Мыслитель - Борис Виан

Виан Борис

МЫСЛИТЕЛЬ

I

Уродональ Карье внезапно открыл для себя существование Бога в день своего одиннадцатилетия; не иначе как само Провидение пробудило в мальчике мыслительный дар. Если учесть, что до этого он проявлял себя везде и во всем круглым идиотом, трудно поверить, что Господь Бог не участвовал в этом мгновенном озарении.

Лицемерные по определению жители Успинель-на-Боку будут, конечно же, мне возражать; они напомнят о том, как накануне маленький Уродональ упал и ударился головой; не забудут и о девяти пинках, великодушно отпущенных ему в деньрожденное утро добряком-дядей, который был застигнут врасплох в тот момент, когда проверял, действительно ли служанка меняет нижнее белье раз в три недели, как того требовал отец. Да и вообще, весь этот городишко просто нашпигован атеистами; школьный учитель своими преступными речами потакает их греху, а кюре напивается каждую субботу, что отнюдь не прибавляет веса святому слову.

Впрочем, если к этому не привыкнешь, то мыслителем не станешь без того, чтобы не чувствовать постоянного искушения возложить ответственность на какую-нибудь Высшую Силу, а в данном случае благодарить за это Господа Бога.

Все произошло очень просто. Во время подготовительных занятий перед причастием господин кюре, по случайности трезвый, задал вопрос: «В чем причина грехопадения Адама и Евы?»

Никто не мог ответить, так как в деревне занятие любовью уже давно грехом не считается. Уродональ поднял руку.

— Ты знаешь? — спросил кюре.

— Да, господин кюре, — ответил Уродональ, — это ошибка Бытия.

Кюре почувствовал, как рядом пролетел Святой Дух, и немедленно застегнул воротник, опасаясь сквозняков. Он распустил ребятишек, сел на скамью и предался размышлениям.

Спустя три месяца, так и не выходя из глубокой задумчивости, он покинул городишко и стал отшельником. Все это время он не переставал повторять: «Сказанное им заводит далеко».

II

Отныне репутация Уродоналя как мыслителя прочно установилась во всем Успинеле. Следили за его самыми незначительными высказываниями; следует признать, что Дух долгое время никак не проявлялся. Но вот однажды учитель физики, опрашивая учеников по теме «Электрическое напряжение», спросил: «Что означает отклонение стрелки гальванометра?»

— То, что идет ток, — ответил Уродональ.

Но это было еще не все. Он тут же добавил: «То, что идет ток или гальванометр сломан… Вне всякого сомнения, найдете мышь внутри».

С этого момента подрастающему Уродоналю начали платить стипендию. Ему минуло четырнадцать лет, он заканчивал школу, так больше и не высказывая никаких новых мыслей, но было уже понятно, на что он способен.

На одном из последних уроков философии он покрыл себя немеркнущей славой.

— Я прочту вам одно изречение Эпиктета, — сказал учитель.

И прочел: «Если хочешь продвинуться в познании мудрости, не бойся показаться в житейском смысле глупым и бестолковым».

— И наоборот… — тихонько промолвил Уродональ.

Учитель склонился перед ним.

— Мое дорогое дитя, — сказал он, — я уже больше ничему не смогу вас научить.

Уродональ встал и вышел из класса, оставив дверь приоткрытой. Учитель по-дружески напомнил ему: «Уродональ… не забывайте… Дверь должна быть открыта или закрыта…»

— Дверь, — подхватил Уродональ, — должна быть открыта, закрыта иль снята с петель, коль время пришло замок починять.

После этой фразы юноша удалился. Покорять столицу он отправился на парижском поезде.

III

В Париже Уродональ прежде всего подумал о том, что запах на станции метро Монмартр напоминает аромат деревенской уборной, но предпочел оставить подобное замечание при себе. Вряд ли оно могло заинтересовать парижан. Затем он задумался о своем трудоустройстве.

Юноша долго размышлял, стараясь определить род деятельности, которой ему хотелось бы себя посвятить. И так как в Успинеле Уродональ исполнял партию раздвижного рожка в муниципальной фанфаре, то и в столице он решил попробовать себя на музыкальном поприще.

Однако этому следовало обязательно подыскать какое-нибудь обоснование: с присущей ему гениальностью Уродональ нашел его очень быстро.

— Музыка, — сказал он себе, — смягчает нравы. Однако каждому порядочному человеку необходимо придерживаться твердых нравственных принципов; значит, быть музыкантом — безнравственно. Но жители этого Вавилона не имеют ни малейшего понятия о нравственности; следовательно, музыка не представляет для них никакой опасности.

Мы видим, что годы учения развили в Уродонале восприятие столь критическое, что его можно смело расценить как болезненное. Но ведь речь идет не об обычном человеке; прочность уродоналевского организма позволяла выдерживать такой мощный интеллект.

Так как музыка оставляла Уродоналю много свободного времени, он решил поискать свое призвание и в литературе.

Несколько неудачных эссе, никоим образом не истощивших силу его гения, навеяли следующую эпиграмму.

— Успех, — поверил он своим друзьям, — зависит от большей или меньшей способности автора показаться читателю идиотом.

Настолько же продуктивным Уродональ был и в личной жизни.

— Сказать: «Ты меня больше не любишь», — объяснял он своей ревнивой подружке Маринуй, — это значит сказать: «Я больше не верю, что ты меня любишь». А как ты можешь вообще быть в этом уверена?

Маринуй столбенела.

Впрочем, индивидуум уродоналевского размаха не мог довольствоваться посредственным существованием, влачимым между рожком и Маринуй.

— Жить в опасности… — повторял он иногда, и молнии сверкали в его непокорном взгляде.

И вот однажды Маринуй нашла его мертвым в постели. Незадолго до этого он вступил в преступную связь с одним молодым правонарушителем самых распутных нравов, который сбежал из тюрьмы, где отбывал трехмесячное заключение за убийство двенадцати человек.

В самом Уродонале не было ничего порочного. Объяснение его печальной кончины нашли в неизданном сборнике его изречений, одно из которых — и единственное — красовалось на первой странице.

«Что может быть опаснее, чем нарваться на собственную смерть?» — было написано рукой Уродоналя.

А ведь так оно и есть.