Селижаровский тракт - Вячеслав Кондратьев

Кондратьев Вячеслав Леонидович

Селижаровский тракт

Вячеслав Леонидович Кондратьев

СЕЛИЖАРОВСКИЙ ТРАКТ

Повесть

"Хр-р-хр-р..." глухо похрипывает передовая то спереди, то справа, и кроваво полыхает небо - жутковато, неотвратимо...

Неотвратимость этого надвигающегося на них неба ощущают все. Знают и то дорога эта, может, последнее, что есть в их жизни. Знают, но стараются об этом не думать. Но все же со скрытой завистью поглядывают на тех, кто обратно, для тех все позади. Их немного. Остальные остались там. Это тоже все понимают и потому идут молча - только топот ног, бряцанье оружия и редкие команды: Подтянуться! Отставить курение!

Молчат и думают.. О чем? О близкой смерти, которая зарницами подмаргивает им с горизонта? Наверное, нет. Большинство идет на войну в первый раз - не знают еще, что такое передовая. Некоторые даже плохо представляют, что такое пехота.

Они демонстративно не снимают с петлиц эмблемы своих прежних родов войск тут и золотистые танки, и перекрещенные пушки, и молоточки инженерных, и замысловатая красивая эмблема ВОСО, и даже крылышки летчиков Да, летчиков! Разумно ли это? Никто не знает. Только понимают - нужна пехота, много пехоты, очень много пехоты.

Командир первой роты старший лейтенант Кравцов знает, что значит это багряное небо впереди. В первый раз шел он туда взводным, сейчас идет ротным, в третий раз, ежели останется живым, пойдет, может, и комбатом, но это не радует - он знает, что там.

Сейчас он думает о своей Дуське... Нередко грозил он ей наганом: "Здесь семь. Ежели что - две твоих, чтоб наверняка..."

Но Дуську, видать, не особо пугали наганные пули... И знал Кравцов шепчутся и шушукаются за его спиной боевые подруги.

Скучно было Дуське. Детей у них не было, всех делов - прибрать в комнатке, целый день одна. Вставая в четыре утра, чтоб писать конспекты к занятиям, в шесть был уже Кравцов в роте, а возвращался только после отбоя, измотанный, не до любови.

Вот и бегала она одна то в киношку, то на танцы, а там кто-нибудь из сверхсрочников-старшин, а то из рядовых, кто побойчее, заболтают, зажмут где в укромном местечке...

А Кравцов был неказист, ростом маловат, нос кнопкой. Не нашла себе Дуська лучше - вот и вышла. Подружки-то ее - "хетагуровки" - повыскакивали все замуж, не оставаться же ей в девках.

Да, такая была жизнь... Армию Кравцов любил, хоть и доставалось ему все с трудом. Пожалуй, лучше всего было, когда служил сверхсрочную старшиной. А на курсах комсостава было тяжко -четыре класса не академия. Но расти хотелось не век же с четырьмя треугольниками ходить.

В тридцать девятом перевели его в полковую школу. Не раз приходилось краснеть, когда начальник школы, просматривая его конспекты, жирно и стыдно большим синим карандашом подчеркивал грамматические ошибки и заставлял переписывать.

Пополнение в тот год пришло диковинное - почти все студенты, даже два инженера были в его взводе. Ребята очень грамотные, но в субординации не смыслящие, потому и гоготали при каждом его очередном ляпсусе. А их бывало немало. То на химподготовке окись углерода назовет не ЦЕО, а просто СО, как в книжке напечатано, да обзовет еще эту СО "секретным газом", получается который, когда бабка печь раньше времени закроет, то на занятиях по географии нашей Родины за тундрой пойдет у него "полундра"... Веселились на славу.

И стояло у него на занятиях это веселье, пока, вконец измученный, но просто, без командного металла в голосе, сказал: "Ребята, что знаете сами не хуже меня - скажите. Чтоб не болтал зря. Ведь академиев я не кончал". С тех пор стало тихо.

Зато мог он с закрытыми глазами разобрать и собрать затвор винтовки, стрелял только в "яблочко", а пятидесятиметровую штурмовую полосу проходил так, что взвод чуть ли не хлопал. Тут Кравцов был в своей стихии.

- Воткнул, а у ней и не засвербило! - кричал он кому-нибудь из курсантов, который мякло тыкал штыком чучело. - Чего, чего говоришь? Не получается? Шинель мешает? Плохому рубаке всегда что-то мешает...

Взвод хохотал.

Не пришлось ему побывать в прошлых боях в рукопашной - показал бы немцу русский штыковой удар. И орден - наверняка.

Но мысли о Дуське и о том, что беспременно она сейчас гуляет (на Дальнем Востоке мужиков пока хватает), как-то вяло прокатываются в его мозгу, не вызывая той обычной боли, с которой всегда представлялись измены жены, все это теперь пустое. Волнует другое. Видит он, что из трех командиров взводов только Шергин чего-то стоит, а остальные... И одному придется расхлебывать кашу, именуемую боем... Хотя почему одному? Вот политрук идет рядом, мужик вроде ничего, молчун, правда... А может, это и хорошо? Не особо любил Кравцов болтунов, которые к месту и не к месту за Советскую власть агитацию разводили. Чего за нее агитировать? По-другому бы надо... И ему нравилось, что его политрук лишних слов не говорил, зато в котел красноармейский заглядывал часто - как там для бойцов, густо ли?

Не очень-то надеясь на лейтенантов из училища, придирчиво выбирал Кравцов помкомвзводов из кадровых сержантов-дальневосточников и выбрал вроде бы толковых, хоть и не воевавших, но которые со взводом справятся не хуже, а может, и лучше его взводных, недавних школяров, с которыми чует он будет у него маета.

Ведь надо же - перед самой отправкой в эшелон подошел к нему один из этих новоиспеченных и заявил, что хочет позаниматься со взводом тактикой.

- Какая, к черту, сейчас тактика! - отрезал он тогда. - Отдыхать людям надо. Отдыхать! Не к теще на блины едем. Поняли?

Да, знает Кравцов, сколько сил потребует передовая, и нечего мотать людей - намотаются еще.

И люди примечали: понимает их ротный, жалеет - и тоже относились к нему по-хорошему. Это он видел. За годы службы много прошло через его руки народа, научился он понимать разные характеры и мог любого человека раскусить запросто.

Например, чует он, что будет у него с лейтенантом Четиным морока, напутает он что-нибудь как пить дать и, чего доброго, под трибунал попадет.

Вот и теперь уже, как первогодник, стер Четин ногу и ползет позади взвода, прихрамывая.

- Может, бойцам вас на ручки взять, лейтенант? - язвит Кравцов, когда тот, в который уж раз, присаживается перематывать портянку.

Четин краснеет и ничего не отвечает. А чего отвечать? Румянец, не сбитый ни шестимесячным училищем, ни месяцем резерва, - беда его. Знает он, что зовут его заглазно "лейтенантом щечки" и что вообще во взводе он пока ни то ни се. Прислали его в роту всего за несколько дней до отправления, и до сих пор не помнит он как следует ни фамилий, ни имен своих подчиненных: шутка ли пятьдесят два человека!

Сержант Коншин, от которого он принял взвод, встретил неприветно. Надеялся, видно, что оставят его во взводе и присвоят звание, так как учился он тоже на курсах лейтенантов запаса. И до сих пор не выпускает взвод из своих рук, и доходит до смешного - на каждое приказание Четина бойцы испрашивают подтверждение сержанта, обидно это до слез.