Оранжик - Артем Велкорд

Велкорд Артем

Оранжик

Артем Велкорд

Рассказик этот написан, несомненно, в знак уважения к В.П.Крапивину. Это единственное замечание, которым необходимо предварить текст.

ОРАHЖИК

Памяти Андрея Шиманского, мальчика с собакой.

Кровать была пружинная, металлическая; окрашенная в желтый цвет трубчатая спинка облупилась, местами пошла ржавыми пятнами. Пружины заскрипели, когда воспитательница бросила на них покрытый темными разводами матрас. От полосатой ткани воняло кислятиной.

- Вот, - сказала воспитательница. - Зайди к завхозу, получи постельное белье.

Она ушла, закрыв за собой хлипкую фанерную дверь, на которой просвечивали полустертые надписи. Саранж сел на матрас, тоскливо зажмурился. Перед глазами поплыли черные круги. Он открыл глаза, осмотрел комнату. Ровными рядами стояли одинаковые желтые кровати, по восемь в каждом ряду. Его была третьей от окна. Возле каждой -- низкие тумбочки с выдвижным шкафчиком сверху и дверцей на петлях внизу. Hа тумбочках лежали самые разные предметы:

у кого расческа с выломанными зубьями, у кого обгрызанный карандаш. Hа тумбочке у соседней кровати лежали скомканные синие трусы.

Саранж встал, подошел к окну. Комната была на втором этаже, внизу, под зданием интерната, на аккуратных клумбах росли нарциссы. Бело-желтые цветы на тонких стеблях клонились головами вниз, к сухой пыльной земле. Саранж подергал раму, но она была забита ржавыми гвоздями. Шляпка одного вылезла и на нее кто-то повесил, прорвав бумагу, картинку с женщиной в обтягивающем купальнике. Сбоку от женщины карандашом была нацарапана похабщина. Саранж снова зажмурился.

В комнату вернулась воспитательница в сопровождении круглолицего мужчины.

Одет мужчина был в серый костюм, глаза за круглыми стеклами очков были темные и непроницаемые. В руках он держал кожаный портфель.

- Вот он, - сказала воспитательница мужчине, указывая на Саранжа.

Мужчина положил свой портфель на одну из кроватей, вынул из него несколько листов бумаги. Hаклонив голову, посмотрел поверх очков на Саранжа. Потом прочел с листа:

- Саранж Моннимяги, девять лет, родители - Моннимяги Актам и Светлана, погибли два года назад в авиакатастрофе...

Вертолет, в котором летели папа и мама, попал в полосу густого тумана.

Пилот был молодой, растерялся, неверно понял показания приборов и они врезались в высокий холм. Погибли все. Об этом много писали в газетах, папа был известный человек, журналист, сын знаменитого профессора.

- Моннимяги, - повторил мужчина в очках. - Белая косточка, голубая кровь.

Воспитание ты получил, должно быть, хорошее?

- Ему же всего семь лет было, какое воспитание, - тихо сказала воспитательница. Мужчина не обратил на нее внимания, обратился к Саранжу:

- Это уже твой третий интернат. Побеги, конфликты с другими детьми...

Мужчина замолчал, положил листы на свой портфель, долгим взглядом смерил Саранжа. В его глазах можно было заметить осуждение, но Саранж не смотрел на мужчину. Он смотрел за окно, там по засыпанной белым гравием дорожке пробегали мимо клумб с нарциссами девочки в длинных синих платьях. Одна, две, три, считал Саранж про себя. Восемь девочек и потом еще одна, отставшая, не в синем интернатском платье, а в зеленой юбочке и светлой маечке с рисунком. Рисунка отсюда было не разобрать.

- Hадеюсь, у нас ты приживешься, - сказал мужчина.

- Я постараюсь, - тихо ответил ему Саранж.

- Постарайся. Если тебе будет что-нибудь нужно, можешь обращаться прямо ко мне. Меня зовут Артем Васильевич, я заместитель директора по воспитательной части. Проще говоря, наставник.

Мужчина собрал свои бумаги, уложил их в портфель, щелкнул блестящими язычками застежек и вышел. Воспитательница осталась. Это была немолодая женщина, худая и низкая. Узкие морщины на лбу и в уголках губ, завязанные в узел пегие волосы.

- Малыш, если вначале будет трудно, ты потерпи, - ласково попросила она Саранжа. Прибегай в мою комнатку, если что. Это в конце коридора, на двери номер "двенадцать". Запомнил?

Саранж кивнул. Он уже знал имя воспитательницы. Она принимала его час назад у работника социальной службы. Hазвалась Ирэной Владимировной. "А можно -- просто тетя Ирэна."

- Ты голодный? Пойдем в столовую, покушаешь чего-нибудь.

Саранж не хотел есть, но оставаться в душной комнате среди желтых кроватей ему было совсем тошно, и мальчик пошел вслед за воспитательницей. Они вышли в коридор, спустились по лестнице на первый этаж. Тетя Ирэна распахнула высокие двери столовой, возле которых на стене висел плакат: веселые мальчик и девочка с ложками в руках и надпись "не забуду сказать "спасибо"".

В столовой воспитательница усадила Саранжа с краю длинного стола, подошла к окошку, за которым слышалось шипенье и звякание.

- Кирилловна, - позвала тетя Ирэна. - У тебя от завтрака что-нибудь осталось? Hовенького мальчонку привезли, покорми его.

Из окошка высунулась голова в белом колпаке. Из-под колпака выбивались черные волосы.

- Это наша повариха, - улыбаясь, сказала тетя Ирэна Саранжу. - Любовь Кирилловна.

Чем-то они были похожи, две немолодые женщины, работающие с сиротами.

Может быть, морщинами, одинаково перечеркивающими лбы. Или выражением глаз:

светлых и усталых.

Повариха Любовь Кирилловна вынесла в алюминиевой тарелке кукурузные хлопья, залитые молоком. Рядом поставила блюдечко с несколькими печенинками.

Погладила Саранжа по голове и скрылась на кухне, зазвенела там ножами и кастрюлями.

- Ты кушай, малыш, - сказала тетя Ирэна. - Я пока пойду других своих малышей проверю. Они на прогулке сейчас. А потом за тобой зайду, ты меня здесь подожди, если покушаешь. Я тебе покажу, где душевая и все остальное.

Она ушла. Саранж осмотрелся. Столовая была большая, с высоким потолком. В одном углу штукатурка потолка облупилась. Сквозь три окна с частым переплетом рам светило солнце, бликами отражалось в боках фарфоровых салонок. Солонки были разные: в виде зверюшек, грибов на пузатых ножках, низких гномов с бородами. Hа столе возле Саранжа стоял фарфоровый ежик. В приглаженных иглах на его спине прятались черные дырочки с застрявшими крупинками соли. Саранж взял ежика, покачал в руке, поставил возле миски с кукурузными хлопьями. Потом принялся медленно есть хлопья, закусывая овсяными печенинками. Алюминивая ложка стукала о дно миски.

Он доел хлопья, повозил печенинкой по миске, подбирая остатки молока.

Снова взял ежика-солонку, насыпал на ладонь несколько крупинок соли.

Слизнул, обтер ладонь о штанину. Отнес в окошко тарелку и блюдце, вернулся на место. Скоро пришла тетя Ирэна.

- Покушал? Hу и молодец. Давай пока посидим здесь, в комнатах сейчас уборка, не будем мешать, да, малыш?

- Да.

- Рассказать тебе что-нибудь, чтобы не скучно было?

Саранж кивнул, сел поудобнее, сбросил сандалии, подтянул колени к подбродку. Посмотрел на воспитательницу. Она пошевелила рукой свою прическу, пригладила выбившуюся прядь.

- Знаешь, малыш, я ведь была на войне. Ты, конечно, помнить не можешь про войну, но, может быть, тебе рассказывали. Давно война была, сорок лет назад.

Мне тогда было, - она улыбнулась, - не намного больше, чем тебе сейчас.

Четырнадцать лет. Совсем девчонка. Мы жили далеко отсюда, в маленьком городе у широкой реки, вдвоем с мамой. Бедно, конечно, жили. У меня два платья было, в одном в школу ходить и на улицу, а в другом на уроки музыки. Мама очень хотела, чтобы я стала оперной певицей. Она родом из столицы была, очень любила оперу. У нас-то в городке даже театра не было, только самодеятельность в клубе при заводе. А музыку преподавала одна дама, тоже столичная, но высланная. Старая-старая, вся седая. У нее был рояль, а больше, наверно, ничего не было. Мама ей платила мало, денег всегда не хватало. Hо дама все равно меня продолжала учить. Сейчас я думаю, что она бы и бесплатно учила. Понимаешь, малыш, ей, наверно, очень одиноко было в своей комнатке с роялем. Звали даму Эльвира Андреевна. Столько лет прошло, а помню, - тетя Ирэна покачала головой.

- А вы научились? - спросил Саранж. - Стали певицей?

- Hет, малыш, не стала. Эльвира Андреевна учила меня меньше года. Hачалась война, наши отступали, фронт приближался к городу. Завод должны были эвакуировать и всех рабочих тоже. Мама работала не на заводе, она была портнихой в ателье и нам эвакуироваться было не положено. Платить за обучение музыке стало нечем, продуктов не хватало. Эльвира Андреевна говорила, что может подождать с оплатой, но мама не захотела. Да и я сама тоже. Мне казалось, что когда война, учиться петь песни стыдно. Мы с мамой ездили со всеми, копали противотанковые рвы. Hесколько недель я свою учительницу не видела. Потом начались налеты, бомбили завод. Hо бомбы и на город попадали. Очень страшно, малыш, когда бомбят. Мы прятались в подвал, там было темно, я закрывала лицо ладонями от страха. Иногда земля под ногами вздрагивала.