Рыжий Ястреб - Джорджия Лэнгтон

                                                      Джорджия Лэнгтон

ГЛАВА 1

Ветер лихо раскачивал верхушки горных сосен. Кто часто бывал в этих местах, тот несомненно знал, что эти порывы нельзя назвать настоящим горным ветром. Но кроны вековых деревьев шумели грозно и настороженно, узкие расщелины и склоны горных отрогов спускались к тропе, ведущей через ущелье с запада на восток, ветер шипел и посвистывал, пробираясь сквозь извилистые лабиринты в скалах.

Над ущельем сгущалась темнота. До настоящей ночи было еще далеко, но солнце давно опустилось на покой и больше не светило в спины четырем всадникам, что медленно двигались по тропе, которая пролегала на самом дне Серого ущелья. Это был малоизвестный путь через горные перевалы Кофа. Но, по слухам, один из самых безопасных. Одинокий всадник на мощной лошади еще мог пробраться здешними извилистыми тропками, хотя даже на совесть подкованные животные кое-где рисковали сорваться в расщелину. Однако здесь, по крутым каменистым тропкам, скользким и влажным, не могли пройти груженные товарами караваны. А где нет поживы, там нет и лихих людей. Или, по крайней мере, здесь их было немного.

Четверо всадников двигались неторопливо. Правда, едва они вступили в ущелье, лошадей приходилось чаще погонять, чем сдерживать. И молодой плечистый мужчина, что ехал во главе процессии, то и дело подхлестывал своего жеребца.

Темные глаза всадника напряженно вглядывались в надвигающуюся ночную мглу. Но ни тени страха не было на его обветренном лице, выдававшем в нем человека бывалого, скорее привыкшего к лишениям, чем к шелкам и благовониям дамских спален. Он вел своих спутников по горному ущелью невозмутимо, как будто бы не один раз приходилось ему бывать в этих сумрачных местах. Под плотным шерстяным плащом всадника скрывался внушительных размеров меч, но рукоятка торчала наружу, ибо хозяин меча был готов к любым неожиданностям! Весь облик, а особенно несколько высокомерное выражение лица мужчины, его неторопливые жесты и полная достоинства манера сидеть в седле давали понять, что этот молодой воин несомненно знатного происхождения. И становилось ясно, откуда в его темных глазах взялся надменный огонек.

Сей благородный воин был потомком знатного офирского рода, и к миссии своей, занесшей его в этот горный край, относился так же, как и к своей воинской службе — как к делу чести.

Двое других всадников, что ехали позади, двигались бок о бок и негромко переговаривались. Оба они были всего лишь солдатами-наемниками и радовались удобному случаю перемыть косточки своему командиру за его спиной.

Четвертой в маленьком отряде была девушка, что ехала на своей низкорослой лошади между благородным воином и наемниками. В пути ей пришлось быть ничем иным, как объектом бдительной охраны. И хотя девушка была еще совсем юной, в седле она держалась свободно и по сторонам поглядывала так, будто бы это не ее сопровождали воины, а она сама прокладывала путь. И если бы кто-нибудь вздумал вслух усомниться в обратном, чуть косящие изумрудные глаза облили бы наглеца презрением. Если бы шутник не понял своей ошибки, пухлые губки сжались бы в суровую, совсем не подобающую этому почти детскому личику гримасу, и узкая девичья ладонь с длинными холеными пальчиками легла бы на небольшой кинжал, что висел у нее на поясе под зеленым плащом. А если и после этого в чьих-то неосторожных словах она усмотрела бы оскорбление, шутник навсегда зарекся бы насмехаться над девушками.

— Госпожа Карела еще не устала? — ехавший впереди всадник обернулся и с вежливой улыбкой обратился к девушке.

— С чего ты взял, Эльрис? — нахмурилась девушка. — Я могу еще скакать и скакать вперед. Если ты сам не держишься в седле, так и скажи!

Благородный офирец пожал плечами и ответил невозмутимо:

— Пока хоть на десять шагов впереди можно разглядеть дорогу, нам стоит поспешить, иначе один Митра ведает, в каком диком месте нам придется останавливаться на ночлег». Эй, бездельники! — окликнул он солдат. — А ну, прибавить шагу!

Маленький отряд рванулся вперед.

Карела молча направляла свою кобылу след вслед за лошадью Эльриса. Не то чтобы она солгала ему, говоря, что не устала, но все же ей хотелось бы, чтобы скачка по ночному ущелью скорее прекратилась. Но признаться в этом высокородному Эльрису? Она лучше умрет, чем пойдет даже на такую мелкую уступку мужскому тщеславию. Лучше немного потерпеть, чем лишний раз потешить мужское самомнение.

В душе Карела проклинала и этот вечер, и это ущелье, и эту дорогу. Ей не хотелось вообще пускаться в путь. Что могло быть хорошего в том, чтобы оказаться в совершенно чужой и незнакомой Заморе, где она никогда не бывала и никого не знала? Куда милее ей были просторные равнины восточного Офира, покрытые скудным низкорослым лесом, где она росла, почти не стесненная никакими условностями. Неужели теперь бойкая и дерзкая девчонка с неуемным взглядом больших зеленых глаз и пышной копной огненных волос обречена на жизнь в душных покоях на женской половине богатого Шадизарского дома? Карела мало плакала, даже когда была ребенком, но одна мысль о том, какое будущее ее ждет, вызывала у нее злые безнадежные слезы, и она была благодарна горному ветру за то, что он мог бы послужить прекрасным оправданием в случае, если ее слабость будет замечена.

За свои семнадцать лет Карела хорошо уяснила — на собственном опыте — что как только мужчина обнаруживает в женщине то, что ожидал: слабость, глупость, беспомощность, — он, во-первых, теряет к ней всякий интерес, а во-вторых, пытается отвести ей место где-нибудь на задворках. На такое Карела никогда бы не согласилась. А значит, нельзя было уподобляться тем женщинам, которых Кареле удалось повидать в гарнизоне золотого прииска. Там были и почтенные дамы, матери семейств, озабоченные потомством и положением своих мужей, и ветреные молодые особы, сводящие с ума мужчин при первом свидании и прискучившие уже на втором, и глупые куклы, пригодные только для надзора за котлами в кухне, или в лучшем случае для вышивания.

Карела еще не знала, чего ей хотелось бы получить от жизни. Но она точно знала, чего бы ей не хотелось. Ей не хотелось, чтобы кто-то, пусть даже самый близкий человек, ограничивал ее свободу, ставил рамки, предписывал, что и как стоит делать… Пока был жив ее отец, старый и опытный воин, начальник гарнизона, никто не смел стеснять свободу белокожей и рыжеволосой девицы, его маленькой дочери, которая незаметно превратилась из надоедливой любопытной девчонки в самую красивую невесту в округе, глядя вслед которой, восхищенно вздыхали все мужчины — от безбородых знатных юнцов до пожилых чумазых и пропыленных пилигримов.