Переливание сил - Юлий Крелин

Юлий Крелин

Переливание сил

(из жизни хирургов)

ПОЧЕМУ Я СТАЛ ВРАЧОМ?

Банальный вопрос, над которым я никогда не задумывался. Почему я стал врачом? Но так, без выдумки. Без громких фраз. Мой отец — врач. Помню, он не приходил домой сутками. Звонил ночью в больницу. Иногда ночью уезжал в больницу. Когда кто-нибудь из знакомых болел, папа сразу же становился самым главным. Сразу же обращались к нему. А он осматривал, выстукивал, ощупывал, молчал и изрекал. Я слышал разговоры отца по телефону. Это была сплошь какая-то терминологическая абракадабра: аппендэктомия, кивательная мышца, лимфогранулематоз, митральная комиссуротомия, синдром Броун — Секкара, сирингомиэлия и тому подобное. Какой-то каскад нечеловеческой речи. Шаманские заклинания. Я гордился папой.

Но с другой стороны — приходили его товарищи, врачи. Они говорили с ним о своих делах:

«Работа тяжелая. Покоя нет. Нет времени почитать даже свои журналы врачебные. Про другие книги и говорить не приходится. Никто об этом не думает, никто этого не учитывает. Платят мало. За адову работу. Надо еще где-то подрабатывать. Подрабатывать дежурствами. Потом три дня в себя прийти не можешь! Больные жалуются. На каждую жалобу надо обязательно «реагировать». Исходят при этом из принципа: «больной всегда прав...»

Таких разговоров было много. И все они кончались одним: «Не дай бог дети наши по нашему пути пойдут».

Роптавшие и брюзжавшие, оказалось, не врали. Но у большинства из этих сетующих дети все-таки становились врачами.

А потом я работал электромонтером в больнице и уже сам видел работу медиков.

Вправляли вывих ноги, и от петли, которая была перекинута с ноги больного на шею хирурга (есть и такой способ), на шее осталась борозда. Такие борозды потом уже, во время занятий по судебной медицине, я видел на повесившихся. Только у повешенных — спереди, а у хирурга — сзади.

Я увидел больных, выздоравливающих после операции. И больных, умирающих после операции. Врачей, не отходивших от них сутками. Врачи и сестры что-то врали больным, говорили фальшиво-бодрыми голосами, что скоро они выпишутся и даже можно будет ехать на курорт.

А иногда видел родственников, кричавших на врачей, на сестер: «Убийцы! Зарезали! Бездушные!»

Видел и хорошее. Настоящую благодарность. Видел проводы больных: улыбки, цветы.

Отцовские товарищи были правы — тяжелая работа. Но я решил стать врачом. Почему? Не знаю. Странный это вопрос.

А вот хочу ли я, чтобы и дети мои были врачами? Я думаю об этом — я думаю о своей сегодняшней работе...

Вспоминаю умерших после моих операций. Их я всех помню. Помню, что я делал им и что можно было еще сделать, если можно было что-нибудь сделать. Помню, чего я не сделал.

Думаю о риске, иногда неоправданном, а человек все-таки оставался жив. А иногда и риска почти не было, а — неудача, горе.

Думаю о своих первых операциях. Думаю о первых операциях старых хирургов, операциях, на которых я уже помогал — учился.

Вспоминаю радость и горе. Только горе, обида почему-то помнятся лучше. А радостей и удач в работе намного больше.

Вспоминаю некоторые обиды на больных. Думаю о том, как сами мы болеем. Как ведем себя. Мы еще хуже. Мы всё понимаем. Ну и что? Правильные выводы делаем? Нет. Я думаю... вспоминаю... размышляю... Если дети мои тоже захотят стать врачами, ох и трудно им придется! Но я — «за»!

1963 г.

ПАЛЕЦ

— Хм... Вы хирург? А хотите, я покажу, как можно палец оторвать? — Она складывает как-то обе руки и затем... раз! Резко разводит их в стороны.

Великолепно! Полное впечатление, что оторвала указательный палец.

Я встречался с самыми различными реакциями на сообщение о моей специальности: «А, из врачей только хирурги что-то понимают...» — Эта нелепость, очень популярна в немедицинском мире, особенно она удобна, естественно, когда знакомят с хирургом.

«А вы знаете, у меня сейчас троюродная тетка отчима жены как раз лежит...» — наиболее распространенный тип реакции.

«Как хорошо! Знаете, у меня последнее время...» — Но это чаще говорят минут через десять после знакомства.

А иногда никакой реакции.

Но эта реакция удивила меня. Она великолепна. И реакция и женщина. Молодая, сильная, здоровая. Сейчас скажет: «Пришей палец, а то убью!» У меня так было.

Студентом уже пятого курса (только перешел на пятый) я был на практике. И однажды, остался один в больнице. Хирурга куда-то вызвали.

И только я почувствовал себя хозяином и большим человеком, хирургом самостоятельным, — едет «Скорая помощь». (Черт возьми, а я еще не успел ни обход сделать, ни распорядиться где-нибудь. Когда еще доведется... И вот уже возмездие. Что́ везут-то, боже мой! Что делать буду?!)

Машина неслась от деревни напрямик, не по дороге. (Не разбирая пути мчится. Наверно, что-нибудь ужасное. И никого. Хоть бы кто из ребят!)

Сестра с удивлением уставилась на меня, когда увидела, как я выскочил на крыльцо и помчался к студенческому общежитию — может, кого позову, помогут. По дороге я понял, что не добегу. Машина будет раньше. (А может быть, понадобится что-то сделать в ту же секунду, как привезут.) Я кинулся назад к больнице.

Поскольку инфаркт я уже проходил, мне стало совершенно ясно — сейчас он у меня наступит. Машина приближалась.

В отчаянии я выпрямился и принял достойный вид. Мне казалось, что уверенный вид. (Надо закурить. Черт побери! Никак не попаду в карман. Я совсем сошел с ума. Надо взять себя в руки.)

Скатился с крыльца к машине. Чему быть, того не миновать. Быстрей бы хоть увидеть в окошко машины!

Наш хирург Георгий Петрович рассказывал, как в прошлом году он был вызван на стройку, где произошел несчастный случай, а в больницу привезли больного с ущемленной грыжей. Тоже студент оставался. Правда, не один. Их было двое. В два раза легче. Грыжа уже шесть часов как ущемилась. Самое время такое, что сейчас еще, может быть, кишка хорошая, а вот-вот и омертвеет. Тогда кусок кишки отрезать надо. Тогда вообще все тяжелее и будущее больного сомнительно. А когда Георгий Петрович вернется — неизвестно. Короче, если ждать — считай, что кишка пропала.

Ребята решились. Сделали операцию. Кишку спасли, а как зашить, чтобы и грыжу ликвидировать, забыли. И так вспоминали и эдак. Что в книге написано — помнят, а как это на человеке сделать — не знают. Не получается. Зашили просто, как обыкновенную рану. Человека спасли. Кишку спасли. А грыжу оставили.

   — Правильно сделали, ребята, — сказал Георгий Петрович. — Человека спасли, а грыжу всегда можно ликвидировать. (Вот бы мне так же выйти из положения. Ну что стоит им грыжу привезти! Да нет, машина-то неслась как оглашенная.)

В машине рядом с фельдшером сидит здоровая молодая женщина. Лет так двадцати — двадцати трех. Про таких пишут: кровь с молоком. (Рука только перевязана. Слава богу. Значит, все в порядке. А вдруг артерия? Или сухожилие? Что делать буду? Ерунда! Артерию перевяжу. А если сухожилие — зашью рану, и все. Это для жизни неопасно. Подожду Георгия Петровича.)

— Что случилось? Что привезли?

— Да с торфоразработок. Девицу рельсом по пальцу стукнуло.

— Как — рельсом?

— Да так. Подняла да стукнула по пальцу.

Опять ничего не понимаю. Как она рельс-то подняла? Силища-то какая! Да, она здорова! Ладно, потом уточню.

— А чего ж вы неслись так через поле?

— Да просто так. Скучно стало. (Вот черт проклятый! Хулиган. Напугал до смерти.)

— Ну, милая, что у вас случилось?

— Палец отшибла здорово. Ужас как болит. И крови много.

— Крови — это неважно. По вашим щекам не скажешь, что много было крови. (Кажется, я слишком успокоился.)

— Вы шутник, доктор.

— Хы-хы... Ничего, сейчас посмотрим. Возьмите ее в перевязочную.

Руки я мыл тщательно-тщательно. Наверное, надеялся, что дотяну до Георгия Петровича.

Чем чище становились у меня руки, тем больше прибавлялось важности. (Как же она рельс-то подняла? Ух и здорова! Да и на вид сильна. С торфоразработок. Что и говорить!)

— Так. Развяжите ей руку. (Э, я, кажется, рано обрадовался. Палец болтается, что называется, на честном слове. Здесь ничего нельзя сделать. Перерезать это, честное слово, — и все. Палец не спасти.)

— Да-а. Большой палец. Самый рабочий палец. Без него трудно будет. Рельс не поднимешь.

— Что?! Ты что, доктор? Отрежешь палец — убью! Право слово, убью! Шей как хочешь, но шей. Отрезать не дам. А обманешь — убью!

Смотрит зло. Если бы заплакала, тогда можно и не поверить, что убьет. А то ни слезинки. Рука левая.

Рельс поднимала другой рукой.

— А вы не левша?

— Что ты мне зубы заговариваешь, доктор? Убью, если отрежешь!

— Что заладила: убью, убью. Как я его пришью-то?!

— Как хочешь, но пришей... Убью, доктор! (Кажется, вот-вот заревет, а не ревет. И впрямь убьет!)

— Больно ведь. Шей быстрей, доктор.

— Да ведь пришью — гангрена будет. На всю руку перейдет.