Жюль Верн у себя дома - Мари Беллок

Мари Беллок

ЖЮЛЬ ВЕРН У СЕБЯ ДОМА

Автор «Вокруг света в восемьдесят дней», «Пяти недель на воздушном шаре» и многих других восхитительных историй, героев которых полюбили сотни читателей во всех уголках мира, ведет счастливую, наполненную творческим трудом жизнь в Амьене, провинциальном французском городке, расположенном на пути от Кале и Булони к Парижу.

Любой житель Амьена может показать дом Жюля Верна: под номером один на улице Шарля Дюбуа; это прелестное, старомодное здание, находящееся на углу по-деревенски тихой улицы и широкого бульвара.

Маленькую дверь в поросшей лишайником стене открыла жизнерадостного вида старая bonne[1]. Услышав, что я пришла на заранее условленную встречу, она повела меня через мощеный внутренний дворик, ограниченный с двух сторон живописным строением неправильной формы с угловой башней сбоку, какие нередко встречаются во Франции в деревенских домах. Следуя за ней, я получила возможность мельком увидеть сад Жюля Верна: уходящую вбок буковую аллею, отбрасывающую щедрую тень на ухоженную лужайку с цветочными клумбами. Хотя стояла уже глубокая осень, все было в высшей степени опрятно и чинно, опавшие листья не лежали на широкой, посыпанной гравием тропинке, по которой каждый день прогуливается старый писатель.

Широкие каменные ступени ведут в оранжерею, засаженную пальмами и цветущими кустами; она образует уютную прихожую перед великолепным салоном, где через несколько мгновений меня встретили хозяева.

Прославленный писатель сразу же сказал, что роль мадам Жюль Верн во всех его триумфах и успехах необычайно важна. Трудно было поверить, что эта привлекательная и энергичная пожилая леди, сохранившая девическую живость и французскую espieglerie[2], в прошлом году отметила золотую свадьбу.

Жюль Верн своим видом ничуть не соответствовал обычным представлениям о великом писателе. Он скорее напоминал интеллигентного сельского джентльмена, который всегда носит черный костюм, что у большинства французов ассоциируется с профессиями адвоката или учителя. Пиджак его украшала крошечная красная бутоньерка, свидетельствовавшая о том, что ее обладатель имеет высокое отличие: является офицером ордена Почетного легиона. Его манера держаться скрывала возраст. Я бы не дала ему семидесяти восьми[3], так мало он изменился по сравнению с изображением на большом портрете, написанном лет двадцать назад и висевшем на стене, напротив портрета его жены.

Мистер Верн удивительно скромен в том, что касается его творчества; порою кажется, что он вовсе не желает говорить ни о своих книгах, ни о себе. Если бы не любезная помощь супруги писателя, чья гордость гениальным мужем доходит до восхищения, мне было бы трудно убедить его поделиться подробностями своей литературной карьеры или творческими приемами.

— Не могу припомнить времени, — заметил он, отвечая на мой вопрос, — когда бы не писал или не хотел стать писателем, но многое, как вы вскоре поймете, препятствовало этим желаниям. Видите ли, по рождению я бретонец (мой родной город — Нант), но отец учился в Париже, увлекался литературой, обладал хорошим вкусом и сочинял стихи, хотя был слишком скромен, чтобы публиковать свои произведения. Возможно, именно по наследству я и начал свою литературную деятельность с сочинения стихов, принявших — по примеру самых многообещающих французских литераторов — форму пятиактной трагедии, — закончил хозяин, полуулыбнувшись-полувздохнув.

После небольшой паузы он добавил:

— Однако первым настоящим произведением стала маленькая комедия, написанная в соавторстве с Дюма-сыном, который был и остается одним из моих лучших друзей. Комедия называлась «Сломанные соломинки», ее поставили в Париже, в театре «Жимназ»; но, хотя мне очень нравился легкий драматургический жанр, он не приносил осязаемого заработка.

— До сих пор, — медленно произнес он, — у меня сохранилась любовь к подмосткам, и я постоянно интересуюсь театральной жизнью. Самую большую радость в моей писательской деятельности мне доставили удачные инсценировки моих романов, в особенности «Михаила Строгова».

Меня часто спрашивали, кто первым подал мне мысль писать в жанре, называемом, за неимением лучшего термина, «научным романом».

Знаете, я всегда увлекался изучением географии, подобно тому как многие увлекаются историей, историческими исследованиями. Полагаю, что именно увлечение географическими картами и великими путешественниками подтолкнуло меня к сочинению первого из длинной серии географических романов.

Когда я писал свою первую книгу, «Пять недель на воздушном шаре», то выбрал местом действия Африку по одной простой причине: этот континент был и остается наименее изученным. Тут меня осенило: самым оригинальным способом изучения этой части света будет полет на воздушном шаре. Я получал огромное удовольствие, сочиняя этот роман; добавлю, что не меньшее удовлетворение приносил поиск необходимого материала. С тех пор я всегда придерживался правила: даже самую фантастическую из своих историй излагать как можно реалистичнее.

Окончив писать, я послал рукопись широко известному парижскому издателю господину Этцелю. Он прочел роман, заинтересовался им и сделал мне выгодное предложение; я его принял. Должен признаться, что этот превосходный человек и его сын стали моими очень хорошими друзьями; их фирма опубликовала около семидесяти моих книг.

— Стало быть, вы не пережили тревожных моментов в ожидании славы? — спросила я. — Первая же ваша книга стала сразу популярной как на родине, так и за ее пределами?

— Да, — скромно ответил он. — «Пять недель на воздушном шаре» до сих пор остается одним из самых читаемых моих романов, но вам следует запомнить, что в момент, когда он вышел из печати, мне было уже тридцать пять, а за восемь лет до того я женился, — завершил он фразу и повернулся к мадам Верн с очаровательным выражением старомодной галантности на лице.

— Но разве любовь к географии не предопределила устойчивой наклонности к другим наукам?

— Нет, никоим образом я не могу считать себя ученым, но мне повезло родиться в век замечательных открытий и, возможно, еще более поразительных изобретений.

— Вы, очевидно, знаете, — с гордостью в голосе вмешалась в разговор мадам Верн, — что многие на первый взгляд невозможные с точки зрения науки изобретения, описанные в романах моего супруга, уже внедрены в жизнь?

— Ну что ты! — осуждающе прикрикнул мистер Верн. — Это простое совпадение. Оно объясняется тем, что даже тогда, когда я выдумываю какой-нибудь научный феномен, то всегда стараюсь, чтобы он выглядел как можно правдоподобнее и проще. Что же касается точности моих описаний, я обязан ею в значительной мере тем, что прежде чем взяться за сочинение романа, мне приходится делать множество выписок из любых попадающихся на глаза книг, газет, журналов или научных отчетов. Эти записи, как прежде, так и теперь, классифицируются, — не надо даже говорить, как важны для меня многие из этих заметок.

— Я выписываю больше двадцати газет, — продолжал хозяин, — и жадно набрасываюсь на любую научную публикацию. Кроме работы над очередным романом, я очень люблю читать или слушать сообщения о новых открытиях или экспериментах в области различных наук: астрономии, метеорологии или физиологии, например.

— По вашему мнению, столь разноплановое чтение подсказывает темы для новых романов, или вы полностью полагаетесь на собственное воображение?

— Трудно сказать, как возникает замысел романа; иногда решающую роль играет одно, иногда — другое. Нередко я долго вынашиваю какой-либо сюжет, прежде чем изложить его на бумаге. Однако, как только появляется интересная мысль, всегда ее записываю. Разумеется, момент зарождения некоторых своих книг я могу указать вполне определенно. «Вокруг света в восемьдесят дней» появился после того, как на глаза мне попалась туристическая реклама в газете. В абзаце, привлекшем мое внимание, утверждалось, что в наше время человек вполне может объехать вокруг земного шара за восемьдесят дней. И тогда я сразу же вспомнил, что такой путешественник благодаря вращению Земли может прибыть в исходную точку либо раньше, либо позже указанного срока. Вот эта мысль и стала основной в романе. Возможно, вы помните, что мой герой, Филеас Фогт, учтя это обстоятельство, является домой как раз вовремя и выигрывает пари, вместо того чтобы — как он предполагал — прибыть на день позже.

— Кстати, о Филеасе Фогге: в отличие от большинства французских писателей вы, кажется, получаете удовольствие, выбирая в свои герои англичан или других иностранцев?

— Да, я считаю, что представители англоговорящих народов как нельзя лучше подходят для героев приключенческих романов, как, впрочем, и на роль ученых-исследователей. Меня в самом деле восхищает отвага и энергия нации, заставившей развеваться Юнион Джек[4] на громадных пространствах земной поверхности.