Внутренний враг - Александр Снегирев

Александр Снегирев. Внутренний враг. Повесть

— Алё! — незнакомый голос старика в трубке.

— Слушаю вас.

Домашним телефоном Миша не пользуется. Раньше звонили материнские знакомые, коллеги. Выражали соболезнования. Которые о смерти матери не знали, удивлялись, как это так, такая ещё молодая, что же случилось, плохие врачи, вот у меня врач хороший, на ноги поставил. Миша от звонков этих устал, устал от удивления малознакомых людей, удивления, за которым поблёскивала радость: они-то живы. Многие любопытничали, выспрашивали подробности болезни и очень разочаровывались, узнав, что болезни никакой не было. Не было страданий, паралича, ложных надежд, знахарей-шарлатанов, вонючих простыней, пролежней. Сосуд лопнул. И всё. Любопытничающих Мише ещё на похоронах хватило, один её сослуживец всё в гроб заглядывал — интересно, хороша ли коллега в последнем макияже. Однажды Миша перестал поднимать трубку домашнего телефона, и звонки сами собой прекратились. На этот раз звонок разбудил Мишу, он долго ворочался и прятался под одеяло, собрался было выдернуть шнур из телефона или поднять трубку и сразу положить, но сдался, приложил трубку к уху.

— Это кто?! — рявкнул, срываясь, голос.

Вот мерзкий старикашка. Поколение грубиянов. Это кто? Тебя надо спросить «это кто?». Но Миша решил с утра быть вежливым и представился даже как-то манерно-шутовски:

— Михаил Глушецкий к вашим услугам.

В трубке воцарилась тишина, Миша начал злиться. Разбудил, а теперь молчит. Уж не окочурился ли неизвестный пенсионер на том конце провода. Миша алёкнул, проверяя у собеседника пульс.

— Валентину позови, — отозвался старик.

Ну вот, опять, подумал Миша. Какой-то на ладан дышащий тип хочет говорить с матерью, которая скоро год, как в могиле.

Миша уже выучился отвечать: «Она умерла». Отвечать не запинаясь. Отвечать и не смотреть после этого в точку по часу. Не падать в бесконечный колодец укоров себя за то, что вовремя не свозил мать на отдых, не уделял ей достаточно времени, редко проведывал.

— Она умерла.

В трубке опять провал. Не такой продолжительный, как предыдущий.

— А ты ей кто?

— Послушайте! — не выдержал Миша. — Хватит мне тыкать! Вы сами-то кто? С какой стати меня допрашиваете?

Молчание.

— Ты сын Валентины?

— Ну сын, дальше что?!

В голосе старикашки Миша чуял военную привычку говорить коротко, не просить, отдавать приказы. Военных он терпеть не мог. Солдафонов. Пока Миша боролся с желанием высказать в трубку всё, что думает по поводу военных, обязательного призыва и дедовщины, старикашка заговорил:

— Ты не Миша Глушецкий. Ты Степан Васильевич Свет.

После смерти матери Миша остался без родственников. Отца не помнил, мать рассказывала разные истории. То отец был однокурсником в педе, то моряком, то сотрудником иностранного посольства. Ничего определённого. Не будь мать строгой чопорной училкой, Миша мог бы решить, что она и сама толком не знает, от кого залетела. Ещё в начальной школе Миша обнаружил в себе странность — он носил фамилию дедушки, маминого отца. У остальных детей были фамилии собственных отцов. Сколько Миша мать ни расспрашивал, ничего внятного добиться не мог. И однажды просто потерял интерес к собственному происхождению.

— Это друг твоего дедушки тебя беспокоит.

— Мой дедушка умер.

Трубка затихла ненадолго.

— Я говорю про отца Васи, папаши твоего беспутного.

— Моего отца зовут Григорий, — возразил Миша.

Глупо утверждать, что твоего отца зовут Григорий только потому, что отчество у тебя Григорьевич. Миша понял это, ещё не успев прозвенеть «й» в конце имени предположительного родителя.

— Вася с Валентиной Степаном тебя назвали. В честь деда. В честь его деда. Он мне сам говорил. Вася был кобель и пьяница, разбежались они быстро. Валентина тебя от папашки огораживала, отчество тебе придумала. Я чего звоню: Вася лет пять, как помер, и дед твой… — Старик замолк. — И дед твой тоже. Он мне велел найти тебя и дом перевести. Квартирка ещё была, да Вася пропил. Мне недолго… Приезжай. К нотариусу надо.

С улицы доносился звон, хруст и грохот. В подъезде меняли окна, старые рамы сваливали в железный контейнер.

Всем этим словам, информации этой Миша не то чтобы очень удивился, а как-то растерялся весь. Рассыпался. Выходило, никакой он не Миша. Не Михаил Григорьевич Глушецкий, не очкарик-переводчик, у которого папа за морем, за границей, чёрт знает где, а Степан Свет, у которого папа-алкаш в земле сырой. Миша-Стёпа снова подивился своей матери, её умению хранить тайну, её ощущению собственного права унести тайну в могилу.

Даже мелькнула мысль, не ловушка ли это. Нет ли у него тайных врагов, которым он не угодил на переговорах, ошибся с переводом, импорт с экспортом перепутал. Заманят в глухое место и убьют. Но разыгравшаяся фантазия не подкреплялась реальными фактами. Никаких врагов Миша припомнить не мог, никто к нему претензий не имел, а на переговорах, касающихся секретной информации, он сознательно не работал.

Вечером в гости заглянула Катя. Возлюбленная. Любовница. Девушка. С Катей уже несколько месяцев. Принесла бутылку, стала что-то готовить. Миша теребил пальцы, отвечал невпопад.

— Так как тебе идея? — спрашивала Катя, ставя перед ним тарелку.

— Идея неплохая, но стоит подумать…

— О чём тут думать, буду тебе готовить каждый день, чего ты такой напуганный?

Миша очнулся: он совсем не понимает, о чём Катя говорила весь вечер и о какой идее спрашивает его мнения.

— Я люблю тебя и хочу просыпаться рядом с тобой. — Катя опустилась на пол, рядом с Мишей, положила голову ему на колени. Волосы распались, сверкнула молния пробора. Катя посмотрела на Мишу снизу.

— Мне предлагают работу в Лондоне. Контракт на год с возможностью продления. Я думаю…

— Да-да… Знаешь, сегодня такой странный человек звонил…

И Миша рассказал подробности утреннего разговора. Ничего не утаил, даже секрет собственного имени.

— А я-то думала, что влюбилась в еврейского интеллигента! — рассмеялась Катя. — Степан Васильевич Свет! Имя, больше подходящее для какого-нибудь генерала госбезопасности. Генерал по контролю за оборотом тьмы.

Обсудив таинственного посланца покойника-деда, решили, что всё это похоже на маловероятную, но всё же правду. Завтра Катя занята с самого утра, Миша вполне может ехать один, посмотрит, что и как, и если вся эта история не ошибка слабоумного старика, он познакомит его с Катей.

— Всё-таки наследство. И о настоящем отце что-нибудь узнаешь.

Миша отложил работу, отменил встречи, сказав, что должен уделить время пожилому родственнику, и отправился на поиски таинственного семейного дома, в котором ныне обитал душеприказчик его родного деда.

Зарабатывал Миша переводом: участвовал в подписании договоров между компаниями, присутствовал на встречах банкиров. Иногда его приглашали на переговоры представителей бизнеса с политиками, где одни давили, а другие пытались отдаться как можно дороже. Такие встречи были единственным соприкосновением Миши с миром профессии, которую он получил в университете.

В конце двадцатого века Миша изучал политическую науку, а в самом начале века двадцать первого на торжественной церемонии, перед которой под залог паспорта студентам выдали магистерские мантии и шапочки с квадратным блином и кисточкой, получил диплом с державным золотым тиснением. Декан факультета, вундеркинд из Казахстана, высоко взлетевший в Москве, пожал Мише руку. Отныне Миша именовался магистром политических наук. Вот только политика к тому времени в стране закончилась.

В последнее десятилетие двадцатого века, десятилетие беспредела и надежд, в России начали готовить профессионалов для обеспечения работы демократической многопартийной системы. Политиком может стать каждый, а вот политологами, мастерами технологий должны работать люди обученные. Студентов учили быть консультантами при партийных вождях, мудрыми советниками при президентах, знатоками опыта прошлого, предостерегающими от повторения ошибок. Ведущим преподавателем был молодой еще мужчина, успевший побывать и министром, и советником, и депутатом, а теперь временно ушедший в науку, чтобы скоротать ожидание новой должности. В конце семинаров он любил рассказать историю из своего недавнего славного прошлого, делился хохмами о встречах руководителей государств, потчевал молодежь байками об известных политиках. Этот бывший любил приговаривать, что вот, мол, скоро назначение, уже в кулуарах поговаривают, и скоро его снова призовут, вставят обратно в обойму, ведь без его опыта и мудрости никак не обойтись. Прошёл год, другой, политический Олимп заполнили новые люди, у которых были свои застоявшиеся приближенные, и про рвущегося из университетского стойла, постаревшего раньше времени хохмача просто забыли.