семь-восемь. Ему было немного грустно и хотелось на пляж.

— Федя, ты не со следователем разговаривал? — с иронией спросила вошедшая Любочка Никитина. Она остановилась у Фединого стола и требовательно смотрела на рыжую Федину макушку.

— Нет, не со следователем, — вздохнул Федя, отворачиваясь от окна и нечаянно чувствуя локтем тепло Любочкиного бедра. — Так, знакомый один.

— Знакомый? — с ударением переспросила Никитина.

— Знакомый, — не очень уверенно подтвердил Федя.

— Молодежь, — подняла голову Лидия Ивановна, заведующая их отделом, — вы мешаете работать. Поговорите как-нибудь в другой раз.

Любочка поджала губы и шумно прошла к своему столу, а Федя Землянский, подвинув арифмометр, ожесточенно крутнул ручку, выгоняя из небытия ровные столбцы цифр чьих-то очередных премий...

Когда в шесть часов вечера Федя вышел из курилки и, поправив галстук, направился к выходу, Любочка Никитина окликнула его:

— Землянский, подожди минуточку... Ты далеко собрался?

— Да ты ведь знаешь, — удивился Федя, — надо списки проверить.

— А я и забыла, — скептически улыбнулась Любочка. — Ты ведь у нас активистом стал.

— Да какой там активист, — отмахнулся Федя, — поручили, вот и все.

— Доверили, — уточнила Любочка. — А вечером куда идешь?

— Не знаю, — замялся Федя, с тоскою глядя на улицу,— дома ремонт затеяли. Может быть, помогать заставят.

— Заста-авят, — передразнила Любочка. — Ты что, маленький, чтобы тебя заставлять? Ну ладно... А завтра что думаешь делать? Давай после работы на пляж махнем? Нинку с Виктором позовем и закатимся.

— Завтра? — Федя задумался. У него были совсем иные планы, но дважды отказывать Любочке он не решился и потому вяло ответил: — Ладно.

— Умница, — повеселела Любочка, — нельзя от коллектива отрываться. Счастливо! — Она мягко взмахнула рукой и плавно сбежала по ступенькам, помахивая беленькой сумкой на длинном ремне.

Федя Землянский задумчиво посмотрел ей вслед, достал из внутреннего кармана список избирателей и вошел в соседний подъезд.

II

В первой квартире на звонок откликнулись сразу же: дверь открыла маленькая простоволосая старушка, чем- то напомнившая Феде его бабку-покойницу, которую он очень любил и сам был любим и балован ею.

— Богомоловы здесь живут? — тихо и просто спросил Федя, совсем не так, как собирался спросить за минуту до этого: строго, со значением, чтобы сразу было видно — человек по делу пришел.

— А как же, здеся и живут, — охотно ответила старушка, внимательно всматриваясь в Федино лицо. — Никак не разберу без очков-то, кто такой будешь? Не Павлуша?

— Нет, не Павлуша, — скромно, но решительно отказался Федя и уже более официально спросил: — Голосовать будем?

— Агитатор, что ли? — удивилась старушка.

— Он самый, — Федя заглянул в список. — День голосования знаете?

— Да ты прошел бы, милай, — вдруг всполошилась старушка. — Такое дело, а мы у порога топчемся. Проходи, проходи, голубчик, там и поговорим.

— Я, собственно, на минуту, — на всякий случай сказал Федя. — Где голосовать знаете?

— Еще бы не знать, милай, чай не впервой. А ты вот тут присядь, а то и на диван можешь, где тебе удобнее. Сейчас чаю попьем...

— Ну что вы! — вскочил было севший Федя. — У меня двадцать квартир, если я в каждой буду чай пить, то...

— В каждой не в каждой, — перебила старушка, — а у меня попьешь.

Делать было нечего, и Федя обратным порядком поместился в кресло, тоскливо сжав в руках список избирателей.

— И че вы ноне такие, — хлопотала старушка у стола,— куда торопитесь? Век хоть и большой, а жись короткая, так чего же шпынять-то ее, торопить, она и сама не застаивается.

— Вы Прасковья Ильинична Богомолова? — заглянув в список, спросил Федя.

— Она самая и есть, — согласно кивнула старушка.

— Тысяча девятьсот четырнадцатого года рождения?

— Верно.

— Так... Еще записан тут Григорий Федотович Богомолов и Валентина Григорьевна Ивушкина, тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения.

— Григорий Федотович помер, милай, этой зимой приказал долго жить, — суховато сообщила Прасковья Ильинична,— а Валентина Григорьевна Ивушкина — наша дочка — у нас больше не живет, уехала с новым мужем на Север строить там чего-то. Со мной теперь внучка Инночка проживает. Школьница, шешнадцать годков всего сполнилось. Голосуют-то с восемнадцати или по-новому теперь?

— Нет, так и голосуют с восемнадцати.

— А я вот помню, как мы еще при Иосифе Виссарионовиче Сталине голосовали, — вздохнула Прасковья Ильинична, — с покойником Григорием Федотовичем. В деревне мы тогда жили. Ну да, еще в деревне... Праздник-то ведь это какой был! Вставали среди ночи, чтобы первыми проголосовать. А потом песни, пляски, кто на лошадях скачет, кто...

— Может быть, вам урну домой принести? — вежливо догадался Федя.

— Это еще зачем? Я, милай, пока еще ходить в силах. — Прасковья Ильинична неожиданно обиделась. — Ты меня раньше времени с ног-то не вали. Я еще скока годков побегать собираюсь, а ты мне голосовать дома...

В это время хлопнула входная дверь, что-то там, в прихожей, упало, и в комнату заглянула молоденькая девушка.

— Ой, бабуська, ты не одна? — удивленно уставилась она на Федю Землянского.

— Как же, буду я тут одна рассиживаться, — радостно улыбнулась Прасковья Ильинична. — Давай с нами чай пить.

— Сейчас, бабуська. Я только переоденусь.

— Инночка, — гордо сообщила Прасковья Ильинична.— В школе на круглые пятерки учится. Не в мать пошла, нет, ничего худого о ней не могу сказать. Она и уважительная, и хозяйка хоть куда, одних книжек прочитала — страсть.

— Бабу-уся, — быстро вошла в комнату Инна, — ты опять меня расхваливаешь?

Она села за стол, улыбнулась Феде и неожиданно просто спросила:

— Как вас зовут?

Он ответил и чего-то смутился, поспешно взяв стакан с чаем, принялся громко помешивать ложечкой.

— А вы сахар забыли положить, — заметила Инна и засмеялась.

— Разве? — Федя еще больше смутился и теперь уже решительно не отваживался поднимать глаза на внучку Прасковьи Ильиничны...

Весь вечер он не мог забыть об Инне и еще несколько дней помнил о ней, помнил ее быстрые смешливые глаза, голос ее и пышные волосы вокруг по-детски мягкого лица.

III

Прошло два года. Федор их не заметил. Они просочились, как песок между пальцев на том пляже, где он впервые поцеловал Любочку Никитину. Теперь Федор сидел за столом Лидии Ивановны, вышедшей на пенсию, далеко от окна и той шумной возни, которую затевали во дворе ребятишки. Он сидел, глубоко погрузившись в бумаги, на которых бесконечными столбцами чередовались цифры, перекрученные на арифмометре в проценты и из процентов превращающиеся в рубли чьих-то зарплат, месячных, квартальных и годовых премий. Цифры и проценты, что Федор чувствовал, постепенно затягивали его в свой мистический мир, совершенно не похожий на весь остальной мир, уже временами казалось ему, что вначале была цифра, а потом уже человек. И, может быть, поэтому он не услышал селектор, механическим голосом потребовавший его к начальству.

— Федор, — окликнула Люба, — тебя Грушин вызывает.

Он оторвался от бумаг, хмуро посмотрел на Любу и пошел к Грушину. Вернувшись через десять минут, Федор принялся рыться в столе, сердито выдвигая и с треском захлопывая ящики.

— В чем дело? — удивилась Люба.

— Списки, — пробурчал Федор, — где избирательские списки?